ОБРАЗ СТЕПНОЙ УСАДЬБЫ

(«Детство Никиты» А.Н. Толстого)

Н.С.АВИЛОВА

Начну с конца. Никита едет в Самару поступать в гимназию. Вспомним, что и герой А.П. Чехова Егорушка едет в большой город (он не назван) поступать в гимназию. Но А.Н. Толстой в своей повести показывает нам усадьбу, из которой едет Никита, и вся повесть посвящена этой усадьбе. А Чехов показывает нам степь, по которой едет Егорушка – сперва в бричке на паре гнедых, а потом в обозе, на возу с шерстью (А.П. Чехов. Степь). Откуда он едет и что за город, куда он едет, – неясно и неважно.
Дух степной усадьбы, ее атмосферу А.Н. Толстой любовно и очень подробно описывает. Эта усадьба, или, как в этих местах называли, хутор, несомненно, из детства самого автора. В повести описываются дом, хозяйственные постройки, расположенные на широком дворе, людская с ее обитателями – рабочими усадьбы, а также конюшни и хлев с многочисленным скотом – лошадьми, овцами и даже верблюдами; отец Никиты смущенно признается ему: «Совершенно случайно купил партию верблюдов...». Описываются также и земледельческие работы: сев, жатва, молотьба.
Но главное внимание автор уделяет дому и тому, что его окружает, особенно саду, прудам, плотине. Усадьба запечатлена в разные времена года, передан особый аромат и жаркого лета, и морозов и буранов зимы, и весеннего половодья. И все время ощущается присутствие бесконечной степи вокруг.
Степная усадьба и дом, где живет Никита с родителями, отличаются всеми специфическими чертами старого господского дома. Это очевидно из разных частей повести, например, из таких отрывков: «Никита дошел до крайней угловой комнаты. Здесь вдоль стен стояли покрытые пылью шкафы, сквозь их стекла поблескивали переплеты старинных книг. Над изразцовым очагом висел портрет дамы удивительной красоты. <...> Из-за нее – он не раз это слышал от матери – с его прадедом произошли большие беды. Портрет несчастного прадеда висел здесь же, над книжным шкафом...» (гл. «Старый дом»). «Действительно – в глубине кабинета, на верху старинных, красного дерева, часов с неподвижным диском маятника стояла между двух деревянных завитушек бронзовая вазочка с львиной мордой» (гл. «Что было в вазочке на стенных часах»). «Матушка рассказывала, что прадед обыкновенно днем спал, а ночью читал и писал. <...> Сад в то время, говорят, зарос высокой густой травой. Дом, кроме этой комнаты, стоял заколоченный, необитаемый. Дворовые мужики разбежались...» (гл. «Старый дом»).
Для старой помещичьей усадьбы характерны эти приметы старинного быта: покрытые пылью шкафы со старинными книгами, фамильные портреты на стенах, старые испорченные часы с неподвижным маятником.
В повести рассказывается о традициях этой помещичьей семьи, например, о праздновании Рождества, о традиционной елке с приглашенными деревенскими детьми:
«В гостиную втащили большую мерзлую елку <...>. Дерево <...> оказалось так высоко, что нежно-зеленая верхушечка согнулась под потолком» (гл. «Елка»). Елку убирали игрушками, которые делали Никита и приехавшие на праздник дети. «Настал сочельник. Елку убрали, опутали золотой паутиной, повесили цепи и вставили свечи в цветные защипочки...» Вечером, когда взошла звезда, раскрылись двери в гостиную: «В гостиной от пола до потолка сияла елка множеством, множеством свечей. Она стояла, как огненное дерево, переливаясь золотом, искрами, длинными лучами. Свет от нее шел густой, теплый, пахнущий хвоей, воском, мандаринами, медовыми пряниками <...>. В гостиной раскрылись другие двери и, теснясь к стене, вошли деревенские мальчики и девочки. <...> Захлопали хлопушки, запахло хлопушечным порохом, зашуршали колпаки из папиросной бумаги. <...> Теперь было слышно, как щелкали орехи, хрустела скорлупа под ногами, как дышали дети носами, развязывая пакеты с подарками» (гл. «Елка»).
Зимой усадьба завалена снегом, одна глава так и называется – «Сугробы». Никита, удрав с уроков от учителя Аркадия Ивановича, бежит на речку кататься на санках. «На крутых берегах реки Чары намело за эти дни большие пушистые сугробы. В иных местах они свешивались мысами над рекой. Только стань на этот мыс – и он ухнет, сядет, и гора снега покатится вниз в облаке снежной пыли. Направо речка вилась синеватой тенью между белых и пустынных полей».
Никита смотрит через окна и видит «...сад, заваленный снегом. Деревья стояли неподвижно, опустив белые ветки, заросли сирени с двух сторон балконной лестницы пригнулись под снегом. На поляне синели заячьи следы. У самого окна на ветке сидела черная головастая ворона, похожая на черта. Никита постучал пальцами в стекло, ворона шарахнулась боком и полетела, сбивая крыльями снег с ветвей» (гл. «Старый дом»).
Приходит весна. Все тает, журчит весенняя вода. Аркадий Иванович восклицает: «Господа, что делается!.. Идите слушать – воды шумят!». Никита распахнул дверь на крыльцо. Весь острый, чистый воздух был полон мягким и сильным шумом падающей воды. Это множество снеговых ручьев по всем бороздам, канавам и водомоинам бежало в овражки. Полные до краев овраги гнали вешние воды в реку. Ломая лед, река выходила из берегов, крутила льдины, выдранные с корнем кусты, шла высоко через плотину и падала в омуты» (гл. «Необыкновенное появление Василия Никитича»).
Поздняя весна. Май. День рождения Никиты. «Никиту разбудили воробьи. Он проснулся и слушал, как медовым голосом, точно в дудку с водой, свистит иволга. Окно было раскрыто, в комнате пахло травой и свежестью, свет солнца затенен мокрой листвой. Налетел ветерок, и на подоконник упали капли росы. <...> В столовой на снежной свежей скатерти стоял большой букет ландышей, вся комната была наполнена их запахом. <...> На берегу огромного, с извилинами, пруда, у купальни, был врыт шест с яблоком на верхушке. На воде, отражаясь зелеными и красными полосами, стояла лодка. В тени ее плавали прудовые обитатели – водяные жуки, личинки, крошечные головастики. Бегали по поверхности паучки с подушечками на лапках. На старых ветлах из гнезд глядели вниз грачихи» (гл. «Поднятие флага»).
Летнее утро, Никита идет купаться на пруд: «Утренний дымок еще стоял в густых чащах сада. На поляне, над медовыми желтыми метелками, над белыми кашками, толклись легкими листиками бабочки, летела озабоченная пчела. В чаще сада ворковал дикий голубь, – закрыв глаза, надув грудку, печально, сладко ворковал о том, что точно так же все это будет всегда, и пройдет, и снова будет. <...> Вверху, над купальней, в солнечном синем свету, стояли мушки. Залетало коромысло, трепеща, глядело изумрудными выпученными глазами...» (гл. «В купальне»).

