Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Русский язык»Содержание №38/2004

АНАЛИЗ ТЕКСТА

А.А. МАЛИНОВСКИЙ,
г. Москва


Вчитаемся в строки П.А. Вяземского*

ДРУЗЬЯМ

Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.

Я пью за здоровье далеких,
Далеких, но милых друзей,
Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей.

В мой кубок с вином льются слезы,
Но сладок и чист их поток;
Так, с алыми – черные розы
Вплелись в мой застольный венок.

Мой кубок за здравье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней;

За здравье и ближних далеких,
Далеких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых.

1862

Посвящается Тамаре Александровне Злобиной

Не все знают о том, что поэт Вяземский, старший друг Пушкина, намного пережил его (родился в 1792, а умер в 1878 году). Петру Андреевичу было уже около 70 лет, когда он написал стихотворение «Друзьям». Как не похоже оно на картину шумного застолья в одноименном пушкинском стихотворении 1822 года! Читаем в первой строфе: Вчера был день разлуки шумной, // Вчера был Вакха буйный пир... и в конце: ...И скорбь исчезла предо мной, // Как исчезает в чашах пена // Под зашумевшею струей.

А в стихотворении П.А. Вяземского 1-я строфа уже предопределяет сдержанно-элегическую и в то же время немного торжественную, неуклончиво строгую тональность всего стихотворения. Когда говорится о не многих, но верных друзьях, это толкает читателя на размышления об истинной природе дружбы, о дружбе действительной и мнимой.

2-я строфа заставляет задуматься еще больше. Далеких, но милых друзей... Почему же далеких? Что разлучило их с поэтом (от которого почти неотличим лирический герой)? Возникшее ощущение огромных бесприютных пространств усиливает следующая строка: Друзей, как и я, одиноких... Значит, разлученных не только с поэтом, но и друг с другом.

Средь чуждых сердцам их людей. При чтении эта строка покажется тяжелой и неудобопроизносимой – единственная во всем произведении. Но не потому, что автор ее «недоделал». Вслушайтесь в это нагромождение согласных: ср’-д’ч-жд-хс’-рдц-м-х-л’-д’. Сплошные препятствия для языка! И это впечатление полностью соответствует представлению о мире, в котором близкие люди с трудом могут встретиться друг с другом.

У нас, однако, остается легкое чувство недоумения. Почему друзья разлучены? Это внятно не объяснено. И может ли человек, знающий, что имеет (хотя бы вдали) верных друзей, ощущать себя вполне одиноким? Может быть, речь идет не о дружбе в бытовом смысле слова – или по крайней мере не только о ней? Возможно, речь идет о содружестве людей духовно близких, интуитивно чувствующих эту связь, которым, однако, сила обстоятельств иногда вообще не позволяет встретиться. Такое содружество может оказаться шире обычного «дружеского круга». Оно не оберегает от одиночества. И все же мы чувствуем: огромный мир, отторгающий этих немногих, пронизан соединяющими их нитями. Единство это существует уже давно, раз речь идет о верности (уже испытанной в соблазнах изменчивых дней). Но как все-таки сочетается верность с одиночеством? Можно ли еще где-нибудь в мировой литературе встретить столь странное сочетание?

Оказывается, можно. Средневековые южноевропейские поэты-трубадуры воспевали любовь рыцаря к Прекрасной Даме. И было у них понятие «дальней любви» – любви между людьми, никогда не видевшими друг друга. По преданию один из трубадуров – Джауфре Рюдель – переплыл море, чтобы впервые увидеть свою любимую, о которой уже сложил множество песен.

Мы вспомнили об этом далеко не случайно. Вяземский, как образованный русский дворянин ХIХ века, прекрасно знал французскую культуру. Ничто не мешало ему обратиться и к наследию трубадуров. Джауфре Рюдель и его поэтические последователи воспевали «дальнюю любовь». Не стал ли Вяземский певцом «дальней дружбы»?

Поразительное словосочетание друзья одинокие пока что – во 2-й строфе – «спрятано»: между его частями – сравнительный оборот как и я.

В мой кубок с вином льются слезы, льются как бы сами собой, нечаянно. Но сладок и чист их поток. У Пушкина было: Печаль моя светла, – и это было о любви. Здесь – о дружбе. А обе стороны противоречивого ощущения предельно усилены: не печаль, а слезы, целый поток слез. Но поток этот даже не светел, а сладок.

Черные розы // Вплелись в мой застольный венок тоже как будто сами, не по воле поэта. Он отныне не совершает каких-то активных действий, а наблюдает, созерцает. Он слишком погружен в раздумья, чтобы действовать и реагировать. 4-я строфа, как может показаться, повторяет 1-ю. Но в ней нет личного местоимения 1-го лица, а есть лишь притяжательное мой. И слово здоровье заменено старославянизмом здравье, в большей степени ориентирующим читателя на духовные темы, на мысли о жизни (и смерти).

В начале 5-й строфы говорится о ближних далеких. Тем самым тенденция к сочетанию противоречий доведена до крайности и обнажена: автор уже не стремится замаскировать это сочетание, поставив между входящими в него словами какие-либо синтаксические конструкции.

Последние две строки стихотворения, посвященные умершим друзьям, казалось бы, дают вполне естественное завершение грустным мыслям поэта, грустным его интонациям. Словосочетание друзей одиноких здесь предстает в целостном виде, и это уже не удивляет: ведь речь идет об умерших. И все же эти строки довольно неожиданны. Ведь поэт пьет одновременно и за здравье живых, и в память умерших (выше словосочетание мой кубок с последующим перечислением свидетельствует именно об однократном действии). Это полностью противоречит традиционной обрядовой практике, связанной со стремлением четко отграничить мир живых от мира мертвых.

Каждая строфа включает противопоставление, выраженное союзом но (не многих, но верных..., далеких, но милых... и так далее). Есть оно и в последней строфе (далеких, но сердцу родных). Однако две части высказывания, составляющие строфу в целом, являются однородными членами: За здравье..., И в память... Тем самым преодолеваются все упоминаемые в стихотворении противоречия. Союз и в этом месте никак нельзя счесть случайностью. Цветы, символизирующие живых и умерших, – вместе: они вплелись в один венок, да еще и застольный, словно речь идет о непосредственном общении! Потому-то поток слез сладок и чист.

Да и как сказано об умерших в этих последних строках? Не умерших, а почивших. Употреблено слово, имеющее два возможных смысла: «умерших» или «заснувших». Лишь упоминание могил и слово память позволяют понять, что речь идет о смерти. При этом немыми названы не сами умершие, а их могилы.

Удивительное содружество далеких, но верных не избавляет от ощущения одиночества. И все же какой-то непостижимой нитью оно соединяет умерших и живых.


* Статья опубликована в кн.: Злобина Т.А., Малиновский А.А. Читаем стихи. Учимся чувствовать, понимать, анализировать. М.: Вербум–М, 2004

 

Рейтинг@Mail.ru
Рейтинг@Mail.ru