ФАКУЛЬТАТИВ

И.И.КОВТУНОВА

ЯЗЫКОВЫЕ ПОРТРЕТЫ РУССКИХ ПОЭТОВ

ФЕДОР ТЮТЧЕВ

Здесь духа мощного господство,
Здесь утонченной жизни цвет.

Эти слова А.Фета из стихотворения «На книжке стихотворений Тютчева» очень точно определили главные черты лирики Ф.Тютчева. Знаменательная характеристика Тютчева содержится в последней строфе стихотворения Фета:

Но муза, правду соблюдая,
Глядит: а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей.

Поэтическое наследие Тютчева – небольшого объема. Но он принадлежит к числу гениальных русских поэтов первого разряда.

Л.Толстой, высоко ценивший Тютчева, ставил перед его стихами пометы: Глубина, Красота, Чувство. Эти характеристики отражают преобладающее в стихотворении начало. Они могут служить своеобразной классификацией лирики Тютчева. Глубина преобладает в философской лирике, красота – в лирике природы, а страстное чувство сильней всего выражено в стихах о любви.

Сила и острота мысли сочетались в Тютчеве с тайной поэтической интуицией. Глубинные прозрения в сущность мира, потаенную жизнь природы и трагическую участь человека Тютчев выражал в афористически отточенных мыслях, которые облекались в ясную, лаконичную и поэтически совершенную форму.

Строго отчеканенная формулировка мысли занимает небольшое пространство текста. У Тютчева много стихотворений малого объема – четверостишия, пятистишия, шестистишия и восьмистишия. Некоторые примеры четверостиший и одно восьмистишие:

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, –
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...

* * *

Увы, что нашего незнанья
И беспомощней и грустней?
Кто смеет молвить: до свиданья
Чрез бездну двух или трех дней?

* * *

Тихой ночью, поздним летом,
Как на небе звезды рдеют,
Как под сумрачным их светом
Нивы дремлющие зреют...
Усыпительно-безмолвны,
Как блестят в тиши ночной
Золотистые их волны,
Убеленные луной...

В.Брюсов в статье о творчестве Тютчева отметил, что в поэзии Тютчева есть два мира – дневной и ночной мир и в соответствии с этим две лиры – дневная и ночная. Противопоставленность двух миров выражена в стихотворении Тютчева «День и ночь»:

На мир таинственный духов,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканый
Высокой волею богов.
День – сей блистательный покров –
День, земнородных оживленье,
Души блестящей исцеленье,
Друг человеков и богов!

Но меркнет день – настала ночь;
Пришла – и с мира рокового
Ткань благодатную покрова,
Сорвав, отбрасывает прочь...
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами –
Вот отчего нам ночь страшна!

Дневная лира – «С лазурной ясностью во взоре...» («Поэзия»), а свидетельство о ночной лире можно видеть в стихотворении «Видение»:

Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес.

Тогда густеет ночь, как хаос на водах,
Беспамятство, как Атлас, давит сушу;
Лишь музы девственную душу
В пророческих тревожат боги снах!

В пророческих снах Тютчев видел образ вселенной, целостную картину мироздания и воссоздавал эту картину в прекрасных поэтических образах («Как океан объемлет шар земной», «Сон на море», «Как сладко дремлет сад темно-зеленый», «Лебедь»).

В картинах ночного мира есть свои ключевые слова-образы. Для космической темы важны образы хаоса, бездны и таинственного ночного гула, который слышит поэт. Вот некоторые примеры. В стихотворении «Как океан объемлет шар земной»:

Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины, –
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.

Вторая часть стихотворения «О чем ты воешь, ветр ночной?»:

О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди,
Он с беспредельным жаждет слиться!..
О, бурь заснувших не буди –
Под ними хаос шевелится!..

Две последние строфы стихотворения «Как сладко дремлет сад темно-зеленый»:

На мир дневной спустилася завеса;
Изнемогло движенье, труд уснул...
Над спящим градом, как в вершинах леса,
Проснулся чудный, еженочный гул...

