ЯЗЫКОВЫЕ СРЕДСТВА РЕЧЕВОЙ ШУТКИ

Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М., 1999. 541 с.

Автор называет речевую шутку языковой и определяет ее так: «...это цельный текст ограниченного объема (или автономный элемент текста) с комическим содержанием». И добавляет, что это «языковая неправильность (или необычность) и, что очень важно, неправильность, осознаваемая говорящим (пишущим) и намеренно допускаемая. При этом слушающий (читающий) также должен понимать, что это нарочно так сказано, иначе он оценит соответствующее выражение просто как неправильность». К сожалению, В.Санников не поясняет, что он имеет в виду под необычностью.
При строгом разграничении языка и речи шутка, о которой пишет автор, конечно, явление речевое. Видимо, автору было важно подчеркнуть, что такая шутка создается средствами языка. Ведь шутку можно создать средствами изобразительного искусства (карикатура, дружеский шарж), фотографии (например, фотомонтаж), танца, пантомимы, музыки. Но средствами языка создаются юмористические, иронические и сатирические тексты, которые не назовешь словесной шуткой. В.Санников отмечает, что каждая словесная шутка «имеет юмористическую, ироническую или сатирическую направленность, но, в отличие от юмора и сатиры, которые в ряде случаев читаются между строк, как бы разлиты по всему тексту, иногда очень большому <...>, шутка сохраняет автономию в структуре произведения и может быть извлечена из него». Речевая шутка порой заключена в одном слове, ср. в ремарке Маяковского «Публика сидит и тихо шейдеманит» (от фамилии Шейдеман, носитель которой был известным тогда немецким реакционером).
В.Санников прослеживает применение средств всех уровней (ярусов) языка в рождении речевой шутки. Приводится очень много примеров из литературы и фольклора, большинство которых комментируется, а в ряде случаев сопровождается тонкими наблюдениями над трансформацией смыслов, над речевым фактом через призму языковой нормы. Вот, например, процитирован отрывок из «Господ Головлевых»: «Он мне... написал: “Хочу, папа, жениться на Лидочке”. Понимаешь, “хочу”, а не “прошу позволения”. Ну, я ему ответил: «Хочешь жениться – ну и Христос с тобой, женись, мой друг, хоть на Лидочке, хоть на разлидочке – я препятствовать не могу!». В.Санников замечает, что процитированное свидетельствует: «в уступительном контексте мотивирующим словом может быть не только прилагательное или нарицательное существительное, обозначающее градуируемый признак, но и существительное, обозначающее неградуируемый признак (ср.: Будь он хоть декан, хоть раздекан, я ему это скажу; будь он хоть студент-расстудент...), и даже, как мы видели, имя собственное... При этом значение не только слова с префиксом, но и всей конструкции сильно трансформируется: здесь нельзя уже говорить о высшей степени признака (ведь признак неградуируем). Выражения типа женись хоть на Лидочке, хоть на разлидочке имеют приблизительно такое значение: ‘я отрицательно отношусь к женитьбе на Лидочке, но мне безразлично, на ком ты женишься’. Или вот комментарий к шутливому сопоставлению («В Англии разрешено все, кроме того, что запрещено, а в Германии, наоборот, запрещено все, кроме того, что разрешено»): «ограничение, вводимое предлогом кроме, менее значимо, чем само ограничиваемое множество: в Англии разрешенного больше, а запрещенного меньше, чем в Германии».

Почему комично сочетание наречий вдумчиво, внимательно с глаголами есть, пить и (добавлю) мыть, щекотать и т.п.? Потому, отвечает В.Санников, что эти наречия в норме сочетаются с глаголами восприятия (ср. вдумчиво рассматривал, внимательно разглядывал), а не «с глаголами, относящимися к “более низкой сфере”». К двум примерам автора добавлю третий: «Шестеро врачей вдумчиво моют руки» (ремарка в пьесе Маяковского «Клоп»). Почему комично соединение фразеологизма от чистого сердца с глаголами ругаться, драться и т.п.? Потому, что в норме он сочетается с названиями положительно оцениваемых действий. Чем вызвана комичность сказанного персонажем кинофильма «Неуловимые мстители»: «Сегодня вечерней лошадью я возвращаюсь в мою милую Одессу»? Тем, что глагол передвижения вопреки норме соединен не с названием вида общественного транспорта. В.Санников называет виды общественного транспорта: поезд, автобус, самолет, трамвай, а применительно к прошлому с оговоркой «может быть» – карету, экипаж, дилижанс (вернулся поездом, автобусом). Из современных видов общественного транспорта пропущен троллейбус (приехал последним троллейбусом), а из прошлых стоит вспомнить конку и омнибус. А карету и экипаж нельзя отнести к видам общественного транспорта, а потому вряд ли без установки на шутку мы скажем о человеке из прошлого: уехал каретой, экипажем. Автор называет слова, которые не сочетаются с глаголами передвижения по формуле уехал Х-ом, вернулся Х-м: велосипед, мотоцикл, инвалидная коляска, лошадь, рикша. Это названия средств передвижения индивидуального пользования. Глаголы передвижения соединяются с такими словами с помощью предложного управления: уехал на лошади, вернулся на мотоцикле, уехал на такси, вернулся на велосипеде, уехал на рикше (ср. приехал на извозчике, здесь метонимический перенос: название человека переносится на неодушевленный предмет, приводимый им в движение или управляемый им). Беспредложное управление этими словами двусмысленно (уехал лошадью, вернулся верблюдом) и используется шутки ради.

