ЗАМЕТКИ О КРОКОДИЛЕ, ГОВОРЯЩЕМ ПО-ТУРЕЦКИ

("Крокодил Корнея Чуковского в конексте жизни и культуры)

Мои «Заметки» явились результатом перечитывания «Крокодила» уже далеко не в детском возрасте. Оказавшись в Америке, я давала уроки русского языка детям русских эмигрантов. После сказок Пушкина мы взялись за «Крокодила» Чуковского. И тут я обнаружила, что к этому не такому простому сочинению нет почти никаких комментариев. Так родились эти заметки.

И в самом деле, почему Крокодил говорит по-турецки? Вроде бы родом он из Африки, где про турецкий не слыхивали. А потому, как мне кажется, что «говорить по-турецки» в русском языке означает «говорить на непонятном языке». То же, в сущности, что и «китайская грамота» – абсолютно непонятный текст, только не в звуковом, а в графическом варианте. Городовой – служитель порядка – недаром вменяет в вину Крокодилу его чужой язык: «Как ты смеешь тут ходить, по-турецки говорить?». Последняя фраза Городового – «Крокодилам тут гулять воспрещается» – чем-то напоминает высказывание чеховского унтера Пришибеева «Нынче не велено кусаться!». Не вообще кусаться, а «нынче». Не просто воспрещается гулять Крокодилам, к тому же еще говорящим на непонятном языке, но «тут» гулять. Вспомним, что в первоначальной редакции Крокодил ходил по Невскому – месту постоянных прогулок петербуржцев, о чем читывали мы еще у Гоголя. Крокодил – не местный, чужой, у него другие рот и нос, поэтому первая реакция толпы на его появление – удивление и улюлюканье, вторая – после проявленной им агрессивности (проглотил укусившего его Барбоса) – возмущение и страх:

Эй, держите его
Да вяжите его!
Да ведите скорее в полицию!

Зададимся вопросом: как, собственно, сам автор относится к своему герою? Первоначально кажется, что «амбивалентно». С одной стороны, автор, сам будучи человеком, должен поддерживать героя-протагониста (Ваню Васильчикова), выступившего против «яростного гада», с другой – видно, что он посмеивается над трусливой и глумливой толпой, сочувствуя противостоящему ей Крокодилу. Постепенно мы замечаем, что Крокодил явно симпатичен автору, мало того, автор словно перевоплощается в своего персонажа. Похожее отождествление автора с героем характерно для романтической поэмы. Стоит напомнить читателю, что на обложке первого издания книжки, выпущенной в 1919 году, значилось: «Поэма для маленьких детей». Можно предположить, что Крокодил является хотя и сниженным, юмористически поданным, но типичным героем романтической поэмы, а автор временами комически самоотождествляется со своим персонажем. «Чуковский – Крокодил?! – возмутится почтенный читатель. – С чего вы взяли?» А вот с чего. Вчитайтесь в это описание: «На сцене извивался, закручиваясь вокруг себя самого, как веревка на столбе гигантских шагов, высоченный человек. Он то прядал на публику, весь изламываясь в позвоночнике, подобно червю-землемеру, то выбрасывал в своеобразном ритме одни долгие руки вперед, или вдруг он сжимался и весь делался меньше…» (Чукоккала. М., 1999, стр. 125). Это описание Чуковского во время одного из его памятных выступлений 1921 года, уже после создания «Крокодила». Червь здесь упомянут не случайно: для описания необычной фигуры Чуковского, его странных телодвижений обычным словарем не обойдешься, нужны сравнения из животного мира. Многие помнят странный голос Чуковского, его необыкновенный тембр и модуляции, удивительные танцевально-ритмические распевки при чтении детских стихов. Ничего ординарного, обычного не было в облике писателя, типичный Крокодил. Но еще больше поражает их внутреннее сходство. В Петербурге было Чуковскому неуютно, недаром поселился он с семьей в Куоккале, откуда выезжал с лекциями во все концы России, неизменно возвращаясь в свитое им семейное гнездо. Чуковский женился рано, в 19 лет, к моменту создания поэмы имел троих маленьких детей. Печальный опыт собственного детства (он рос «незаконнорожденным», по закону «о кухаркиных детях» был изгнан из гимназии, в полном смысле создал себя сам – вплоть до образования своего нового имени из фамилии матери – Корнейчукова: Корней Чуковский) понуждал проявлять повышенное внимание к своим детям. «Крокодил» в первом издании был посвящен «глубокоуважаемым детям – Бобе, Лиде и Коле». Посвящение, во-первых, пародировало посвящения «родителям» и «женам» в серьезных взрослых книгах, во-вторых – указывало на аудиторию, которой книга предназначалась, и, в-третьих, было проявлением истинного уважения, которое Чуковский испытывал к детям. От юных читателей не должно было укрыться, что у Крокодила, как и у автора, трое детей – Лелеша, Тотоша и Кокоша. Семейное гнездо Крокодила, его «сторонка родная», куда он стремительно умчался из Петрограда, пусть пародийно, сниженно, напоминали куоккальский дом Чуковского. Легко представить, как после очередной поездки писателя жена докладывала ему о шалостях и провинностях мальчиков, как бежала к зеркалу «попудриться» перед визитом Гиппопотама, как «гаденыши» ждали от «папочки» подарочка и плакали, если тот «в наказание» сначала его скрывал. В литературно-артистическом окружении Чуковского он считался многосемейным, его преданность семье и детям вошла в пословицу. Чай из традиционного самовара в доме Чуковских вспоминает не один посетитель. Кстати, косвенным доказательством того, что автор и его герой сливались также и в читательском сознании, можно считать тот факт, что внучку Корнея Ивановича называли «внучкой Крокодила» (сообщено Е.Ц. Чуковской. – И.Ч.).

