Что непонятно у классиков...

Издательство «Флинта» выпустило книгу, без которой теперь неполна библиотека учителя-словесника. Ведь ему ежедневно приходится иметь дело с текстами русской литературы прошлого века, а в них далеко не все сразу понятно (где уж там наслаждаться «художественными особенностями»!) Высок ли был Герасим в «Муму», если он был мужчиною двенадцати вершков росту? Что это за Фомина неделя, в которую играли свадьбы? Какая-то игра cкрыта в названии чеховской «Анны на шее» или нет ее вовсе?.. Любой учитель мог бы продолжить список таких вопросов, возникающих у его учеников (да и у него самого).

Чтобы найти ответы на них, часто бывает недостаточно заглянуть в толковый словарь: его информации может быть мало, даже если слово найдешь. Еще есть комментарии, как, например, замечательный комментарий к «Евгению Онегину» Ю.М. Лотмана. Но отнюдь не все произведения русской литературы откомментированы подобным образом.

Несколько скрашивает это печальное обстоятельство выход книги, о которой идет речь. Называется она просто и выразительно: Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века (М.: Флинта. Наука, 1998). Это не обычный словарь с алфавитным расположением слов, хотя в конце есть алфавитный указатель слов, позволяющий мгновенно найти нужное. А сам словарь построен тематически: его составляют 13 глав, рассказывающих об отдельных сторонах жизни наших предков, – «Народный календарь», «Меры и веса», «Ордена и медали», «Как одевались», «На чем передвигались»... Каждую из этих глав можно пробежать глазами в поисках нужного слова (такой поиск облегчается тем, что все объясняемые слова хорошо выделены в тексте), а можно прочитать неторопливо и внимательно, входя в круг реалий и понятий, в котором жили классики и их современники. И тем самым приближая к себе мир изучаемых произведений.

Автор этого уникального словаря, хорошо известный всем, кто интересуется историей Москвы, ее топонимией, русскими фамилиями, этимологией, – Юрий Александрович Федосюк, к сожалению, до выхода книги не дожил. Завершению этого труда многих лет способствовал его сын – доктор филологических наук М.Ю. Федосюк. В небольшой вступительной статье он рассказывает историю этой книги, указывает издания, вместе с которыми вышедшая «Энциклопедия» может удовлетворить интерес к прошлому нашей культуры.

Мне всегда казалось, что восклицаний типа «Ах, как мы плохо знаем свою культуру! Ах, как плохо владеем родным языком!» у нас существенно больше, чем реальных дел, позволяющих такие знания «доводить до сведения» множества русских людей. Тем приятней поздравить всех нас с завершением одного такого (огромного!) дела и появлением нужной, интересной, отлично изданной книги.

Т.Шмелева, г. Новгород

От редакции. Мы тоже познакомились с книгой   Ю.А. Федосюка и вполне разделяем мнение автора рецензии. Ниже вашему вниманию предлагаются избранные главы из книги.

---

Условные обращения

Читая в произведениях старой литературы обращения кум, куманек (уменьшительное от кум), кума, кумушка (уменьшительное от кума), не следует полагать, что люди, называющие так друг друга, непременно крестные родители. Особо часто обращения такого рода мы встречаем в баснях И.А. Крылова, и не только в аллегорических разговорах животных («Стрекоза и Муравей», «Волк и Лисица» и т.п.), но и в беседах людей. Басня Крылова «Два мужика», например, начинается так: «Здорово, кум Фаддей!» – «Здорово, кум Егор!» – «Ну, каково, приятель, поживаешь?» Во многих случаях это обращения немолодых, давно знакомых людей. Слово кума не только в прямом общении, но и за глаза заменяло слово приятельница – как, например, в стихотворении Пушкина «Гусар».

Удивляться здесь не приходится. Даже термины прямого родства по сей день используются в живой речи при обращении к незнакомым людям: дедуля, бабуля и бабуся, папаша, мамаша, отец, дяденька, тетенька, сынок, дочка и т.д. В старину, кроме того, в таких случаях употреблялись также слова братец, сестрица. Ноздрев непринужденно обращается к Чичикову со словом брат, Хлестаков фамильярно называет трактирного слугу братец. А в известной басне Крылова Лисица обольщает Ворону таким комплиментом: «Что, ежели, сестрица, / При красоте такой и петь ты мастерица...»

 

Обращение между близкими и друзьями

В целом формы обращения между людьми, даже близкими, в прошлом сильно отличались от современных. От младших по возрасту, чину, общественному положению речевой этикет требовал подчеркнуто уважительного отношения к старшим. Старшим же разрешалась несколько пренебрежительная манера обращения к младшим. Начиналось это уже с семьи.

