ЖАР СОБЛАЗНА

Е.БАСОВСКАЯ

ТЕСТЫ ПО РУССКОМУ ЯЗЫКУ КАК ИСКУШЕНИЕ

Со словом тест я познакомилась в английском варианте. Лет в шесть или семь мне подарили настольную обучающую игру «Test yourself» («Проверь себя»). Для семидесятых годов она была истинным чудом техники. Имелись два проводка с электродами и металлические лунки, расположенные возле картинок и надписей. Надо было выбрать рисунок, найти соответствующее английское слово, установить проводки... Если ответ оказывался верным, возникал контакт, и загоралась лампочка. Меня это, конечно, приводило в полный восторг.
Надо ли говорить, что я, и не начинавшая тогда изучать английский, никаких языковых знаний благодаря новой игре не приобрела. Память у меня, как и у всех детей, была хорошая, и я быстро усвоила, куда надо тыкать кончиком проводка, чтобы вспыхнула лампочка. А еще проще было соединить проводки между собой.
Test, превратившийся в дальнейшем в русский «тест», уже тогда обладал всеми своими важнейшими качествами. Он был привлекателен, прост в обращении и... совершенно бесполезен.
Тесты соблазняют удобством и простотой. Тесты современны. Они еще не прошли пика моды.
Само слово тест звучит привлекательнее, чем уныло-среднешкольное диктант.
Сторонники тестов утверждают, что борются за объективность. Вместо смутных критериев оценки пресловутого сочинения предлагается простой подсчет очков: правильный ответ – плюс, неправильный – минус. Гармония языка поверяется алгеброй цифр.
Для нас, экзаменаторов-словесников, истомленных многолетней войной с плохими почерками, неясными написаниями, дикими формулировками, все это звучит как музыка.
На то ведь оно и искушение, чтобы от него было немыслимо трудно отказаться...
Вообще-то вопрос требует некоторого прояснения. Тестами у нас называют самые разные виды заданий. Чаще всего – вопросы с прилагающимися к ним тремя–пятью вариантами ответов на выбор. Причем преобладает простейший вид такого рода тестов: заранее известно, что надо найти единственный верный ответ.
Некоторые вузы предлагают абитуриентам тесты усовершенствованного образца. Экзаменуемому необходимо переписать текст, вставляя пропущенные буквы и знаки препинания, и лишь затем ответить на вопросы по фонетике, словообразованию, лексике, морфологии и синтаксису (здесь опять же предстоит выбор из нескольких вариантов).
Более сложные тесты, требующие самостоятельной формулировки ответа, в большинстве отечественных школ и университетов не используются. Это и понятно: тест, для проверки и оценки которого надо разработать шкалу критериев, утрачивает главное достоинство – обаяние простоты.

ХОРОШИЙ ЭКЗАМЕН ДЛЯ ПЛОХОГО УЧЕНИКА

Итак, торжествуют тесты-вопросники и тесты-вставки. Первые в народе любовно зовут «угадайками», и не напрасно. Как известно, при расстановке галочек или крестиков напротив правильных ответов нередко выигрывают те ученики, в знаниях которых учитель глубже всего сомневается. Причины, думается, имеют чисто психологический характер. Рассмотрим три распространенных типа старшеклассников и абитуриентов.
Тип первый. «Образцовый отличник» (чаще – «отличница»). Вечный пятерочник, неутомимый трудяга, он панически боится экзаменов, потому что для него нет ничего страшнее, чем уронить себя. Он должен быть всегда и во всем первым! На тестирование он приходит бледный, с трясущимися руками. Строчки прыгают и расползаются у него перед глазами. Он почти всегда знает правильный ответ. Но непослушные пальцы плохо держат карандаш, и галочка сама собой перескакивает на верхнюю или нижнюю строку.
Тип второй. «Отличник-аналитик». Это настырный и въедливый знайка, бич недалеких учителей, допекающий их неожиданными вопросами; жадный пожиратель книг «не по программе», мастер нетрадиционных решений. Ему вообще нечего делать на тестировании. Каждое второе задание кажется ему некорректно сформулированным. В первые минуты он еще пытается уточнять: «Скажите, пожалуйста, а тут что имелось в виду?..». Потом, усмиренный экзаменатором, он отчаивается и в раздражении расставляет галочки как попало.
Тип третий. «Веселый оболтус». Нет, он не двоечник и уж ни в коем случае не дурак. Он просто ленив и не слишком поглощен учебой. Жизнь его полна других удовольствий. Зато накануне экзамена он спит крепким, здоровым сном, утром с аппетитом завтракает, а под дверью экзаменационного кабинета не листает лихорадочно тетрадь, а просматривает свежий номер газеты «Я молодой!». Почему-то он не сомневается, что ему повезет. И именно так оно и будет. Кое-что он вспомнит сам (уж половина-то вопросов вообще рассчитана на умственно отсталых), кое-что подсмотрит или спросит у соседа. А остальное весело, азартно угадает. И не промахнется.
Не стоит, пожалуй, тратить много времени на разоблачение примитивных тестов. Если они кому и удобны, то только не вдумчивым школьникам и одаренным абитуриентам. Да и вообще сомнительно, чтобы удобство проверки могло стать главным достоинством экзаменационной работы. Если пойти по этому пути, окажется недалеко до знаменитой логики хозяйственников: все было бы хорошо в университете, если бы только студенты под ногами не мешались.

