ПАМЯТИ УЧИТЕЛЯ

2 февраля 2008 года ушла из жизни Зоя Александровна БЛЮМИНА – один из легендарных московских педагогов-словесников. Зоя Александровна начала преподавать в 1949 г. в 46-й мужской средней школе Фрунзенского района. Затем была учеба в аспирантуре, работа в ИМЛИ. Зое Александровне прочили блестящую научную карьеру, но она выбрала школу. На рубеже 60–70-х годов она преподавала в знаменитой 2-й школе, затем в школе № 56. В 1985 г. Зоя Александровна пришла в школу № 57 и работала в ней до 2000 года. Но и после выхода на пенсию она продолжала вести домашние семинары для учителей.

Она была основателем гуманитарных классов 57-й и вела в них русский язык и литературу. Параллельно она преподавала в математических и общеобразовательных классах. В годы перестройки она одной из первых в стране начала разрабатывать новую авторскую программу литературного образования, на которую перешли многие школы в разных городах. Интервью с З.А. Блюминой, ее статьи и работы ее учеников не раз публиковались на страницах газет «Русский язык» и «Литература».

1 мая Зое Александровне исполнилось бы 84 года.

Публикуем воспоминания ее учеников.

О Зое Александровне Блюминой

Зоя Александровна Блюмина пришла в 57-ю школу в 1985 году.

Гуманитарных классов тогда еще не было. Мы были 10 «Б», класс математический. Для нас этот год был выпускной. Наш классный руководитель, Б.П., грозился:

– Приведу в школу Зою Александровну. Узнаете, что такое настоящий учитель литературы.

Мы сказали:

– Уже знаем Марину Михайловну.

Молодая учительница Букина М.М. ставила двойки с тройками за стандартную «птичью» речь из учебника и учила читать энциклопедистов, о которых мы понятия не имели.

Б.П. ответил:

– Марина Михайловна – это еще цветочки.

(Вскоре они с Букиной поженились.)

По-видимому, в самом деле он ее и привел: когда-то они работали вместе. С первого дня знакомства она от нас была в ужасе. Мы не знали, кто такой Надсон. (З.А., кажется, не слишком любила Надсона, ее возмущало отсутствие какого бы то ни было представления о литературном процессе: у нас в головах вместо исторической перспективы был в лучшем случае полуразрушенный пантеон.) Мы вообще мало что знали. Теперь в 57-й школе принято думать, что гуманитарии – это такие люди, которые читают толстые книжки, а матшкольники – такие люди, которые решают много задач (говоря это, я цитирую слово в слово одного из преподавателей). Тогда думали иначе. Считалось, что все люди читают толстые книжки, а если школьник их не читает – значит, его учителя и родители сделали что-то не так. Можно сказать, что Зою Александровну потрясло наше невежество. Она говорила:

– Вы же маткласс. Бывает, что вы дома берете в руки книжку?

Или:

– Почему у вас проблемы с терминологией? Почему, когда вам задают простые вопросы из сферы общей культуры, вы стоите и смотрите на меня, открыв рот? Фридман, что такое символизм?

(Тогда об этом не говорилось в учебнике.) Я встала, открыла рот и посмотрела на З.А. Потом сказала:

– Это у декадентов... когда одно слово всегда означает... означает другое... Например, Бальмонт... Брюсов...

– «Бальмонт» всегда означает «Брюсов»? – уточнила З.А.

Под дружный хохот я, покраснев, возразила:

– Нет, это обычно не слово, а сочетание слов!

Сидевшие за первой партой уверяли, что в таких случаях губы З.А. артикулировали нецензурное. Скорее всего так и было: ей случалось сказать это вслух. Еще она ломала линейки. Школьник N списал домашнее сочинение из предисловия к какой-то книге. З.А. сказала, вертя в руках угольник, поднятый с чьей-то парты:

– Переписать слово в слово почти десять листов – титанический труд, как вам себя не жалко? N, что такое рефрен?

Он не знал, конечно.

– В твоем сочинении, N, это слово встречается на каждой странице! Повторюсь: что такое рефрен? – От угольника остались две половинки.