Крокодил, говорящий по-турецки, обитал в Африке. Типичное место для проживания крокодилов. Но «африканская тема» имела и свою историю в русской культуре. Конечно же, первый, приходящий на ум в связи с африканской темой, – это Пушкин. Ему же принадлежит противопоставление «полуденных зыбей» Африки и «сумрачной России». Но вспомним, что один из поэтов – современников Чуковского, в будущем его соратник по совместной работе в цехе поэтов, Николай Гумилев, буквально бредил Африкой, совершил несколько африканских путешествий (первое – в 1907 году), посвящал ей стихи. Африканская тема, таким образом, была в России уже в какой-то степени поэтически освоена. Любопытно, что на страницах «Чукоккалы» мы встречаем маленький экспромт Ф.Сологуба со словом Африка, предложенным ему Чуковским в качестве «не имеющего созвучия». Сологуб такое созвучие нашел:

Солнце жаркое палит
Кафра, кафриху и кафрика.
Бур за камешком лежит.
Это – Африка.

(Чукоккала, стр. 33)

Разговор происходил в 1914 году, но Сологуб в стишке использует африканские ассоциации, навеянные отбушевавшей больше чем за десяток лет до этого англо-бурской войной.

Во второй части шутливой поэмы Чуковского поднимается отнюдь не шутливая тема. Уж не Чуковский ли открыл глаза человечеству на положение пленников-зверей, томящихся в клетках зоопарка?! По-видимому, тема витала в воздухе, ибо именно XX век выпустил зверей на волю из их клеток, во многих местах, в частности в Африке, организовав осмотр дикой природы и населяющих ее обитателей из окон автомобиля. Крупская, обрушившаяся с грозной статьей на автора сказки, увидевшая в «Крокодиле» «буржуазную муть», которая «даром не пройдет для ребенка» (Н.К. Крупская. О «Крокодиле» Чуковского. «Правда». 1 февраля 1928 г.; в кн.: К.Чуковский. Собр. соч. в 15 тт., 2001. Т. 2. С. 609), обошла эту тему стороной, попросту ее не заметив. Во второй части сказки ей померещилась пародия на Некрасова, что, на наш взгляд, совершенно не обоснованно. Речь Крокодила о страдающих братьях – пародия, но не на Некрасова. Имеющий уши услышит в ритмике и строфике этой части перекличку с «Мцыри» Лермонтова.

Узнайте, милые друзья,
Потрясена душа моя.
Я столько горя видел там.
Что даже ты, Гиппопотам,
И то завыл бы, как щенок,
Когда б его увидеть мог.

И в самом деле, Чуковский в «исповеди Крокодила» развивает романтический мотив порабощения зверей людьми, ставшими их палачами. И лексику он использует в духе высокого романтизма: «бичи палачей», «тяжкие цепи», «людские злые города», «предатели друзья».

Пародию на Некрасова Крупская здесь увидела исключительно потому, что ей не терпелось побранить Чуковского за его статью «Жизнь поэта» в изданном им собрании сочинений Некрасова. Брань эта (а Чуковский обвиняется ни больше ни меньше как в «ненависти к Некрасову»), кроме того, что совершенно не заслуженна и несправедлива, обнаруживает эстетическую глухоту Крупской, так как Некрасов никакого отношения к «Крокодилу» не имеет. Чуковский в своей пародии ориентировался на приемы романтической поэмы.

Вообще во второй части поэмы то и дело наталкиваешься на культурно-литературные реминисценции, пародийно-сниженное обыгрывание различных ситуаций и стилей. Так, возмутивший Крупскую «с политической точки зрения» жест Крокодила: он целует ноги царя Гиппопотама – переносит нас в атмосферу восточных деспотий. Вспомним, как русский посланник в Иране Грибоедов отказывался целовать туфлю шаха, в отличие, скажем, от английских дипломатов. Обращение Крокодила к царю тоже выдержано в восточном стиле «Тысячи и одной ночи»:

Скажи, повелитель, какая звезда
Тебе указала дорогу сюда?