МУЧЕНИК-ТЕКСТ ДЛЯ МУЧЕНИКА-АБИТУРИЕНТА

Более серьезного отношения заслуживают, на мой взгляд, тесты, состоящие из текста с пропусками и дополнительных вопросов. Те, кто остановился на этой форме экзамена, приняли во внимание по меньшей мере одно важное соображение: язык воплощается не в отдельных словах и не в вырванных из контекста предложениях. Язык, реализуясь в речи, рождает тексты. Только они и могут служить полноценным материалом для анализа.
Правда, текст, в котором пропущены все знаки препинания и примерно каждая пятая буква, приобретает чрезвычайно странный и даже угрожающий вид. В пособии для абитуриентов, изданном одним из солидных гуманитарных вузов, приведен в качестве примера отрывок из произведения И.С. Тургенева, заканчивающийся таким предложением: «Раздосадован...ый взбеш...н...й но еще более непр...клон...ый в своем намерени... я было хотел (тот)час вернут...ся к усадьбе но взгл...нул на часы еще шести часов (не)было». Подозреваю, что Ивана Сергеевича Тургенева хватил бы удар, увидь он этот шедевр своими глазами. Но не в этом дело.
Важнее другое. В глазах пестрит от бесчисленных многоточий. Некоторые слова изуродованы до неузнаваемости. В отсутствие знаков препинания из длинного и сложного предложения неумолимо ускользает смысл. Почему-то все время хочется спросить: за что вы их так? Под словом их разумею Тургенева и абитуриента.
Вставка пропущенных элементов в искореженный текст не есть вообще-то естественная форма речевой деятельности. А ведь на экзамене как раз хотелось бы удостовериться в том, что поступающий в вуз молодой человек или девушка способны к нормальному речетворчеству. При всей одиозности сочинения нельзя отрицать одного: в этом жанре абитуриент мог проявить способность внятно и грамотно формулировать мысли на русском языке. А вот какое умение мы выявляем в ходе тестирования, остается совершенно непонятно. Разве что реанимировать загубленного Тургенева?..
Если задаться уже не шутливым, а вполне серьезным вопросом, то хотелось бы понять, что мы вообще проверяем. Знание языка и знание правил – явления взаимосвязанные, но отнюдь не идентичные. Есть люди, выдолбившие в свое время колоссальное количество правил, но так и не научившиеся свободно владеть письменной формой родного языка. Встречаются и счастливые обладатели прекрасной зрительной памяти, способные писать практически без ошибок, несмотря на полное пренебрежение к школьной лингвистической науке. Но писать и вставлять пропущенные буквы вовсе не одно и то же.
Подготовка к экзамену неизбежно превращается в натаскивание на один весьма специфический вид работы. В течение года очень дорогой репетитор-частник или чуть менее дорогие курсы при вузе учат старшеклассника правильно заполнять пропуски. К лету способные ребята владеют этим искусством чуть ли не в совершенстве. Можно ликовать: в вуз придет поколение студентов, умеющих вставлять буквы в слова и запятые в предложения. И что, спрашивается, дальше? Понадобится ли им в дальнейшем столь трудно давшееся умение?
Побочным же явлением такой подготовки наверняка становится еще более глубокое, чем прежде, отвращение к русскому языку как учебному предмету. Мало того, что в школе замучили разбором слова по составу и схемами сложных предложений. Так потом пришлось еще год ломать глаза над текстами с прострелами многоточий*!