В дворянских, чиновничьих и купеческих семьях дети обращались к родителям и ко всем старшим родственникам только на «вы». В сельских, крестьянских семьях введенное при Петре I обращение на «вы» к старшим и незнакомым прививалось плохо и так и не привилось. Зато у привилегированных сословий, особенно в городе, оно получило широкое распространение.

В аристократических семьях на «вы» обращались друг к другу даже муж с женой. Так разговаривают друг с другом Арбенин с Ниной в «Маскараде» Лермонтова, супруги Вышневские в «Доходном месте» Островского. В романе Тургенева «Накануне» Николай Артемьевич «всегда говорил жене «вы», дочери – в экстраординарных случаях».

Зато «вы» между супругами в среде провинциального дворянства было редкостью. О таком обращении супругов – старосветских помещиков не случайно с добродушной иронией пишет Гоголь.

Весьма примечательно обращение друг к другу сверстников-приятелей. Наряду с естественным и для наших дней «ты» называли они друг друга полным именем или даже фамилией. В диалогах Евгения Онегина и Владимира Ленского мы слышим только их фамилии, могли молодые дворяне называть один другого полным именем, но уменьшительные – вроде Женя и Володя – даже представить себе нельзя. В «Отцах и детях» Базаров и Кирсанов называют друг друга Евгений и Аркадий, тогда как родители Базарова говорят о сыне «Евгеша». Вообще уменьшительные формы имен в образованных семьях входили в быт не скоро и не сразу, особенно же для взрослых. Наташа и Петенька Ростовы были в семье, в обществе же такие имена избегались. Тургенев подчеркивает в «Нови», что Синягин называет жену Валей, она его Борей, но только наедине, общество таких интимностей не терпело.

Обращение по фамилии между равными было весьма распространено. Так обращаются игроки – персонажи «Пиковой дамы» Пушкина. По фамилии называет Софья Чацкого, Татьяна – Онегина.

У эмансипированной Кукшиной в «Отцах и детях» Тургенева «привычка, свойственная многим провинциальным и московским дамам, с первого дня знакомства звать мужчин по фамилиям». Чеховская Попрыгунья «всегда звала мужа, как всех знакомых мужчин, не по имени, а по фамилии».

 

Официальные и полуофициальные обращения

Обращения между малознакомыми и вовсе незнакомыми людьми отличались большим разнообразием. Наиболее уважительным и официальным обращением служила формула милостивый государь, милостивая государыня. Эта формула имела очень строгий, холодный оттенок. Так начинали общаться и знакомые при внезапном охлаждении или обострении отношений. Таким обращением начинались и служебные документы.

В своем знаменитом словаре В.И. Даль указывает на варианты и градации: «Отцы наши писали к высшему: милостивый государь, к равному – милостивый государь мой, к низшему – государь мой».

В просторечии формула обращения повсеместно упростилась в государь, государыня, а затем был отброшен первый слог: сударь, сударыня стало наиболее частым обращением к людям имущим и образованным, обычно незнакомым.

В служебной среде, как гражданской, так и военной, от младшего по чину и званию требовалось обращение к старшему по титулу: от вашего благородия до вашего высокопревосходительства, а к особам царской фамилии – ваше высочество и ваше величество. Императорским величеством официально титуловались император и его жена. Императорским высочеством титуловались великие князья, то есть близкие родственники императора и его жены.

Прилагательное императорское при этом часто опускалось, но спутать величество с высочеством можно было только по недоразумению. Вот пример: в романе Л.Толстого «Война и мир» перед Аустерлицким сражением Николай Ростов, разыскивающий Александра I, на вопрос встретившегося ему Бориса Друбецкого «ты куда?» отвечает: «К его величеству с поручением». «Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества. И он указал ему на великого князя...» (том 1, часть третья, глава XVII).

Князья, не принадлежавшие к царствующему дому, и графы (вместе с женами и незамужними дочерями) титуловались ваше сиятельство, светлейшие князья – ваша светлость. Официально жену всегда титуловали так же, как мужа. Отец Веры Павловны в «Что делать?» Н.Г. Чернышевского говорил домохозяйке, вдове действительного статского советника, после каждого слова ваше превосходительство. Прислуга титулует Анну Каренину ваше превосходительство, как и мужа.