Откуда он, сей гул непостижимый?..
Иль смертных дум, освобожденных сном,
Мир бестелесный, слышный, но незримый,
Теперь роится в хаосе ночном?..

Строфа из стихотворения «Там, где горы, убегая»:

В панцирь дедовский закован,
Воин-сторож на стене
Слышал, тайно очарован,
Дальний гул, как бы во сне.

Начало стихотворения «Тени сизые смесились»:

Тени сизые смесились,
Цвет поблекнул, звук уснул –
Жизнь, движенье разрешились
В сумрак зыбкий, в дальний гул...

В поэзии Тютчева значительное место занимает не только дневной и ночной мир, но и мир переходных состояний. Для времен года – это осень и весна, для времени суток – это сумерки и рассвет. Утонченная жизнь природы отразилась более всего в описании осени и сумерек. Именно в эти периоды в природе господствуют полутона, тонкие оттенки цвета, жизнь замедляется, появляются мягкость освещения, покой. Передавая моменты перехода из одного состояния в другое, Тютчев как бы замедляет время, воспроизводит в поэтическом образе медлительность времени, в течение которого происходят изменения в природе:

И солнце медлило, прощаясь
С холмом, и замком, и тобой.

Переходным состоянием в природе соответствуют переходные состояния в душе человека. Образ перехода присутствует в стихотворении «Последняя любовь». Стремление к замедлению уходящего времени проявляется в самом ритме стихотворения:

О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!

Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье.
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.

Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство, и безнадежность.

Темп речи ощутимо замедляется во второй и четвертой строках первой строфы, во второй строфе (начиная со второй строки) и в последней строке стихотворения.

В описаниях перехода от дня к ночи повторяются образы сумрака, вечереющего дня. Ключевые слова, передающие этот процесс перехода, имеют значение угасания, исчезновения: вечереть, темнеть, гаснуть, потухать, исчезать, таять, догорать, скудеть, меркнуть, бледнеть и др. Некоторые примеры: День вечереет, ночь близка. Длинней с горы ложится тень, На небе гаснут облака... Уж поздно. Вечереет день. Слова со значением перехода к сумеркам часто повторяются в пределах строфы или целого текста. В стихотворении «Я помню время золотое» в первой строфе: День вечерел; мы были двое; Внизу, в тени, шумел Дунай. В пятой строфе: День догорал; звучнее пела Река в померкших берегах. Еще примеры: День потухающий дымился; Вот бреду я вдоль большой дороги В тихом свете гаснущего дня...; Тени сизые смесились; Цвет поблекнул; звук уснул. Мы едем – поздно – меркнет день.

В поэзии Тютчева – завороженность сумерками с их световыми изменениями и полутонами. В стихах Тютчева присутствуют не только зрительные и слуховые образы перехода к вечеру и ночи, но и образы, передающие погружение всего существа поэта в ночные глубины. Например, наступление особо значимого для поэта момента ночи в строках: Тогда густеет ночь, как хаос на водах.

Картины перехода от конца лета к осени:

Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора –
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...

Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто все – простор везде, –
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.

Густеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко еще до первых зимних бурь –
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле.

В стихотворении «Осенний вечер» («Есть в светлости осенних вечеров...») соединяются оба переходных состояния – осень и вечер.

Прием концентрации ключевых слов-образов со значением перехода входит в серию приемов, которые можно обозначить как «поэтику переходных состояний» – не только от дня к ночи, но перехода в более широком смысле. Например, Тютчев часто употребляет качественные прилагательные и наречия в сравнительной степени. Сравнительная степень образно передает процесс усиления, нарастания признака в картине перехода из одного состояния в другое: И тень нахмурилась темней (это напоминает державинскую строку Затихла тише тишина); Черней и чаще бор глубокий; Все темней, темнее над землею – Улетел последний отблеск дня...; Ветра теплого порывы, Дальний гром и дождь порой... Зеленеющие нивы Зеленее под грозой; Звучнее пела Река в померкших берегах; И торопливей, молчаливей Ложится по долине тень; В душном воздухе молчанье, Как предчувствие грозы, Жарче роз благоуханье, Звонче голос стрекозы...