РОКОВЫЕ ПРАВИЛА ДЛЯ «СЛИШКОМ УМНЫХ»

Но и это еще не полный перечень претензий к ультрамодной форме экзамена по русскому языку. Беда в том, что сам язык будто противится тесту, ощетинивается против него, сердито топорща свои бесчисленные исключения из правил и сложные случаи пунктуации.
Оборотная сторона знаменитой тестовой простоты – это вынужденная однозначность. Не только при выборе из нескольких вариантов ответа, но и при заполнении пропусков в тексте экзаменуемый лишен права сомневаться. Он должен точно знать, как правильно.
Искренне завидую тем экзаменаторам, которые обладают таким знанием. Да, в мечтах все мы, преподаватели-словесники, видим систему русских орфографических и пунктуационных правил стройной и ясной. Но в жизни-то все иначе! Даже величайший из современных педагогов-русистов Д.Э. Розенталь сетовал в предисловиях к своим книгам на недостаточную четкость большого числа языковых норм. Известно и одно из важнейших отличий хорошего учителя от плохого: истинный профессионал никогда не позволит себе вводить учеников в заблуждение, уверяя, что в его науке давно все ясно.
Что же касается тестирования, то оно полностью соответствует методике не очень образованного и совсем не творческого учителя. Он, например, не забудет предупредить класс, что между частями сложносочиненного предложения перед соединительными и разделительными союзами запятая не ставится при наличии общего второстепенного члена. Но на вопрос пытливого знайки: «А если непонятно, к чему второстепенный член относится?» – ответит с характерным учительским презрительным раздражением: «Если непонятно, значит, правило не выучил – двойку получишь!».
В действительности же чем внимательнее вглядываешься в текст, тем больше выявляется грамматических «непонятностей», а точнее – неоднозначностей. Приведу пример из теста, предлагавшегося несколько лет назад московским школьникам в качестве общегородского экзамена по русскому языку:

В горах ударил гром и хлынули потоки дождя.

Уже не первый год я использую это предложение в классе, и всякий раз кто-нибудь из учеников да затревожится: «Скажите, пожалуйста, а потоки дождя тоже хлынули в горах?». Вопрос этот резонно возникает у тех, кто воспринимает предложение вне контекста. Мы не знаем, где находится говорящий (повествователь), какова его точка отсчета (на языке лингвистики – не имеем представления о дейксисе высказывания). Поэтому невозможно со всей определенностью утверждать, что гром ударил в горах, а потоки дождя появились повсюду. Но ведь именно от этого и зависит постановка запятой!

В горах ударил гром, и хлынули потоки дождя. (Дождь лил над равниной.)
В горах ударил гром и хлынули потоки дождя. (Дождь был только в горах.)

Одного не знаю – какой ответ сочли верным составители теста. Во всяком случае, некоторому числу выпускников, рассуждавших иначе, была засчитана лишняя ошибка.
Сложносочиненное предложение не единственный камень преткновения в современной русской пунктуации. Не допускают однозначного грамматического толкования и такие конструкции:

Все в природе уснуло крепким здоровым сном.
Вокруг тянулась плоская унылая степь.

Догадываюсь, что составители теста стремились проверить, помнит ли школьник разницу между однородными и неоднородными определениями, способен ли он перестроить предложение следующим образом:

Здоровый сон природы был крепким.
Унылая степь была плоской.