Вышестоящие по службе обращались к подчиненным со словом господин с добавлением фамилии либо чина или должности. Князей, графов и баронов равные им по положению в обществе называют просто этими титулами (особенно в неофициальной обстановке), без формулы титулования. Даже графиня Ростова в «Войне и мире» говорит мужу «послушай, граф». «Князь, князь! Назад!» – кричит княгиня Тугоуховская мужу, когда он направился было к Чацкому.

Сильвио в «Выстреле» Пушкина обращается к графу и графине прямо по титулу, тогда как рассказчик – «неровня» – даже в домашней обстановке говорит им ваше сиятельство и только раз обращается к жене графа словом графиня.

Все эти нюансы теперь не бросаются в глаза, прежде же они играли немалую роль в оценке персонажей и их взаимоотношений.

В служебной обстановке царская бюрократия строго следила за неукоснительным соблюдением правил обращения, формально укреплявших пронизывавшую все общество иерархию.

Частое употребление формул титулования делало живую речь тяжеловесной и труднопонимаемой. Когда Гринев в «Капитанской дочке» спрашивает вахмистра о причинах своего ареста, тот отвечает: «Не могу знать, ваше благородие... Только его высокоблагородие приказал ваше благородие отвезти в острог, а ее благородие приказало привести к его высокоблагородию ваше благородие». Тут явная пародия на «уставный язык» усердного служаки, по форме же – все правильно.

 

«Слово-ер-с»

Частое повторение в речи слова сударь свидетельствовало об уважении к называемому. Отсюда родилось знаменитое «слово-ер-с», которым преисполнена речь персонажей дореволюционной литературы, то есть прибавление к словам звука «с», сокращения от сударь.

Почему же это «с» называлось «слово-ер-с»? В старославянской азбуке буквы имели словесные обозначения: а – «аз», б – «буки», в – «веди»; отсюда и азбука, по первым ее буквам. Словесным обозначением буквы с служило «слово»; ъ, которой ставился в конце слов после согласных, называется «ер», а с в конце лишний раз напоминала об источнике «слово-ер-с» – сжавшемся до единственного звука обращения сударь.

Когда-то «слово-ер-с» было распространено и в речи дворянства как выражение уважительности, прежде всего к старшим. Одним из признаков гордого и независимого поведения молодого Евгения Онегина в среде соседей-помещиков был отказ от «слово-ер-са». За это он был решительно осужден местным дворянством как неуч и сумасброд: «Все да да нет; не скажет да-с / Иль нет-с». Зато у почтительного Молчалина «слово-ер-с» не сходит с языка: «да-с, я-с, к нам сюда-с» и т.д. Даже Фамусов, заискивая перед Скалозубом, употребляет «слово-ер-с».

«Слово-ер-с», или, как иногда его называли, «слово-ерик-с», в представлении старых дворян свидетельствовало о сохранности «добрых традиций» старины, патриархальности и почитании старших. «Слово-ерик-с пропало, – говорит консерватор и крепостник Калломейцев в «Нови» Тургенева, – и вместе с ним всякое уважение и чинопочитание!»

Однако оно не пропало вовсе, а только исчезло из речи образованных дворян, перейдя к купечеству, мещанству, мелкому чиновничеству, прислуге.

Униженный и прибитый штабс-капитан Снегирев в «Братьях Карамазовых» Достоевского, представляясь, говорит: «Скорее бы надо сказать: штабс-капитан Словоерсов, а не Снегирев, ибо лишь со второй половины жизни стал говорить словоерсами. Слово-ер-с приобретается в унижении».

Помните эпиграф к 6-й главе «Пиковой дамы» Пушкина:

«– Атанде!
– Как вы смели мне сказать атанде?
– Ваше превосходительство, я сказал атанде-с!»?

Этот разговор за карточным столом говорил современнику многое: атанде – карточный термин, означающий «подождите, ход сначала сделаю я». Вероятно, без «слово-ер-са» он звучал несколько грубо, вроде простого подождите, из-за чего скромному участнику игры приходится извиняться перед «превосходительством» – генералом.

Было бы неверным считать «слово-ер-с» исключительно выражением почтительности. К концу XIX века в среде интеллигентных мужчин «слово-ер-с», употребляемое умеренно, стало средством усиления эмоциональной выразительности речи, признаком некой, подчас иронической, официальности. Так, доктор Астров в «Дяде Ване» Чехова говорит Войницкому, с которым он на равных, со «слово-ер-сами»; «слово-ер-с» употребляют и Соленый в «Трех сестрах», и многие другие персонажи чеховских произведений без всякого раболепия.

