ЮБИЛЕИ И ДАТЫ

В очередную годовщину со дня рождения величайшего из наших поэтов мы обращаемся к теме, которая не так уж часто обсуждается в периодической печати: «Пушкин – переводчик».

О пушкинском переводе
стихотворения Горация
«На возвращение Помпея Вара»

   Кто из богов мне возвратил
Того, с кем первые походы
И браней ужас я делил,
Когда за призраком свободы
Нас Брут отчаянный водил?
С кем я тревоги боевые
В шатре за чашей забывал
И кудри, плющем увитые,
Сирийским мирром умащал?

   Ты помнишь час ужасный битвы,
Когда я, трепетный квирит,
Бежал, нечестно брося щит,
Творя обеты и молитвы?
Как я боялся! как бежал!
Но Эрмий сам незапной тучей
Меня покрыл и вдаль умчал
И спас от смерти неминучей.

   А ты, любимец первый мой,
Ты снова в битвах очутился...
И ныне в Рим ты возвратился
В мой домик темный и простой.
Садись под сень моих пенатов.
Давайте чаши. Не жалей
Ни вин моих, ни ароматов.
Венки готовы. Мальчик! Лей.
Теперь некстати воздержанье:
Как дикий скиф, хочу я пить.
Я с другом праздную свиданье,
Я рад рассудок утопить.

Еще Белинский высоко оценил стихотворение Пушкина: «Никто ни из старых, ни из новых переводчиков и подражателей Горация не говорил таким горацианским языком и так верно не передавал индивидуального характера горацианской поэзии». Однако вопрос о том, перевод это или «оригинальное произведение Пушкина в горацианском духе», Белинский оставляет открытым. Художественные достоинства самого стихотворения для него важнее соответствия подлиннику. Думается, однако, что именно избранная Пушкиным поэтика перевода и повлияла на качество самого стихотворения.

Традиционно это стихотворение Пушкина включается в разряд так называемых «вольных» переводов. Но есть и другая точка зрения: «В сущности, у Пушкина вышел не перевод, а нечто новое, свое, пушкинское».

Ясно, что такое различие в оценках может быть вызвано не только различными представлениями о сущности и задачах поэтического перевода, различным подходом к критериям точности перевода, но и различными интерпретациями смысла стихотворения Пушкина.

Излюбленному размеру Горация – алкеевой строфе – Пушкин противопоставил свой любимый размер – четырехстопный ямб. Соответствие строфам Горация у Пушкина не столь очевидно, так как три части текста разделены прежде всего по сюжетному принципу. Первая – приветствие и воспоминание о былой дружбе, вторая – описание самой битвы, третья – призыв всецело отдаться радостному веселью. Однако и у Пушкина можно обнаружить те же семь строф, построенных по принципу синтаксического и ритмического единства, а также объединенных общностью рифмы.

И стихотворение Горация, и пушкинский перевод содержат равное количество слов – 135. При этом Пушкин явно отступил от оригинала, в котором есть имя адресата, имена трех богов – Меркурия, Зевса и Венеры, название места битвы (Филиппы), сорта вина (массийское), фракийской народности (эдонийцы).

Можно было бы объяснить расхождения пушкинского текста с текстом Горация тем, что русский поэт пользовался французским переводом Р.Бине.

Однако, как нам представляется, зависимость Пушкина от текста-посредника при переводах с латинского несколько преувеличена. О том, что познаний Пушкина в латыни было достаточно для переводов, известно из специальных исследований и свидетельств современников. Может убедить в этом и внимательное чтение «Путешествия в Арзрум» или заметки о Мюссе, где Пушкин исправляет Байрона, не вполне точно процитировавшего одно место из «Поэтики» Горация.

Но главное – все эти опущенные Пушкиным реалии есть и во французском переводе. Почему же их нет у Пушкина?

Как представляется, поэтика перевода Пушкина в данном случае была противоположна той, которую в свое время демонстрировали представители римского александринизма, переводя греческих поэтов. Выбирались малопонятные широкому читателю версии, ориентированные лишь на знатоков, насыщенные многочисленными и в то же время редкими реалиями, которые требовали интеллектуальных усилий и в некоторых случаях – комментариев.

Пушкин же, в отличие и от своих предшественников, и от последователей (имеются в виду переводчики Горация), такого комментария не предполагал. Задача, стоявшая перед ним, состояла не в том, чтобы найти лексические эквиваленты словам Горация, а в том, чтобы передать то, что являлось для него основным в смысле стихотворения. Добавления и изменения Пушкина подчеркивают психологическое единство стихотворения.

