С.ЕВГРАФОВА

Для людей, далеких от древнерусского языка, история языка и письменности кажется ясной и прозрачной: ведь они видят древние тексты только в приглаженных литературных переводах. Непрофессионалы и не подозревают, как трудно было угадать, какие именно буквы были уничтожены временем; правильно разделить текст на слова (наши предки писали без пробелов!); определить грамматические формы (вы помните, что границы между словами установлены лишь предположительно?) и значения слов (не всякое слово известно и зафиксировано в словарях!); связать все слова в осмысленный текст... Для специалиста же каждый древнерусский текст полон неоднозначных прочтений и неразрешенных загадок!

Когда археологи стали извлекать из земли берестяные грамоты, процент загадочного стал расти с такой скоростью, что филологи не могли не почувствовать себя уязвленными. Еще бы: за 150 лет научных штудий (если считать, что серьезное изучение истории языка началось с дискуссий о «Слове о полку Игореве») было исследовано так много текстов – летописей, пергаменных грамот, церковных книг, составлено так много словарей (один словарь И.И. Срезневского дорогого стоит!) и грамматик, столько велось споров по поводу чуть ли не каждого сомнительного слова из известных древнерусских текстов, что сама мысль о принципиальной новизне и значимости сведений, извлекаемых из берестяных грамот, вначале казалась специалистам нелепой.

Впрочем, иногда берестяные грамоты лишь выносят на поверхность то, что было спрятано где-то в глубине. Еще задолго до обнаружения первой берестяной грамоты филологи, изучавшие древние рукописи, столкнулись с загадочной грамотой...

Давным-давно, в 1229 году, Смоленск заключил договор с Ригой и Готским берегом (Готландом). Договор вполне обычный, сохранился хорошо, известно несколько копий с него. Есть только одна странность: один из списков (А) написан так, будто бы писец был недоучкой: он путал ц и ч, беспорядочно ставил в словах буквы е, ь и h (часто встречающееся в тексте слово берегъ, в п. п. береsh или березh, пишется по-разному, всеми возможными способами: на бьрезh, бhрhзh, бhрезе, бьрезh и т.п.); с другой стороны, писец свободно варьировал ъ и о (так, т. п. мн. ч. может выглядеть как съ берегъмо, бьрhгомо и т.п.).

Что касается букв ц и ч, то все объясняется просто: здесь отражалось диалектное цоканье. Неумение ставить на нужные места букву h в русской дореволюционной культуре всегда считалось свидетельством безграмотности пишущего (конечно, исследователям казалось странным, что для написания солидного межгосударственного договора не нашлось грамотных людей, но мало ли что могло быть в темные века). А вот смешение редуцированных с гласными полного образования во всех позициях не было зафиксировано ни в одном диалекте и не могло быть объяснено безграмотностью: ведь пишущему ничто не мешало опираться на свое собственное произношение.

Так бы и оставался этот несчастный список А загадкой, если бы не берестяные грамоты...

 

Слева направо: В.Л. Янин, А.С. Хорошев, Е.А. Рыбина, А.А.Зализняк Новгород, 1985

«Наблюдениями А.В. Арциховского, В.И. Борковского, Р.И. Аванесова, П.С. Кузнецова, Л.П. Жуковской и других исследователей прежде всего было установлено, что наряду с «упорядоченным» употреблением букв о, е, ъ и ь в древнем Новгороде существовали графические системы, в которых о могло употребляться вместо ъ (и наоборот), а е – вместо ь (и наоборот)», — писал А.А. Зализняк в статье «Новгородские берестяные грамоты с лингвистической точки зрения» (Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1977–1983 гг. М., 1986).

Но сам А.А. Зализняк сумел сделать следующий шаг, наиболее существенный в научном исследовании, – за отдельными фактами увидеть систему.

Первое, что он сделал, – это исключил из числа рабочих гипотез предположение о безграмотности пишущего. То, что вначале было исследовательским принципом, позже стало доказанным фактом. Вот что он пишет в «Послесловии лингвиста» к книге В.Л. Янина «Я послал тебе бересту...» (М., 1998):

 

Возможно, вы уже обратили внимание на то, что во многих берестяных грамотах, в том числе тех, которые мы только что разбирали, встречаются странные написания – не с теми буквами, которых мы ожидали бы исходя из перевода. Например, в грамоте № 8 написано ожь хочьши вместо оже хочеши, вьзи вместо вези, в № 310 твъйегъ вместо твойего, в № 68 сыно вместо сынъ и т.п. Таких примеров можно привести чрезвычайно много.

