ЯЗЫК ПИСАТЕЛЯ

МИНИ-ЭТЮД О ДОСТОЕВСКОМ –
СТИЛИСТЕ И СЛОВОТВОРЦЕ

С.ЕВГРАФОВА

Все знают, что Федор Михайлович Достоевский был великим психологом и философом, но не столь уж многие восхищаются его мастерством стилиста. Наоборот, можно услышать, что предложения у него корявы, что немало в них нарушений грамматико-стилистических норм языка. А между тем – если вспомнить, что все стилистические изыски авторы используют для создания определенного образа, для достижения задуманного эффекта, – следует признать, что Достоевский был стилистом высочайшего класса. Он, несомненно, обладал тонким речевым слухом, и не случайно именно в его произведениях речевая характеристика персонажа практически впервые в истории русской литературы обретает не социальные (как у Фонвизина или Грибоедова), а индивидуальные, личностные черты.

Вспомним первую встречу Раскольникова и Мармеладова. Мармеладов был одет «в старый, совершенно оборванный черный фрак, с осыпавшимися пуговицами. Одна только еще держалась кое-как, и на нее-то он и застегивался, видимо не желая удаляться приличий. Из-под нанкового жилета торчала манишка, вся скомканная, запачканная и залитая. Лицо было выбрито, по-чиновничьи, но давно уже, так что густо начала выступать сизая щетина. Да и в ухватках его действительно было что-то солидно-чиновничье». Это описание объективно, в нем нет оценок, но есть противоречащие друг другу сущности: фрак, жилет, манишка – но они грязные и рваные, по-чиновничьи выбритое лицо – и на нем сизая щетина.

Первая же реплика Мармеладова поражает обилием изысканных оборотов, напоминающих о стиле старинных письмовников: осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться...; всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами...; состою титулярным советником... и др. Стоило этому мотиву зазвучать, как Достоевский начинает форсировать его, – и потому сначала находит нужным отметить, что Раскольников был удивлен «особенным витиеватым тоном речи»; затем сообщает, что Мармеладов «с какою-то даже жадностию накинулся <...> на Раскольникова, точно целый месяц тоже ни с кем не говорил». Постепенно реплики Мармеладова становятся все более витиеватыми, в них появляется все больше и больше церковно-славянских слов и оборотов – и вскоре автор именует исповедующегося публично, да к тому же в распивочной (опять совмещается несовместимое), чиновника оратором, не вкладывая в это слово особой иронии.

При этом за многочисленными витиеватыми речевыми формулами прячется отнюдь не шаблонное содержание – исповедь страждущей души (снова контраст – как и в описании одежды). Достоевского явно не на шутку волнует форма речи; в какой-то момент ему начинает не хватать обычных слов. И вот как он выходит из положения. Прочитаем отрывок, обращая внимание не на прямую речь, а на слова автора.

«И чем более пью, тем более и чувствую. Для того и пью, что в питии сем сострадания и чувства ищу... Пью, ибо сугубо страдать хочу! – И он, как бы в отчаянии, склонил на стол голову.
– Молодой человек, – продолжал он, восклоняясь опять, – в лице вашем я читаю как бы некую скорбь. Как вошли, я прочел ее, а потому тотчас же и обратился к вам».

Особого внимания заслуживает слово восклоняясь. Такового в русском лексиконе не было и нет. По контексту мы понимаем, что это стилистический синоним выражения поднимая голову. Антонимия склонить – восклонить(ся) видна из сопоставления действий, ср.: ...сказал он, сев на стул. – ...сказал он, встав опять). Церковно-славянская приставка вос- (в значении, отмеченном, например, в слове воспрянуть) поддерживает речевую характеристику Мармеладова. Корень -клон- обеспечивает связь реплик и помогает расшифровать смысл неологизма. В целом же слово звучит столь же витиевато и небуднично, как и все, что говорит герой...

Незначительная деталь – но для меня это лексическое новообразование почему-то стало символом образа Мармеладова.