Все отступления мотивированы художественно. Почему, например, опущено имя адресата – Помпей? Это имя вызывает ассоциации с другим Помпеем, c Гнеем Помпеем Великим, участником совсем других событий, сначала соратником, а потом противником другого Цезаря – не Октавиана Августа, а Гая Юлия. Поэтому имя он и не сохраняет, но сам мотив привязанности к другу оказывается в его стихотворении не менее выразительным. Это достигается и частым употреблением личных местоимений. Латинский язык использует личные местоимения при глаголах лишь в случаях особого логического ударения. Поэтому пушкинское соответствие количеству слов оригинала основано на ином соотношении частей речи в словаре его стихотворения. У Горация незначительно больше, чем у Пушкина, существительных (соответственно 43 и 38), прилагательных (15 и 13), значительно больше причастий, которых почти нет у Пушкина (у Горация их 8, у Пушкина – 2 деепричастия и 1 причастие). Но у Пушкина больше глаголов – 22 ( у Горация – 16), местоимений – 23 (у Горация – 13), предлогов и союзов (12 и 7, 10 и 7). При этом общее количество существительных у Пушкина, которое относится к двум основным темам стихотворения: война/смерть и пир/жизнь, распределяется так же, как и у Горация.

Первая тема у Пушкина: поход, брани, ужас, тревога, битва, щит, смерть.

Гораций: militia, dux, fuga, parmula, virtus, hostes, bellum.

Вторая тема у Пушкина: шатер, чаша, плющ, мирро, вина, ароматы, венки, свиданье, домик, Пенаты.

Гораций: merum, malobathrum, laurus, cadus, ciborium, Massicum (vinum), unguentum, myrtum, corona, apium.

Как видим, сами слова могут варьироваться, но количество их в переводе соответствует оригиналу: 7 для первой темы и 10 для второй.

Пушкин не воспроизводит слова оригинала, но воссоздает его образы и художественную реальность.

Почему из всех од Горация Пушкин перевел именно оду к Помпею Вару? На этот вопрос может быть предложено несколько вариантов ответа. Главный среди них – биографического характера. Аналогии между политическим движением римских республиканцев и декабристами напрашиваются сами собой.

Но есть и еще один аспект. Именно это стихотворение читает своему молодому спутнику, римскому поэту, Петроний в незаконченном отрывке «Повесть из римской жизни», или иначе «Цезарь путешествовал». Накануне Петроний получил приказ Нерона вернуться в Рим, равносильный приговору. «Я не мог уснуть: печаль переполняла мою душу», – так молодой спутник Петрония переживает это событие. Он переводит с греческого Анакреонта и читает свой перевод Петронию. «Анакреонт уверяет, что Тартар его ужасает, но не верю ему, так же как не верю трусости Горация», – отвечает Петроний и читает «Кто из богов мне возвратил». Потому ли его читает Петроний, что только его и перевел Пушкин? Или скорее, наоборот, Пушкин для того и перевел, что именно оно необходимо Петронию?

Думается, вернее второе. Именно в оде к Помпею Вару мы встречаем не интеллектуальные построения и сентенции о неотвратимости смерти и призывы радоваться настоящему, столь характерные для Горация, но вполне конкретный мотив реального соприкосновения со смертельной опасностью, являющийся следствием личного опыта.

Мотив смертельной опасности у Пушкина подчеркнут. В латинском тексте он представлен не менее сильно, но более обьективно: Cum fracta virtus et minaces Turpe Solum tetigere mento. (В то время как мужество было сломлено и прежде грозные позорно коснулись подбородком почвы...)

У Пушкина он становится более личным, более субъективным («я ... бежал, я боялся, Эрмий ... меня спас от смерти»); это не искажает подлинник, а уточняет его. Иначе и не могло получиться у того, кто, отзываясь о переводе «Потерянного рая» Шатобрианом, писал так: «Шатобриан переводил Мильтона слово в слово, так близко, как то мог позволить синтаксис французского языка. Труд ... который может быть оценен двумя, тремя знатоками! Но удачен ли новый перевод? Нет сомнений, что, стараясь передавать Мильтона слово в слово, Шатобриан, однако, не мог соблюсти в своем переводе верности смысла и выражения. Подстрочный перевод никогда не может быть верен».

Пушкин не пытался русскими фразами копировать латинский синтаксис, хотя в самом начале использовал такую конструкцию, которая вполне соответствует латинскому синтаксису: «Кто возвратил того, c кем, когда ...». Это – самое длинное предложение во всем тексте – пять строк.

Трем вопросам в тексте оригинала соответствуют именно три вопроса в переводе.

У Пушкина вопросов больше в первой части стихотворения, у Горация – во второй. Однако для Пушкина было важнее сохранить интонацию радостного удивления, соответствующую встрече, чем буквально воспроизвести сами вопросы.

Пушкин не привнес в свой перевод того, чего бы не было в подлиннике, но усилил те моменты, которые приближают нас к Горацию, а не удаляют от него.

Таким образом, все преобразования Пушкиным латинского текста становятся понятными, если применить к поэтике перевода ту мысль его, что высказана в известном письме Бестужеву: драматического писателя должно судить по законам, им же самим над собою признанным.

И если о переводческой технике Пушкина судить, опираясь на те положения об искусстве творческого перевода, которые им самим были высказаны, тогда можно сказать, что «верность смыслу» в отношении латинского подлинника Пушкиным достигнута в высочайшей степени. Перед нами – произведение, воспроизводящее «дух и стиль» одного из самых ярких авторов эпохи римского классицизма.

Тамара ТЕПЕРИК,
г. Москва