ЛИЧНОСТЬ УЧИТЕЛЯ

К годовщине смерти Вл.Вл.Рогова
( 1930 - 2000 )

Я училась на филологическом факультете МГУ в 60-е годы. Было немало разочарований, но общение с Владимиром Владимировичем Роговым стало для меня, как и для многих других его учеников, настоящим университетом.
Ослепило самое первое его появление. Мы пришли в аудиторию на обозначенный в расписании курс сравнительной стилистики английской и русской поэзии. На втором году обучения уже привыкшие к псевдоакадемическому занудству, ничего особенного мы не ожидали. И вдруг зазвучали стихи! Без представления, без призывов к дисциплине и вниманию наш новый преподаватель с порога обрушил на нас водопад божественных звуков. Затем последовали объяснения, анализ, разбор, открывающие законы метрики и рифмы. И все это – человеческим языком, ярко и образно, с шуточками и присловьями, хотя предмет преподносился нешуточный. При сравнении оригинала с переводом обнаруживались национальные особенности того и другого. Чтобы подчеркнуть своеобразие английского стиха, Владимир Владимирович обращался и к французской, и к армянской поэзии. Читал в оригинале громадные куски – наизусть! «Саят-Нову» – на древнем армянском. И как читал! С актерским блеском, но с точностью поэта, не ломая строку.
Для желающих студентов были объявлены его дополнительные спецкурсы: «Творчество Шекспира», «Драматургия современников Шекспира». На кафедре Рогова не жаловали, и время было назначено самое жестокое – суббота, 4 часа, для многих библиотечный день. Казалось, откуда и взяться желающим? Но сколько же их стекалось в крохотную аудиторию! Те, кто не помещался, сидели в коридоре и слушали, затаив дыхание.
Его метод преподавания был вполне традиционен – cплошной монолог, никакой интерактивности. Но что за монолог! Доскональное знание предмета, каскад имен, сеть культурных ассоциаций, мощное подкрепление историческими фактами открывали перед нами елизаветинскую эпоху во всей ее славе. Всей душой преданный театру, Рогов мог передать словом и жестом актерскую игру не только тех, кого он знал лично, – великого Папазяна, Пашенной, Гилгуда, Редгрейва, но также и тех, чье творчество он знал по воспоминаниям современников, – Ирвинга, Эллен Терри, Юрьева, Михоэлса. После каждой такой лекции, хоть и трудно назвать это парение духа обыденным словом, ноги сами несли в читальный зал – хоть как-нибудь восполнить пробелы в образовании, подтянуться, приблизиться хоть на капельку к головокружительному уровню. Да и как можно было не стараться, когда наш кумир так ловко использовал мудрый учительский прием, обращаясь к аудитории доверительно: «Вы, конечно, помните, как в третьем акте “Гамлета”...». Или: «Все знают, что...». Это звучало как скрытый приказ: «Стыдно не помнить». При этом он никогда нас не конфузил грубым вопросом: «А что говорит король Лир, когда он...?». С высот своей невероятной эрудиции он нежно и благоговейно взирал на малейшие проявления студенческой любознательности и искренне восхищался ничтожными успехами своих подопечных.
На общение со студентами он времени не жалел. Сам постоянно звал «горсточку верных при нем» то на выставку, то в музей, то на литературный вечер. Он тогда нередко выступал с чтением своих стихов и переводов, с программами из произведений Шекспира, Брюсова, Шенгели в Тургеневской библиотеке, ныне не существующей, в Пушкинском литературном музее, в музее Достоевского, в ДК железнодорожников – в литературном кружке Г.Левина «Магистраль». Незабываемы наши походы на художественные выставки. Сам прекрасный рисовальщик, он вдохновенно говорил о живописи и помогал нам понять и увидеть и Сарьяна, и Хокусая.
Поражал нас Владимир Владимирович и своей биографией. В шестимесячном возрасте его вывезли в Китай, и до восемнадцати лет он жил за границей. Сначала Харбин и Шанхай, потом Америка и Англия. Отец– Владимир Николаевич Рогов – видный синолог, переводчик Лу Синя, около двадцати лет проработал представителем ТАСС в этих странах. Именно Владимир Николаевич заинтересовал сына Шекспиром. Родители позаботились, чтобы сын окончил школу на родине. Получив аттестат, он поступил в театральное училище, в класс В.Н. Пашенной. После тяжелого заболевания училище оставил, но дружбу с Пашенной сохранил на долгие годы. Поступил в Институт иностранных языков, но для человека, владеющего английским, как родным, было тошно осваивать искусственный «московский английский», и в конце концов Владимир Владимирович окончил редакторский факультет Полиграфического института. К этому времени он уже был профессиональным переводчиком. В двадцать три года он напечатал свои первые переводы из Байрона. Больше двадцати лет работал литературным консультантом в Театре имени Моссовета. Читал лекции о Шекспире в Ереванском педагогическом институте. После выхода в свет переводов рассказов Эдгара По Владимира Владимировича приняли наконец в члены Союза писателей.
Бескомпромиссный, неуживчивый, он легко ссорился с людьми, не заботясь о последствиях, и жилось ему не сладко. После операции на гортани он потерял возможность выступать с лекциями и с чтецкими программами, и художественный перевод стал главным и единственным делом жизни.

О. СВЕНЦИЦКАЯ

Вл.РОГОВ

Из Томаса Уайета

Я есмь, что я есмь, и пребуду таков,
Но от взоров чужих меня застит покров.
В зле, в добре, на свободе, под гнетом оков
Я есмь, что я есмь, и пребуду таков.

Душа у меня не сгорает в жару,
Честную в жизни веду я игру.
Судите меня – на рожон я не пру,
Но я есмь, что я есмь, и таким я умру.

Не вдаваясь в веселость или в тугу,
И горя, и счастья равно я бегу.
Они не отыщут во мне слугу –
Я есмь, что я есмь, быть иным не могу.

Иные разно в своем суде
Толкуют о радости и о беде.
Фальши много – так страсти держу я в узде,
И я есмь, что я есмь, всегда и везде.

И ежели нынче в упадке суд,
Без изъятий пусть все приговоры несут,
Приму я любой, как бы ни был он крут,
Ведь я есмь, что я есмь, хоть меня проклянут.

Тем, кто судит по совести, – милость Творца,
И пусть покарает он подлеца;
Так судите по чести, не пряча лица –
Я же есмь, что я есмь, и таков до конца.

От тех, кто коварен, отречься спешу,
Зане клеветою отнюдь не грешу,
И милости я у таких не прошу:
Я есмь, что я есмь, и так я пишу.

Молю я тех, кто прочтет сей стих,
Верить правдивости слов простых;
Вовеки я риз не меняю моих,
И я есмь, что я есмь, в переменах любых.

Но, исполнены благом вы или злом,
Прежними будьте в сужденье своем:
Не больше вам ведомо, чем в былом,
И я есмь, что я есмь, при исходе любом.

Не отрекусь я от сказанных слов,
Но тем, кто меня осудить готов,
Я отвечу, как видно из сих стихов:
Я есмь, что я есмь, и пребуду таков.