Приведу отрывок из текста берестяного письма, чтобы читатели смогли оценить, насколько странно может выглядеть грамота.

Из грамоты № 548 (рубеж XII—XIII вв.):

что в нормализованной записи должно было бы выглядеть как

Трудно поверить в то, что написанный без ошибок текст может так выглядеть. Что же говорят об этом ученые?

В чем же здесь дело? Самое простое предположение состоит в том, что люди, писавшие берестяные письма, были не очень грамотны и поэтому постоянно путали буквы. Именно такое впечатление и сложилось у большинства исследователей после открытия первых берестяных грамот. В течение двух-трех десятилетий эта точка зрения была почти всеобщей. В работах этого периода мы в изобилии встречаем такие оценки, как «неумелость», «недостаточная грамотность», «малограмотность».

Однако по мере накопления все большего числа новых грамот все яснее обнаруживались факты, противоречащие этой точке зрения. Так, если бы перед нами были простые ошибки по малограмотности, то следовало бы ожидать буквенных смешений самого разного рода, скажем, a с о, е с и, б с п, з с с  и т.д. В действительности же абсолютное большинство наблюдаемых смешений приходится лишь на следующие пары:  1) ъ и о; 2) ь и е; 3) h и е; 4) ц и ч. <...>

Можно указать очень большое количество грамот, где наблюдаются эти четыре типа смешения (или хотя бы некоторые из них) и нет ни единого отклонения от нормы в употреблении всех остальных букв. Более того, в части таких грамот аккуратно соблюдены некоторые тонкие орфографические правила, требующие отличной выучки, например, правила распределения букв о и w, или и и i, или q и у, или

Все это указывает на то, что перед нами отнюдь не ошибки по малограмотности, а результат несколько иных, чем в традиционных памятниках, правил употребления букв. Эти особые правила можно назвать правилами бытового письма. (Зализняк А.А. «Послесловие лингвиста» к книге В.Л. Янина «Я послал тебе бересту...». М., 1998)

Чтобы увидеть в хаотическом нагромождении странно написанных словоформ стройную картину, нужно иметь математическое мышление. И пока не нашелся лингвист с таким мышлением (а для филолога это большая редкость!), бытовые системы письма ждали своего часа.

Прорись грамоты

Физик поставит сто экспериментов и заявит, что его теория верна; филолог в древнем тексте увидит тысячу, или сто, или десять раз одинаково написанное слово и уверует в то, что это написание — единственно верное и отражает закономерности произношения. А математик найдет формулу, описывающую поведение заданного объекта в заданных или меняющихся условиях, убедится в ее правильности и потом будет с радостью наблюдать действие открытого им закона. Математик никогда не спутает теорему, нуждающуюся в доказательстве, с аксиомой.

Мы настолько привыкли к жизни при нормативной орфографии, что о графике, а вернее, о правилах соответствия звуков и букв, почти не задумываемся. Кому приходило в голову, что молодой, в XI веке — едва двухсотлетний, буквенный алфавит (то есть такой, в котором буква соответствует звуку, а не слогу и не значимому элементу слова) мог использоваться не в соответствии с фонетическим принципом письма («что слышу, то и пишу»)? Да вся история русского языка была построена на нашей уверенности в том, что в древнерусских текстах отражалась история фонетики древнерусского языка! Мы считаем, что наличие в кириллическом алфавите еров, юсов и ятя означает, что вначале им соответствовали особые звуки, и, пока они используются в одних и тех же словах, в одних и тех же местах, звуки не меняются. Ведь о падении и прояснении редуцированных, об исчезновении юсов и ятя мы узнали по изменению привычных написаний. Мы наблюдали одну и ту же закономерность в подавляющем большинстве известных текстов и потому автоматически сделали вывод о том, что она действует во всех текстах. Если какой-то текст (вспомним список А) отклонялся от открытого нами «закона», тем хуже для него!

