КУЛЬТУРА РЕЧИ

А ВЫ - ЧИТАТЕЛЬ?

И.С.ЕМЕЛЬЯНОВА

О чем думается по пути к утреннему троллейбусу? Почему-то не о предстоящем экзамене, а о праздничных Мандельштамовых «ле-лу-ли», вполне созвучных сегодняшнему утру с его обновляющим, ликующим весенним настроением:

На бледно-голубой эмали,
Какая мыслима в апреле,
Березы ветви поднимали
И незаметно вечерели.

Небо сегодня и вправду – эмаль. И березы ветви тянут в самую необъятную голубизну. Новая строфа – новая нота, стоит только прислушаться – «то-ты-то-та», такая славная, как веселая капель:

Узор отточенный и мелкий,
Застыла тоненькая сетка,
Как на фарфоровой тарелке
Рисунок, вычерченный метко.

«Метко» – последняя капля умолкающей капели. Переполненный троллейбус. «Отчего эта нависающая надо мной тетенька в очках улыбается?» – возможно, думает сидящая передо мной школьница, делающая невероятные усилия, чтобы продемонстрировать, как естественно она меня, стоящую, не замечает. Но мне не дано узнать, что творится в ее ухоженной головке, и – странное дело – меня не раздражает ни этот троллейбус, ни эта девчушка. Со мной Осип Мандельштам, и нам с ним комфортно и необыкновенно легко. А начавшиеся так по-детски пленительно просто стихи с головокружительной быстротой доходят до философского финала:

Когда его художник милый
Выводит на стеклянной тверди,
В сознании минутной силы,
В забвении печальной смерти.

Все. Всего три строфы, а прожита целая жизнь. Противопоставление сила – смерть. На сей раз победило искусство. Сейчас, в этом троллейбусе. И все эти «т-д-л» слились и противопоставились, как в симфонии.
С вами такое бывает? Значит, вы и я – мы читатели, все более редеющая, но, слава Богу, не исчезающая разновидность Homo sapiens. Мы читаем, заучиваем наизусть, вновь и вновь дегустируем узнанное, открываем новые оттенки мыслей и слов. Помните, как у Беллы Ахмадулиной:

Словно дрожь между сердцем и сердцем,
есть меж словом и словом игра.
Дело лишь за бесхитростным средством
обвести его вязью пера.

...Идет экзамен. Уверенно подсаживается ко мне очередной студент. Задача решена правильно. Формулы к теоретической части билета тоже на месте. Но на листочке, испещренном латинскими значками, что-то не так. Осознаю: нет ни одного слова! Символы, символы. Прошу: «Сформулируйте эту теорему, будьте добры». Молчание. Обиженное сопение. Наконец: «Ну, это... – и облегченно, торжествующе: – поступательное плюс вращательное!» – «Что – поступательное плюс вращательное?» – «Ну, когда, в общем, движется». Удовлетворенное молчание. Правильно ответил – и успокоился. «Что или кто движется?» – интересуюсь я. «Содержательный разговор» затягивается. И неожиданно, нелогично для него я спрашиваю: «А вы читали “Фламенку”?». Явно не читал, не слышал, не намерен. Это, конечно, провокация. Я понимаю: какое дело ему до какой-то Фламенки?.. «Фламенка»... Закат поэзии трубадуров. 139 чудом не истлевших листов пергамента, богато декорированные синие и красные буквы куртуазного романа зарождающегося второго тысячелетия. Начала и конца нет. Всемирную славу пережила эта древняя находка. Почему именно о нем, об этом чуде, вспомнилось? Красавица Фламенка, знатный муж-ревнивец, выпускающий жену из постоянного изощренно продуманного заточения только раз в неделю в церковь, на миг исповеди, для соблюдения приличий – под надзором десятков бдительных глаз, и – он, Гильом, и – вспыхнувшая вопреки леденящим запретам и унижениям пылкая любовь. Общение – одно кратчайшее слово в неделю, как легкий выдох. Раз в неделю – он, на следующей неделе – она. «Увы!» – «В чем боль?» – «Умру!» Это первые три недели общения. Три недели от первого слова-шелеста, которое уловила Фламенка, до следующего слова, которое она услышит в ответ на свой вопрос «В чем боль?», – ответа, ставшего центром, смыслом жизни, возможно, трагически короткой, как знать?.. Вы чувствуете, как емко, по-мандельштамовски «отточено» должно быть каждое слово, как богат должен быть язык, чтобы это единственное слово в нем нашлось. Как виртуозно надо знать все оттенки языка, чтобы такой необычный разговор состоялся.
Вы не читали «Фламенку»? Прочтите.
А мой незадачливый собеседник студент – научится ли он связно, грамотно, понятно, литературно излагать свои мысли? Научится ли радоваться слову? Обидно, если он не наберется мужества поменять современные бульварные суррогаты-однодневки на
достойные книги, написанные для него талантливыми писателями во все времена, на всех языках. Слышит ли он сам, что и как говорит? И как преодолеть это захлестывающее мир невежество? Проблема эта не чисто российская – мировая, и не случайно она поднимается именно сегодня. Как, какими средствами разбудить этого студента от спячки? В хаосе реклам (как вам нравится назойливо-безграмотное «Давать самое лучшее»?), телевизионного «новояза» с его верификацией, зачистками, разборками, право же, это непростая проблема. Вы любите прозу Гончарова? Тот же «узор отточенный и мелкий» – выверенный неустанным творчеством язык. Иван Александрович Гончаров всю жизнь посвятил четырем романам, их многочисленным версиям в поисках лучшего, наилучшего и вновь улучшаемого варианта – разве это не наше богатство? Найдите время и душевные силы, отложите дела, перечитайте, выберите издание серии «Литературные памятники» с многочисленными первоначальными вариантами основного текста, сравните их, вчитайтесь. Право, вы не разочаруетесь. И время у вас найдется. Просто представьте на миг, что Паровозик из Ромашкова – это вы и есть. Вы улыбнулись? Вот видите! Вы станете богаче, добрее, будете жить щедро, полно, радостно. Не упустите свой шанс. Давайте объединяться, читатели. Давайте вовлекать в свой круг все новых и новых читателей. Давайте делиться с ними своими находками. Даря другим, обогатимся. Это богатство – не «зеленое долларовое пламя», а чистая земная радость. Будем читать в тишине и вслух – родителям, детям, друзьям. Мир прекрасных слов и мыслей жив. Он рядом с нами, он наш.

(Из сборника «Языки науки – языки искусства». Прогресс – Традиция. М.: 2000.)