Борис СЛУЦКИЙ

... извечное качество русского человека - его анишовинизм

Языковые и этнокультурные проблемы на фронтах Великой Отечественной

Великая Победа в войне с фашизмом остается нашей общей болью и истоком нашей законной гордости. Но одновременно она все больше становится – или должна становиться – нашей общей школой. Память о миллионах павших на этой войне просто обязывает нас вновь и вновь осмыслять ее уроки, выверять по ним курс нашей сегодняшней жизни.
Поэтому так важны сегодня и свидетельства участников войны, и опыты непредвзятых аналитиков. Когда же свидетель и аналитик соединяются в одном человеке...
В 2000 году в петербургском издательстве «Logos» впервые увидели свет «Записки о войне» Бориса Слуцкого, написанные еще в 1945 году. Среди многих трудностей и забот фронтовой жизни не ускользнула от Слуцкого и проблема языковой и культурной совместимости воинов в многонациональной армии.
Сегодня сама жизнеспособность нашего федеративного государства и спокойствие нашего повседневного существования вновь во многом зависят от правильного отношения к языковой и культурной специфике этносов. Вторгаются эти проблемы и в школьное преподавание русского языка (см., в частности, «Русский язык» № 13/2001). Вот почему в канун праздника мы захотели познакомить вас с непраздничными, но такими мудрыми наблюдениями Слуцкого.

С.Г.

Война принесла нам широкое распространение национализма в сквернейшем, наступательном, шовинистском варианте. Вызов духов прошлого оказался опасной процедурой. Выяснилось, что у Суворова есть оборотная сторона, и эта сторона называется Костюшко. Странно электризовать татарскую республику воспоминаниями о Донском и Мамае. Военное смешение языков привело прежде всего к тому, что народы «от молдаванина до финна» – перезнакомились. Не всегда они улучшали мнение друг о друге после этого знакомства.
Оглядевшись и прислушавшись, русский крестьянин установил бесспорный факт: он воюет больше всех, лучше всех, вернее всех.
Конечно, никто не учитывал отсутствия военно-исторических традиций у евреев, казахов, узбеков, большинства народностей Союза, новизну для них солдатского ремесла – факт основополагающего значения. Забыли также отсутствие машинных, индустриальных навыков у казаха, киргиза, мордовского либо чувашского мужика. Между тем башкир, простреливший себе руку, обмотав ее наспех портянкой, сплошь и рядом испытывал ощущение степного полудикого человека, внезапно попавшего в ад – в ад сложных и шумных машин, непривычных для него масс людей, неожиданной для него быстроты в смене впечатлений. И он противопоставлял свои способы спасения мефистофельской опытности военюристов и военврачей.
Добавим непривычку большинства южан к климатическим стандартам этой войны.
Результатом этого неучета и забвения явилось определенное противоречие, возникшее между русскими и многими иными. Лейтенанты пренебрегали своими непонятливыми солдатами. Именно тогда бывших «мальчиков», «палочек», «спичек» стали честить «елдашами» и «славянами», причем под последними подразумевались тюрки и монголы. Уже к концу первого года войны военкоматы выволокли на передовую наиболее дремучие элементы союзных окраин – безграмотных, не понимающих по-русски, стопроцентно внеурбанистических кочевников. Роты, составленные из них, напоминали войско Чингиза или Тимура – косоглазое, широкоскулое и многоязычное, а командиры рот – плантаторов и мучеников сразу, надсмотрщиков на строительстве вавилонской башни на другой день после смешения языков.
Офицеры отказывались принимать нацменов. Зимой 1942 года в 108-ю дивизию подбросили пополнение – кавказских горцев. Сначала все были восхищены тем, что они укрепляли на ветке гривенник, стреляли и попадали. Так в то время не стрелял никто. Снайперов повели в окопы. На другой день случайная мина убила одного из них. Десяток земляков собрался возле его трупа. Громко молились, причитали, потом понесли – все сразу. Начались дезертирства и переходы. Провинившиеся бросались на колени перед офицерами и жалко, отвратительно для русского человека, целовали руки. Лгали. Мы все измучились с ними. Нередко реагировали рукоприкладством. <...>
Наша низовая пропаганда часто ошибалась на этих дорогах. Восхваляли все русское и мало говорили о своих героях – нацменах – прорусских и антинемецких. Часто политработники подпевали шовинизму строевых офицеров и солдат.
<...> Но к концу войны самые невоенные нации научились воевать. Уже летом 1943 года дало сносные результаты введение в бой Степного фронта, составленного в значительной степени из степняков Северного Туркестана. Выжившие с начала войны казахи и другие нацмены приучились не только ругаться, но и изъясняться по-русски, вообще говоря, акклиматизировались в окопах. Степняки привыкли к механизмам. Появились и были замечены «хорошо воевавшие» нацменьшинства. Совместное наступление сгладило, а позже стерло общий страх перед фрицем и повысило самоуважение, сначала общее, потом взаимное. Народы сжились – в расчетах, отделениях, экипажах танков и самолетов – и посмеивались друг над другом уважительнее, чем раньше. Наша пропаганда дошла до национальных фронтовых газет, массовой засылки на фронт литературы на национальных языках, наконец, до внештатных инструкторов по работе среди нацменьшинств. Заработали извечные качества русского человека – его антишовинизм. Это, в свою очередь, приблизило его к нацменам. Заграничный поход способствовал сплочению всех наций.