Витиеватый восточный стиль вступает в комическое противоречие с раешной (по форме и по содержанию) скороговоркой Гиппопотама:

Мне вчера донесли обезьяны,
Что ты ездил в далекие страны,
Где растут на деревьях игрушки
И сыплются с неба ватрушки.

Следующая реплика Гиппопотама начинается с интонации и лексики высокого стиля, а заканчивается комическим заострением и снижением:

О Крокодил, поведай нам,
Что видел ты в чужом краю,
А я покуда подремлю.

В самом конце второй части опять наталкиваемся на реминисценцию из высокой литературы, на этот раз из стихотворения Лермонтова «Воздушный корабль», где в романтическом ключе говорится о герое Наполеоне: «Скрестивши могучие руки…... Идет и к рулю он садится».О Крокодиле-полководце у Чуковского сказано:

Их воевода – впереди,
Скрестивши руки на груди.

Происходит пародийное обыгрывание романтического наполеоновсого жеста, отданного звериному воеводе.

Третья часть сказки с ее «космической» темой всеобщего примирения людей и зверей вызывает ассоциации и с «Одой к радости» Шиллера («Обнимемте друг друга. Пойдемте танцевать»), и с провозвестиями библейского Исайи («Вон, посмотри, по Неве по реке Волк и Ягненок плывут в челноке»).

Самый конец сказки снова возвращает нас к русской литературе. Как известно, преодолевая инерцию читательского восприятия, отождествлявшего героя романтического произведения с автором, Пушкин в «Евгении Онегине» встречается со своим героем («С ним подружился я в то время»). Подобное же проделывает Чуковский, описывая в конце сказки визит к нему Крокодила:

Я усадил старика на диванчик,
Дал ему сладкого чаю стаканчик.

Хороший повод для иллюстрации, где вместе будут изображены автор и его герой. Пушкин на такой иллюстрации, как известно, настаивал, сделав предварительный эскиз для художника. В иллюстрациях к «Крокодилу» обращает на себя внимание, что только Ре-Ми, современник Чуковского и первый иллюстратор книги, изобразил автора молодым (Чуковскому в это время 34 года). Иллюстрации сегодняшних художников изображают Чуковского в очень позднем возрасте, известного по портретам последних лет жизни.

В конце сказки выясняется, что автор и Крокодил приятельствуют, мало того, сам Ваня Васильчиков, противопоставленный Крокодилу в качестве героя-протагониста, целует его «как родного». Происходит полная реабилитация Крокодила, из «яростного гада», нарушившего порядок в столице, он превращается в симпатичного старичка, попивающего чаек в компании автора и Вани. Изначальные симпатии автора к Крокодилу находят мощное подтверждение.

Каждому автору жаль расставаться с полюбившимся героем, к тому же в чем-то очень близким и родным. Крокодил появляется еще раз в другой сказке Чуковского – «Мойдодыр», где его «положительность» уже не подвергается ни малейшему сомнению. Можно сказать, что при всей новизне подобного хода Чуковский и здесь находится в русле литературной традиции. Пушкин, знакомя читателей с новым героем – Онегиным, напоминал им о старых – Людмиле и Руслане.

Напоследок скажу еще об одной теме Чуковского, подсказанной уже не столько литературой, сколько жизнью. Это тема страха, так возмутившая Крупскую:

Все от страха дрожат,
Все от страха визжат.

Или еще:

Закрывайте окна, закрывайте двери!
Полезайте поскорее под кровать.
Потому что злые, яростные звери
Вас хотят на части, на части разорвать!

К 1916 году российские обыватели уже успели натерпеться страху – шла разрушительная мировая война, в которой Россия терпела поражения, позади была революция 1905 г., впереди маячили новые революции и войны.

Чуковский нашел емкую формулу для выражения страха, охватившего толпу, настолько емкую, что позднее она отзовется в строчках Блока о послеоктябрьской анархии:

Запирайте етажи,
Нынче будуг грабежи!

Можно сказать, что в стихах детской поэмы Чуковского живет предчувствие большого террора. Кстати, сказки Чуковского довольно часто вызывали у людей политические ассоциации. Так, Тараканище, думаю, не только у лагерного окружения Евгении Гинзбург сливался в сознании с образом Сталина (см.: Евгения Гинзбург. Крутой маршрут).

Сказка «Крокодил» с самого ее появления в печати в 1917 году (журнальный вариант) полюбилась детям. Читая ее, ребятишки, естественно, не задумываются о ее жизненных и литературных предпосылках. Но нам, взрослым, не грех о них задуматься, хотя бы для того, чтобы в полной мере оценить мастерство автора и понять, откуда и что у него взялось.

22.11.2001
Солт-Лейк-Сити