И вот описание летней степи. Никита возвращается с почты домой, в усадьбу: «Никита привстал на стременах, взмахнул кнутом... <...> Вековечно засвистал ветер в ушах. Над широкой степью, над спелыми, кое-где уже сжатыми хлебами, высоко над глиняным обрывом речки, плавал орел. В лощине, у солончакового озерца, кричали чибисы, жалобно, пустынно» (гл. «Письмецо»).
Нельзя не упомянуть тревожных разговоров таких обычных для жизни в степной усадьбе,— об угрозе засухи, гибели урожая. «Если завтра не будет дождя, уро жай погиб», – говорит отец Никиты. «Матушка сейчас же опустила голову. <...> Неужели опять голодный год, – проговорила матушка. – Боже, как ужасно! – Да, вот так: сиди и жди казни. <...> Еще один день этого окаянного пекла, и – вот тебе голодная зима, тиф, падает скот, мрут дети... Непостижимо» (гл. «Стрелка барометра»). Обращает на себя внимание это опять, говорящее о повторяемости засухи в этих степных местах.
Наконец-то полил долгожданный дождь, разразилась гроза. Все домашние собрались и сидели у круглого стола в зале. «И вот в мертвой тишине первыми, глухо и важно, зашумели ветлы на пруду, долетели испуганные крики грачей. Отец ушел на балкон, в темноту. Шум становился все крепче, торжественнее, и наконец сильным порывом ветра примяло акации у балкона, пахнуло пахучим духом в дверь, внесло несколько сухих листьев, мигнул огонь в матовом шаре лампы, и налетевший ветер засвистал, завыл в трубах и углах дома. Где-то бухнуло окно, зазвенели разбитые стекла. Весь сад теперь шумел, скрипели стволы, качались невидимые вершины. <...> И вот – бело-синим ослепительным светом раскрылась ночь, на мгновение четкими очертаниями появились низко наклонившиеся деревья. И – снова тьма. И грохнуло, обрушилось грохотом все небо. За шумом никто не услышал, как упали и потекли капли дождя на стеклах. Хлынул дождь – сильный, обильный, потоком. Матушка стала в балконных дверях, – глаза ее были полны слез. Запах влаги, прели, дождя и травы наполнил зал» (гл. «Стрелка барометра»).
Наступает осень: «Пришла осень, земля клонилась на покой. Позднее солнце вставало, негреющее, старое, – ему уже дела не было до земли. Улетели птицы. Опустел сад, осыпались листья. <...> По утрам теперь в местах, где падали тени от крыш, трава была седая, тронутая инеем. По инею, по осенней зеленой траве хаживали гуси на пруд, – гуси разжирели, переваливались, как комья снега. <...> Матушка перебралась на зимнюю половину. В дому затопили печи» (гл. «Отъезд»).
В этой смене времен года есть сквозной образ, который проходит через всю повесть и как бы служит основной приметой усадьбы, ее природы, этого лесного острова посреди степи. Это образ дерева – ветлы, осокоря, тополя, липы... Вокруг бескрайняя безлесная равнина, а в усадьбе – большой сад с прудами и могучие деревья. И образ этих деревьев проходит через всю повесть. Особенно ветел, а на ветлах – грачей.