Грамота № 199

А почему, собственно, фонетический принцип письма мог так быстро нарушиться? Причины давно известны. Письменность пришла к нам от южных славян, то есть с территории, на которой процесс падения и прояснения редуцированных проходил намного раньше, чем на древнерусской территории. Поскольку русским писцам при расстановке еров помогало произношение, в Остромировом Евангелии, написанном в середине XI века, еры расставлены правильнее, чем в аналогичных старославянских текстах, созданных раньше, но не на Руси.

Но если вспомнить, что тексты в те времена не столько писали и переписывали, сколько читали, причем чаще — вслух, на богослужениях, то можно представить, как сильно родное произношение сбивало образованных людей. Южнославянские учителя произносили [бог], [днес’], а все окружающие русские люди — [бъгъ], [дьньсь]. Угадать закономерность перехода одних звуков в другие, связать этот переход с определенными позициями в слове было невозможно, а вот заметить, что церковные люди вместо [ъ] почему-то часто говорят [о], а вместо [ь] — [е], было легко. Русским старославянский текст казался не соответствующим произношению, а традиционным (наподобие английского: пишется Ливерпуль, а читается Манчестер).

Учились в те времена, заучивая наизусть и переписывая почитаемые всеми тексты. Очевидно, что при обучении грамоте научиться всему «нефонетическому» было труднее, чем «фонетическому». Может быть, поэтому для нецерковного письма разрешалось использовать более простую систему записи — скажем, с одной буквой о, которую разрешалось использовать и там, где надо писать о, и там, где надо писать ъ.

Вариантов таких упрощенных графических систем на основе кириллического алфавита было немало: в одной о могло заменять ъ во всех позициях, в другой, наоборот, ъ заменял о; в третьей о и ъ могли быть взаимозаменяемы; в четвертой в роли ъ может оказаться как сам ъ, так и о; в пятой наблюдался переход ь в е; в шестой были взаимозаменяемы обе пары – ъ и о, ь и е и т.д.

Но не стоит думать, что учиться упрощенной графике было так уж просто. Следы ученических упражнений – азбуки, склады – находят на внутренних стенах церквей и в берестяных грамотах.

  Цера с вырезанной на ней азбукой

Стены многих новгородских средневековых церквей покрыты древними процарапанными надписями. Такие надписи – их называют граффити – в изобилии испещрили стены Софийского собора, знаменитых церквей Спаса-Нередицы, Федора Стратилата, Николы на Липне и многих других. Часть этих записей носит служебный характер. Например, в церкви Николы на Липне в алтаре, где во время богослужения помещались священнослужители, на стенах записаны дни поминания разных умерших новгородцев. Но большинство надписей находится там, где во время службы помещались не церковники, а прихожане. Своим происхождением граффити обязаны скуке церковного обряда. Вместо того чтобы молиться, прихожане извлекали из кожаных чехлов свои «перья» и царапали стены. Порой надписи благочестивы: «Господи, помоги рабу своему», но чаще мысли владельца «писала» были далеки от благочестия. Он оставлял деловые записи, подобные записям на бересте. <...> Или рисовал картинки. Или повторял азбуку, особенно если ему было не много лет.

(В.Л. Янин. Я послал тебе бересту... М., 1998)

Обнаружив в Новгороде берестяные грамоты и убедившись в широчайшем распространении грамотности на Руси, историки, естественно, стали обращать особое внимание на обучение азбуке. Если существовали граффити-азбуки, то почему нельзя рассчитывать на встречу с азбуками — берестяными грамотами? И действительно: еще в 1952 году был найден обрывок бересты (грамота № 74), на котором неустоявшимся почерком нацарапаны буквы: «АБВГДЕЖЗ...» — а за ними шли странные подобия ожидаемых дальше букв (очевидно, автор не все еще выучил и потому запутался).