В принципе такое доказательство неоднородности определений узаконено учебниками и нередко бывает довольно убедительным. Однако в данном случае перед нами определения с отчетливым обстоятельственным оттенком. Сон природы был крепким, потому что здоровым. Степь производит унылое впечатление именно потому, что она совершенно плоская. Как известно, всякая дополнительная «обстоятельственность» усиливает предикативность определения и влечет за собой его обособление. Так что ни в первом, ни во втором предложении постановка запятой не может считаться ошибочной. Но наверняка считалась во время тестирования.
Или другая ситуация. Одно из самых драматических мест в мире русской пунктуации. Запятая перед союзом как. Вспомним формулировку, повторяющуюся с небольшими редакторскими изменениями во множестве пособий: «Не выделяются запятыми обороты с как, если на первый план в обороте выступает обстоятельственное значение (обычно образа действия, отвечающее на вопрос как?): Как дым рассеялись мечты (ср.: рассеялись дымом); Как град посыпалась картечь (ср.: посыпалась градом); Как демон коварна и зла (ср.: демонически коварна); обычно обороты с как в этих случаях можно заменить существительным в творительном падеже или наречием» (Розенталь Д.Э. Русский язык. М., 1988. С. 235).
Стоит ли доказывать, что сама формулировка не только тяжеловесна, но и невразумительна? Как будто в некотором смущении Д.Э. Розенталь (человек безупречного языкового чутья и вкуса) делает одну за другой убийственные для правила оговорки: «обычно образа действия», «обычно обороты можно заменить...». «Обычно» – значит «не всегда». То есть все случаи автор пособия предусмотреть не берется.
Более того, сама процедура проверки – замена одной грамматической конструкции на другую – явно выбивается из общей системы русских пунктуационных правил. Мы ведь постоянно повторяем ученикам, что нельзя доказывать обособление второстепенного члена тем, что его якобы «можно пропустить», и вообще рекомендуем исходить из имеющегося, а не гипотетического речевого материала. Здесь же почему-то используется принципиально другая модель анализа грамматического явления.
Показательно, что Д.Э. Розенталь не обратил внимания на противоречие, возникшее на страницах его пособия. Непосредственно перед изложением правила «переделки» оборота с как в конструкцию с творительным падежом существительного или наречие он приводит пример обязательного обособления: «Сравнительные обороты с союзом как выделяются запятыми, если они, обозначая уподобление, не содержат никаких других оттенков и значений: И подлинно, как жар, червонец заиграл; Герасим, как лев, выступал сильно и бодро...» (там же, с. 234). Конечно, переделка Червонец заиграл жаром, Герасим выступал по-львиному звучит несколько искусственно. Но мне она, честно говоря, не кажется недопустимой. По крайней мере такие варианты не намного хуже, чем Градом посыпалась картечь.

Но речь сейчас не о том, насколько удачно Д.Э. Розенталь и его последователи сформулировали и проиллюстрировали правило, а о том, применимо ли оно во время тестирования школьников и абитуриентов.

Угас как светоч дивный гений, увял торжественный венок.
Мир оплывает как свеча, и пламя пальцы обжигает.
Застывший пруд блестел как зеркало.

В первом случае хорошо тем, у кого развита зрительная память. Уж лермонтовское-то стихотворение «Смерть поэта» все читали, могли запомнить и то, что в современных изданиях оборот как светоч обосабливается. Это тем не менее не снимает вопроса: угас, как светоч, – это не то же, что угас светочем?
Два других примера окончательно ставят в тупик. Мир оплывает как свеча... – оплывает свечой? Блестел как зеркало – зеркально блестел? Честное слово, не знаю! Обратись ко мне ученик с вопросом о постановке знаков в этих предложениях, я сказала бы честно: и то и другое толкование допустимо. Наличие или отсутствие запятой не влияет на существо высказывания, так что проблема имеет формальный характер. Решение, которое вы примете, на оценку не влияет.
Но это на уроке. Или на устном экзамене, где у школьника или абитуриента есть возможность обосновать свою точку зрения. (Мне, помнится, довелось выдержать на вступительном экзамене по русскому языку целую битву с комиссией: мы по-разному установили границы сказуемого. К чести спрашивавших меня педагогов надо заметить, что они прислушались к моим аргументам – вероятно, слабым – и оценку снижать не стали.) Во время тестирования ничего никому нельзя доказать. Роковая галочка поставлена – и излишне вдумчивый абитуриент теряет заветный балл.

Итак, современную российскую педагогику охватил пастернаковский «жар соблазна». Хочется простоты и объективности. Хочется быть не хуже «продвинутого» Запада. Впереди маячит сладостный мираж компьютерной обработки результатов экзамена. Учителя, вместо того чтобы убивать время, силы и зрение, идут домой отдыхать. Умная машина высчитывает баллы и выставляет оценки. Здорово?
Конечно, здорово. Было бы здорово – при выполнении двух условий. Во-первых, экзамен пусть будет не по русскому языку, а по какому-либо предмету, содержание которого подвластно абсолютной формализации. Во-вторых, сдавать его должны не живые люди, склонные сомневаться и видеть различные решения проблемы, а роботы, движимые ясной программой. И все они, конечно, поступят в университеты. Только вот кто и зачем станет их там учить?

Статья была опубликована в журнале «Школьное обозрение», № 5–6/2000.