Вот Никита удрал от уроков на речку. Он «побежал по дороге вдоль сада к плотине. Там стояли огромные, чуть не до небес, широкие ветлы, покрытые инеем, каждая веточка была точно из снега» (гл. «Сугробы»). Никита видит обоз, пришедший из города с рождественскими «гостинцами»: «За ночь на деревья еще гуще лег иней, и огромные осокори над прудом совсем свесили снежные ветки, отчетливо видные на сине-морозном небе. <...> Воза шли теперь по плотине, под огромным сводом снежных ветел, и уже был слышен хруст снега, визжание полозьев и дыхание лошадей» (гл. «То, что было привезено на отдельной подводе»). Никита провожает с елки деревенских детей: «Когда он один возвращался домой, в небе, высоко, в радужном белом круге, горела луна. Деревья на плотине и в саду стояли огромные и белые и, казалось, выросли, вытянулись под лунным светом. Направо уходила в неимоверную морозную мглу белая пустыня» (гл. «Елка»). Наступили будни. «Проходя по плотине, Никита вспомнил, как он шел здесь ночью, после елки под огромными, прозрачными в лунном свете ветлами, и сбоку скользила его тень. <...> А сейчас колючий ветер шумит в мерзлых, черных ветлах, на пруду совсем замело ледяную горку...» (гл. «Будни»).
Близится весна. «Качающиеся вершины ветел были закутаны низко летящими рваными облаками. В облаках среди мотающихся сучьев взлетали, кружились, кричали горловыми тревожными голосами черные птицы. <...> Это были грачи, прилетевшие с первой весенней бурей на старые места, к разоренным гнездам» (гл. «Грачи»).
Прошел весенний дождь. «Вода покрывала весь лед на пруду, ходила коротенькими волнами. Налево шумели ветлы, обмякшие, широкие, огромные. Среди голых их сучьев сидели, качались грачи, измокшие за ночь» (гл. «Необыкновенное появление Василия Никитича»); «Перед домом лопнули большие почки на душистых тополях»... (гл. «Весна). «В липах, уже тенистых, завелась иволга»... (там же); «На старых ветлах из гнезд глядели вниз грачихи. <...> Лодка <...> отделилась от берега и пошла по зеркальной воде пруда, где отражались ветлы, зеленые тени под ними, птицы, облака» (гл. «Поднятие флага»); «Рабочих лошадей выгнали в табун, и они ходили за прудом на сочных лугах, где по утрам стоял голубоватый туман и огромные одинокие осокори, казалось, росли из мглистого воздуха, висели над землей» (гл. «Клопик»). Начинается гроза. «...Первыми глухо и важно зашумели ветлы далеко на пруду, долетел испуганный крик грачей» (гл. «Стрелка барометра»).
Деревья – в саду, на плотине – являются как бы символом этой помещичьей усадьбы: вокруг степь, бесконечная безлесная равнина, а усадьба кажется островом в степи. И деревья, и живущие на них грачи, и пруд создают особую атмосферу степной усадьбы.

Таков мир, окружающий Никиту в детстве. «Все это мое», – думает он, возвращаясь домой на возу соломы после молотьбы. «Узкая полоса заката, тусклого и по-осеннему багрового, догорала над степью, над древними курганами – следами прошедших здесь в незапамятные времена кочевников. <...> На возу, как в колыбели, Никита плыл под звездами, покойно глядел на далекие миры» (гл. «На возу»).
В этой повести, написанной А.Н. Толстым в эмиграции, еще много «превосходных вещей» и действующих лиц: подробно охарактеризованы и показаны рабочие, живущие и работающие в усадьбе, крестьянские дети – друзья Никиты, само хозяйство, особенно лошади и подаренный Никите (вопреки возражениям матушки) меринок Клопик; ярмарка в Пестравке, Пасха в Колокольцовке и многое другое. Хотелось погрузить читателя в природу и жизнь помещичьей степной усадьбы, ушедшей в прошлое.