Не раз автор уточняет принятые толкования слов, воспользовавшись материалом шутки. Так, например, случилось с толкованием глагола перепрыгивать. В приведенной байке ковбой едет на лошади и всякий раз, увидев препятствие, говорит вслух: «Я – ковбой, я перепрыгну». Преодолев лужу, ручей, «увидал ущелье и говорит:
– Я – ковбой, я перепрыгну.
А лошадь ему отвечает:
– Ты – ковбой, ты и прыгай». В.Санников полагает, что персонажи используют два разных значения глагола, одно из которых не отмечено словарями: ‘с помощью средства передвижения (лыжи, мотоцикл, лошадь и т.п.) через верх преодолеть преграду’.
Книга тормошит мысль, понуждает к языковой рефлексии. Обилие ярких примеров может пригодиться для оживления вузовских лекций и практикумов и школьных уроков русского языка.
Сделаю несколько критических замечаний. Почему лермонтовская львица «с косматой гривой на хребте» – это «смысловая неточность» (с. 25)? Поэт спутал львицу со львом. Это неточность представления предмета, реалии, денотата. Почему, фактически не признавая установку авторов (Л.Толстого и С.Аксакова) на шутку и называя написанное ими неточностью («...выбежали девки и лакеи со свечами и с радостными лицами» и «...милая сестрица выбежала ко мне навстречу с радостным криком и с полоскательной чашкой спелой ежевики»; с. 24), В.Санников не без сомнения пишет (с. 116): «Видимо, неточностью следует признать употребление множ. числа глагола у В.Хлебникова: “...Пролетели, улетели // Стая легких времирей”»? Ведь нет тут никакой установки на комичность, а есть согласование по смыслу в угоду, возможно, усилению звуковых повторов: «Там, где жили свиристели, // Где качались тихо ели». Точность согласования при сохранении повторов была бы достигнута, употреби Хлебников стая во мн. ч. На с. 138 В.Санников цитирует В.Вересаева: «“Иван Петрович подошел к столу. Он был очень весел”. Прочитав что-нибудь подобное, всякий считает себя обязанным притвориться идиотом и спросить:
– Кто был весел? Стол?
Гомер нисколько не стесняется говорить: “он побежал”, раз по смыслу понятно, о ком идет речь, хотя бы в предыдущей фразе дело шло о столбе». В.Санников говорит, что «негодование Вересаева вполне обоснованно», и приводит примеры, которые и Вересаев считал бы ошибками употребления. Негодование писателя вызывали совсем другие случаи. На с. 139 читаем: «Нередко авторы вносят уточнения там, где они излишни, – с целью дискредитации описываемого лица». И здесь же пример из письма Чехова сестре: «Отдай Лике почтовую бумагу, а то она, т.е. бумага, заплесневеет». Зачем же Чехову было дискредитировать Лику Мизинову? На с. 31, приведя шуточные лозунги (почему названы они первомайскими, если они были и октябрьские?): «для транспортников: “Дадим каждому пассажиру по мягкому месту!”; для связистов: “За связь без брака!”», – В.Санников разъясняет двузначность сочетания мягкое место, забывая, что шутка не получилась бы, когда б не многозначность глагола дать («предоставить» и «ударить»). Второй шуточный «лозунг» построен на многозначности слова связь и омонимии. То, что на с. 53 автор называет паронимией, принято сейчас называть парономазией, это позволяет лучше различать случаи вроде «Мой муж работает аллигатором» (вместо ирригатором) или «Сейчас будем делать экскримент» (вместо эксперимент; атаман из кинофильма «Адъютант его превосходительства») и случаи вроде жилищный фонд и жилые помещения, зрительный зал и зрительский интерес. На с. 120 сказано о возникновении «чистой тавтологии», когда наречия «типа очень, совсем и т.п.» присоединяются «к прилагательным», содержащим «значение высшей степени признака», а среди примеров «с самой пограничной станции», выражение «крайней невинности», «в самый законнейший брак», «очень отчаянно». Почему слово река по отношению к названию конкретной реки (Оккервиль) именуется «видовым существительным» (с. 117), когда оно – родовое название? На с. 136 В.Санников пишет: «...сделало бы менее неотвратимой... уступчивость Петра». В норме неотвратимый и неизбежный не соединяются ни с более, ни с менее.
На с. 17 сказано: «Смеется только человек – и только над человеком». Со второй половиной сказанного трудно согласиться: кому не приходилось смеяться над щенком, когда он пытается поймать свой хвост, или над играми мартышек в зоопарке? На с. 177 строки В.Хлебникова приписаны А.Крученых. На с. 339 цитата из путевых заметок Ф.Кривина: «Почему в театре пишут “Не курить” и не пишут “Не стрелять”? Потому что сигареты у зрителей есть, а патронов нет, так что они стрелять все равно не будут». Комментарий Санникова «Этот пример хорошо иллюстрирует положение: не все то, что не запрещено, разрешено». Однако, во-первых, патроны не стреляют без оружия, во-вторых, нелегальное владение огнестрельным оружием запрещено Уголовным кодексом, а потому в театрах не вешают «Не стрелять», как и не пишут «Не воровать», «Не хулиганить», «Не убивать». В-третьих, запреты бывают правовые и моральные. Сторонники формулы «Разрешено все, что не запрещено» имеют в виду правовые запреты, т.е. такие, которые содержатся в законах и подзаконных актах.