Весьма любопытно, психологически тонко и убедительно построена беседа-допрос Раскольникова в «Преступлении и наказании» Достоевского. Следователь Порфирий Петрович, дабы придать разговору с подследственным доверительный, полуофициальный характер, часто употребляет «слово-ер-с», Раскольников, будучи в неравном положении, – ни разу. «Вы и убили-с» – так спокойно-вкрадчиво Порфирий Петрович заканчивает разговор, как бы смягчая этим «слово-ер-сом» напряженность ситуации.

С октябрьской революцией 1917 года, уничтожившей декретом чины, сословия и связанные с ними формулы титулования, стихийно, без всяких указов умерло и «слово-ер-с». Сохранилось оно на некоторое время в устах старой профессуры, ученых и врачей, в качестве добавления к некоторым служебным словам: ну-с, да-с, вот-с, так-с, как бы придавая речи отнюдь не подобострастность, а некую солидность и барственность.

 

Иные формы обращения

Нелегко было человеку неграмотному, неимущему разобраться в обилии формул титулования, часто сложных и труднопроизносимых. Не знающие чинов и знаков различия простолюдины предпочитали поэтому обращаться к барам запросто: барин, барыня, батюшка, матушка, сударь, сударыня, к девицам – барышня, к барчукам – сударик.

Наиболее почтительной формой обращения к барину было ваше благородие независимо от его чина.

Если непременно требовалось титулование, то сложное слово часто искажалось, стягивалось: вместо высокородие, высокоблагородие произносилось скородие, а насмешливо, разумеется, за глаза – сковородие. В рассказе Л.Толстого «Утро помещика» крестьяне величают князя Нехлюдова вместо ваше сиятельство просто васясо; иногда произносили и васясь. Бытовала и такая условно-универсальная форма обращения к барам, как вашество: дескать, вежливость соблюдена, а что имеется в виду – понимай как хочешь.

Сатин в «На дне» Горького говорит неудачно сплутовавшему в карты Барону ваше вашество, но это уже насмешка, напоминание о былом величии аристократа, ставшего шулером.

В «Казаках» Л.Толстого и некоторых других произведениях писателя можно услышать из уст солдат стяженное обращение ваше бродие и даже ваш-бродь, заменяющее громоздкие ваше благородие и ваше высокоблагородие.

Внимательный читатель вправе спросить: а к кому обращались с такими часто встречающимися в устах малообразованных людей словами, как ваша милость и ваше степенство?

Обе формулы – неофициальные, никакими законами не предписанные. Со словами ваша милость чаще обращались к дворянину-помещику или начальнику. «Бьем челом вашей милости» – так начинают свою жалобу на городничего купцы, пришедшие к Хлестакову в «Ревизоре» Гоголя. В «Воскресении» Л.Толстого старик-крестьянин обращается к помещику ваша милость.

Словами ваше степенство обычно обращались к купцам. Так, например, титулует дворник Грознов своего хозяина-купца в комедии Островского «Правда хорошо, а счастье лучше», трубач, пришедший «лечить» игрой на трубе горьковского Булычова, и т.д. Реже в таких случаях говорили ваша честь.

Великий знаток русского быта Лесков в статье «Пресыщение знатностью» о надписях на конвертах отмечает: «Пишут купцам: “его чести”, “его милости”, “его степенству” и даже пишут “его высокостепенству”, а когда просят от них «корму», тогда титулуют их “высокопревосходительством”».

Зато обращение привилегированных сословий к низшим было самым пренебрежительным, в особенности к крепостным – только по имени, и то в пренебрежительной форме. Официантов подзывали словом человек; произнесенное сквозь зубы, это звучало «челаэк!».

В рассказе Тургенева «Два помещика» Мардарий Аполлонович зовет слуг: «Мишка! Юшка!» Оказывается, что Юшка – «высокий и худощавый старик лет восьмидесяти».

В.Г. Белинский в своем знаменитом письме по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголя с гневом и горечью писал о николаевской России как о стране, «где люди торгуют людьми», стране, «где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Степками, Васьками, Палашками...» Эти формы имен носили тогда откровенно унизительный оттенок.

Такие «клички» оставались и много позднее отмены крепостного права. В «Тихом Доне» М.А. Шолохова в имении Листницкого работает конюх Сашка. «До сплошных седин дожил старик, но Сашкой так и остался. Никто не баловал его отчеством, а фамилии, наверное, не знал и сам старый Листницкий, у которого жил Сашка больше двадцати лет».

Читая классиков, мы едва ли не на каждой странице наталкиваемся на забытые и полузабытые слова, обозначающие термины родства, различные виды обращений. Будем внимательны и к этим деталям.