Находки берестяных азбук продолжались и в следующие годы в разных районах Новгорода. Были найдены обрывок азбуки конца XIII века, обрывок азбуки первой половины XIII века, азбука начала XII века, азбука первой четверти XV века (сделанная в виде маленькой книжечки — складывающегося пополам берестяного листа) и относящиеся ко второй половине XIV века упражнения в слоговом письме... Однако самой значительной находкой в этом ряду оказалась азбука, обнаруженная в 1981 году (грамота № 591), — самая древняя из известных берестяных грамот, которая относится к 30-м годам XI века. В ней пропущен ряд букв (щ, ы, ь, ю, йотированные а, “”е, #, а также j, f, wt); известны и другие «неполные» азбуки. «Неполна» и процарапанная на стене киевского Софийского собора славянская азбука XI века: в ней 27 букв, они расположены в строгом соответствии с порядком знаков греческого алфавита, а йотированные буквы и буквы щ, ы, ь, ю отсутствуют, как и в грамоте № 591.

Из этих «азбучных» находок В.Л. Янин делает такие выводы:

Во-первых, на протяжении первых столетий употребления кириллицы на Руси существовали две ступени обучения грамоте. Первую составляло обучение облегченному, бытовому письму, отраженному и грамотой № 591, и киевским граффити. Вторая ступень требовала полного знания азбуки и предназначалась поначалу профессиональным переписчикам книг. Во-вторых, — об этом свидетельствует киевская азбука, — основу кириллицы составлял греческий алфавит, лишь постепенно пополнявшийся специфическими славянскими буквами. Сначала в ее состав были включены такие буквы, как б, ж, и лишь на каком-то дальнейшем этапе щ, ь, ы, юс и йотированные. Нет поэтому оснований приписывать изобретение кириллицы святым Кириллу и Мефодию. Ими скорее была изобретена глаголица или же греческий алфавит пополнен несколькими самыми необходимыми славянскими буквами». (Я послал тебе бересту...)

Находили в Новгороде и церы — дощечки с углублениями для воска, которые использовались для школьных упражнений. На некоторых был орнамент, на других вместо орнамента вырезалась азбука, которую можно было использовать в качестве наглядного пособия. По-видимому, первые буквы древние новгородцы писали на воске и лишь потом отрабатывали полученные навыки на бересте.

О том, как это происходило, нам помогли узнать археологи. В 1956 году 13 и 14 июля было найдено 17 берестяных свитков, попавших в землю между 1224 и 1268 годами. Их автор, мальчик Онфим, стал мировой знаменитостью. Азбука, склады, рисунки, фрагменты стандартных формул (например, поклоноtонfимакоданилh — «поклон от Онфима к Даниле»), выписки из документов о взыскании долгов. В одной из грамот опознаются изуродованные фразы из Псалтири — книги, по которой учились многие поколения наших предков; в другой В.Л. Янин предполагает диктант церковно-литературного содержания.

Удивительное чувство: будто бы и не отделяет нас от Онфима три четверти тысячелетия! Обычный школьник. Разве так уж важно, что писал он на бересте, а не в тетрадке с расписной обложкой? Между прочим, и шутили древние мальчишки примерно так же, как сегодняшние.

В 1956 году была найдена грамота № 46. Сначала она показалась нелепой и странной. Вот ее текст:

Артемий Владимирович Арциховский догадался, что строки надо читать не последовательно, а «змейкой»: одна буква из первой строки, вторая – из второй, третья — опять из первой и т. д. И вот что получилось:

(«невежа написал, недумающий сказал, а тот, кто это читал...» — далее идет обрыв: обидное ругательство уничтожено; В.Л. Янин предполагает, что оторвано тотъ гуза или гоза – ср.: гузно – зад). Ну чем не наше «Кто писал, не знаю, а я, дурак, читаю»?..

Смешные и серьезные, рассказы об истории русской письменности неизменно увлекают школьников: связь времен вдруг оживает в привычных с детства буквах, и каждая буква начинает вызывать особое уважение.

И не думайте, что такие экскурсы в историю только отвлекают учеников от необходимых упражнений в орфографии и пунктуации: ведь рассказы о прошлом заставляют ребят вдумываться в принципы современной орфографии; им приходится задумываться о том, почему вдруг текст, в котором неясна одна-две буквы, может стать непонятным... И даже если они просто будут знать о культуре своей страны чуть-чуть больше, чем вчера, это будет замечательно!