Обращает на себя внимание в языке Тютчева множество слов с компонентом полу-, обозначающих неполноту признака и рисующих тонкие и смутные промежуточные состояния природы и души: полусонный (Ходили тени по стенам И полусонное мерцанье... И много лет и теплых южных зим Повеяло над нею полусонно); полусонье (В сладкий сумрак полусонья Погрузись и отдохни); полусвет (И в мерцанье полусвета, Тайной страстью занята, Здесь влюбленного поэта Веет легкая мечта); полупрозрачный (Пора разлуки миновала, И от нее в руках у нас Одно осталось покрывало, Полупрозначное для глаз); полумгла:

Осенней позднею порою
Люблю я царскосельский сад,
Когда он тихой полумглою
Как бы дремотою объят –
И белокрылые виденья,
На тусклом озера стекле,
В какой-то неге онеменья
Коснеют в этой полумгле...

* * *

Большое значение в поэзии Тютчева имеет противостояние бурной жизни, игры жизненных сил, их избытка (И мир, цветущий мир природы, Избытком жизни упоен) и дремотного мира. Это противостояние охватывает и дневную, и ночную жизнь, и мир переходных состояний (сравните описания весны и осени у Тютчева). Бурные проявления природы (гроза, море, шествие весны и др.) передаются в ярких образах блеска, сияния, сверкания, грохота, звона, шума и множестве других. Ключевые словесные образы дремотного мира – дремота, лень, тишина, сон, полусонье. Стихотворение «Полдень» насыщено образами дремоты. Дважды и трижды повторяются слова этого ряда в пределах строфы:

Лениво дышит полдень мглистый,
Лениво катится река,
И в тверди пламенной и чистой
Лениво тают облака.

И всю природу, как туман,
Дремота жаркая объемлет,
И сам теперь великий Пан
В пещере нимф покойно дремлет.

В дремотном мире Тютчева также есть жизнь, но жизнь подспудная, потаенная, глубинная, не обнаруживающая себя на поверхности. Под дремотой скрыты тайны космического мира, тайны природы и глубины человеческой души. Вот еще несколько примеров: Обвеян вещею дремотой, Полураздетый лес грустит...; Смотрю и я, как бы живой, На эти дремлющие воды; Как сладко дремлет Рим в ее лучах! Дремотою обвеян я – О время, погоди! Чувства – мглой самозабвенья Переполни через край!.. Дай вкусить уничтоженья, С миром дремлющим смешай!

В последних двух примерах звучит характерный для поэзии Тютчева мотив растворения в природе. Стремление слиться со стихией выражается и в описаниях бурных явлений природы, например, в стихотворении «Как хорошо ты, о море ночное»:

В этом волнении, в этом сиянье,
Весь, как во сне, я потерян стою –
О, как охотно бы в их обаянье
Всю потопил бы я душу свою...

Существенная особенность мировоззрения Тютчева – обожествление природы, пантеизм: Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик – В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык... Тютчев слышал и понимал язык природы. Живая жизнь природы отразилась в его поэтических образах – сравнениях, метафорах. Земные и водные пространства дышат, водная стихия звучит, поет, воздушная среда льется и т.д. Вот некоторые образы живой природы:

Играют выси ледяные С лазурью неба огневой; Ночь хмурая, как зверь стоокий, – Глядит из каждого куста; Месяц слушал, волны пели; Еще природа не проснулась...; Но сквозь редеющего сна Весну прослышала она, И ей невольно улыбнулась...; Вот тихоструйно, тиховейно, Как ветерком занесено, Дымно-легко, мглисто-лилейно Вдруг что-то порхнуло в окно (о появлении утреннего солнца); Деревья радостно трепещут, Купаясь в небе голубом; Утихла биза ... Легче дышит Лазурный сонм женевских вод; В лунном сиянии, словно живое, Ходит, и дышит, и блещет оно... (о море); Одни зарницы огневые, Воспламеняясь чередой, Как демоны глухонемые, Ведут беседу меж собой.