Вот, воспоминание не мое, из письма: школьница Ю. на уроке читала спрятанных под партой «Братьев Карамазовых». З.А., уже совсем приготовившись сделать ей замечание, вдруг смотрит на обложку, расплывается в улыбке и произносит: «Читай-читай. Не буду говорить, чем кончилось».З.А. картавила по-вельможному, ревниво относилась к своим находкам и излюбленным темам, была злопамятна, горда и великодушна. Хитрые школьники из младших классов догадались, как, ничего не делая, жить у нее в отличниках: нужно вставить в сочинение ее собственную мысль из тех, что ей дороги, – она не заметит прямого плагиата и очень обрадуется единомышленнику (или же,если плагиат очевиден, вообразит, будто школьники хорошо усвоили материал). Диссертация ее, защищенная давно когда-то, была о второстепенных поэтах XIX века, но об этом мы не много услышали: курс десятого класса был посвящен советской литературе. Это значило: Горький, Маяковский, Есенин, Шолохов, Фадеев, Константин Симонов. Но и Блок тоже, потому что он сочинил революционную поэму «Двенадцать», а вот Брюсова не было почему-то в официальном курсе. З.А. и советскими поэтами старалась интересоваться, выискивала хорошие стихи у Александра Межирова (они и правда есть, только мало); Маяковского не любила, но с какой-то филологической вежливостью рассказывала о нем так, что поклонники его полюбили его еще больше.

Меня она не жаловала вначале, говорила: «Энтов и Фридман – это салон!» – что в данном случае следует читать как грубое ругательство, мы выпендривались. Позже как-то полюбила (и меня, и одноклассника Энтова) и даже вполне незаслуженно спасла меня на экзамене. (Беспристрастность не была в числе ее добродетелей, отчего были и пострадавшие, правда не слишком сильно.) Это было так. Я писала сочинения быстро и вышла из аудитории раньше. Оказалось, что коридор полон родителей (но не моих). Совершенно непонятно, что они тут делали, – видимо, стояли и волновались. Вышел кто-то еще, мы стали что-то писать по слову (такая игра: каждый из участников пишет слово по очереди, получаются пьеса (обычно трагедия), басня или мадригал, ужасающего качества). Внезапно дверь распахнулась так, как будто привратник вот-вот стукнет алебардой и начнет выкрикивать титулы. Вышла Зоя Александровна, огромная, в ярости. Она направилась ко мне большими шагами, взяла меня за воротник и хотела душить. Она сказала: «Я тебя сейчас убью». Я спросила: «Что-нибудь случилось?». З.А. заскрежетала зубами, кажется. Родители нас окружили, наверное, надеялись задать ей вопросы о том, как идет экзамен, но боялись. З.А. приподняла меня за шиворот над полом и спросила: «Кто отправил Пушкина в ссылку?». Тут у меня потемнело в глазах, и я ясно увидела страничку беловика, где почему-то значилось: «Александр III Романов отправил Пушкина...» – «Кто? Какой государь?» – не отпускала меня З.А., требуя ответа. Я с трудом пропищала: «Николай II!». З.А. уронила меня на пол, всплеснула руками и отчаянно выругалась. Одноклассники хохотали, а родители – нет. (В черновике стоял нужный Александр; может быть, это позволяло не снижать оценку, но риск некоторый был. У нас было два медалиста, а в таких случаях журналы и экзаменационные материалы проверяет особая комиссия.)

Человека очень трудно научить тому, чего он не знает. Это способность магическая, если это вообще возможно, и уж точно она не всегда работает. Казалось бы, любой учитель чему-то учит, но на самом деле случаи, когда человек в своей жизни узнал от кого-то другого что-то по-настоящему новое, можно пересчитать по пальцам. Эти случаи и вспоминаются как открытия: тебе дали возможность увидеть новый географический объект, реку или море, раньше его не было на твоей карте, а теперь есть. Дальнейшее счастливое исследование этого объекта уже происходит само собой. Вот так было у меня с литературоведением и случилось как раз в школе в последний год.

Сейчас очень многие люди вспоминают уроки З.А.; оказывается, что она помогла выбрать свой путь государственным чиновникам, журналистам, которых приглашают в администрацию президента, – вне всякого сомнения, это они пишут искренне. Другое дело, что мне, например, страшно себе представить, как это прокомментировала бы сама Зоя Александровна. Тем более не уверена, что у нее нашлось бы для меня доброе слово, разве за детский журнал, – но тут хуже, что больше некому вовремя поднять над полом за шиворот.

Зоя Александровна, не знаю, говорили ли Вам, что Вы Прекрасная Дама. Я Вас люблю.

Юля Фридман, выпуск 1986 г.

И мне Зоя поставила «профессиональный голос», и это был голос… математика.

1985 год. До первого телемоста ССCР – США остается год, до избрания академика Сахарова народным депутатом – 3 года, до развала СССР (вдумайтесь: фантастика!!!) – шесть с половиной лет. Но мы ничего этого не знаем. Мы знаем лишь об антиалкогольном указе и прикидываем, как же все-таки провести последний звонок и выпускной вечер в столь невыносимых условиях. Да еще заранее начинаем оплакивать потерянные студенческие годы, о которых так мечтали. Мы – это выпускной класс средней школы № 56. Классный руководитель и учитель литературы – Блюмина Зоя Александровна.

Я прекрасно отдаю себе отчет, что 2-я и 57-я матшколы – явления как минимум московского, а то и национального масштаба. 56-я к категории таких феноменов, конечно, не относится, но во времена Зои… Достаточно сказать, что в нашем 10-м «Б» трое (и я в том числе) брали первые места на Московской олимпиаде по литературе. Это в обычной-то школе!  

Так уж получилось, что вокруг Зои собралась стайка кутузовско-филевско-кунцевской шпаны, безумно ей преданной и, может быть, чуть-чуть талантливой. Помню свои ощущения весны 1985 г. – это чувство избранности и элитарности. Перед тобою открыт весь мир! Вопрос один: куда поступать? Собственно, варианта у меня было два – на физтех, учиться физике, или на филфак МГУ. Такие у меня были интересы. Я наивно полагал, что меня ждут там везде с распростертыми объятиями, и мои ожидания подогревались грамотами с городских и физтеховских олимпиад, а также «комплексом полноценности», который Зоя так искусно вкладывала в тех, кого любила. Это я сейчас понимаю, что вполне мог провалиться, но тогда – сомнений не было. Вот с этим-то вопросом я и пошел к Зое. Честно говоря, я немного поеживался и между лопатками пробегал неприятный холодок – а вдруг будет взрыв типа: «Какая физика! Я учила тебя литературе, предатель, изменник…» – ну и т.д. Ну да ладно, авось пронесет… вообще-то Зоя – человек с понятием… хотя и крута иной раз. А теперь, представьте, как меня ошеломил Зоин ответ:

– Иди-ка, дружок, учись математике.

Система аргументов была убийственна:

– Во-первых, ты – холерик и антисоветская сволочь и на филфаке МГУ имеешь все шансы вылететь из комсомола, института и т.д. со всеми вытекающими последствиями. Там не будет Зои, которая тебя прикрывает перед директором.

– Во-вторых, я не знаю еще ни одного литератора, хобби которого – математика, но знаю изрядное количество математиков, хобби которых – сочинительство. Любишь писать – пиши на здоровье, сменятся времена и система – меняй профессию, но сейчас получи ту, которая позволит тебе выживать.

– И последнее, самое главное – убери подальше в стол на долгие времена все свои грамоты, кроме одной – с олимпиады по математике. Что там у тебя? Сопливое второе место по району? Писать я тебя худо-бедно научила, а теперь – иди, дружок, учись математике.

К физичке с тем же вопросом я, конечно, не пошел. Я ворочался ночами и искал брешь в системе аргументов. Я не любил математику. Я любил физику и литературу. Зачем заниматься тем, что не любишь? В результате я подал документы на самый, извините, на тот момент раздолбайский из физико-математических факультетов МГУ – ВМиК, куда благополучно поступил и который не без приключений окончил. Такие дела…

Теперь, когда я вижу перед собой чистый лист бумаги, я радостно понимаю, что могу связно изложить на нем свои мысли на двух прекрасных языках – языке вербального общения и языке математических выражений.

Прощаться с Зоей из «кутузовской стайки» нашего выпуска пришли 8 человек. И думаю, что все мы во время траурной церемонии еще раз отчетливо ощутили, что встреча с ней была для нас, в сущности балбесов, большим и незаслуженным счастьем. Просто повезло.

Илья Сафонов, выпуск 1985