Многие стихотворения Тютчева построены по принципу параллелизма явлений природы и судьбы человека:

Смотри, как на речном просторе,
По склону вновь оживших вод,
Во всеобъемлющее море
За льдиной льдина вслед плывет.

На солнце ль радужно блистая
Иль ночью в поздней темноте,
Но все, неизбежимо тая,
Они плывут к одной мете.

Все вместе – малые, большие,
Утратив прежний образ свой,
Все – безразличны, как стихия, –
Сольются с бездной роковой!..

О, нашей мысли обольщенье,
Ты, человеческое Я,
Не таково ль твое значенье,
Не такова ль судьба твоя?

Иногда стихотворение делится на две равные композиционные части. Но более типична такая композиция, при которой сопоставление с человеком проводится лишь в самом конце. В стихотворении «Как неожиданно и ярко» описывается появление и исчезновение радуги на небе. Вот вторая часть стихотворения:

О, в этом радужном виденье
Какая нега для очей!
Оно дано нам на мгновенье,
Лови его – лови скорей!
Смотри – оно уж побледнело,
Еще минута, две – и что ж?
Ушло, как то уйдет всецело,
Чем ты и дышишь и живешь.

В стихотворении «Осенний вечер» тема человека вводится в конце: Ущерб, изнеможенье – и на всем Та кроткая улыбка увяданья, Что в существе разумном мы зовем Возвышенной стыдливостью страданья. По такому же образцу построено стихотворение «Сияет солнце, воды блещут»:

Сияет солнце, воды блещут,
На всем улыбка, жизнь во всем.
Деревья радостно трепещут,
Купаясь в небе голубом.

Поют деревья, блещут воды,
Любовью воздух растворен,
И мир, цветущий мир природы,
Избытком жизни упоен.

Но и в избытке упоенья
Нет упоения сильней
Одной улыбки умиленья
Измученной души твоей.

Есть у Тютчева стихотворения, полностью посвященные природе. Обычно они приобретают символический смысл, так как их живая образность выражает и состояние души поэта (например, в приведенном уже стихотворении «Есть в осени первоначальной»).

Но в жизни человека нет полного соответствия природе. По мысли Тютчева, в природе есть гармония, строй, созвучие. Человек из этой гармонии выпадает:

Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.

Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе, –
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?

Тютчев тонко воспринимал воздействия воздушной среды. Ощущение воздушной среды передается концентрацией характерных для поэтики Тютчева словесных образов: воздушный, легкий, эфирный, ангельский, тихоструйный, тиховейный, дымный, туманный, зыбкий, незримый; веять, обвеивать, струиться; веянье, дуновенье и под.

«Воздушные» образы, чаще всего окрашенные в положительные тона, применяются не только к миру природы, но и к душевному миру, к незримым прикосновениям духа. Это может быть дух места и времени (Баснословной былью веет Из-под мраморных аркад...; Здесь былое чудно веет Обаянием своим), духовное начало в природе (Мы видим: с голубого своду Нездешним светом веет нам), ощущение присутствия близкой души и под. Некоторые примеры «воздушных» образов:

Туманная и тихая лазурь Над грустно сиротеющей землею; Сводом легким и прекрасным Светит небо надо мной; И баюкает их море Тихоструйною волной; Лишь по задумчивой Неве Струится лунное сиянье; Так мило-благодатна, Воздушна и светла, Душе моей стократно Любовь твоя была; И мне казалось, что меня Какой-то миротворный гений Из пышно-золотого дня увлек, незримый, в царство теней; Здесь влюбленного поэта Веет легкая мечта; Так, весь обвеян дуновеньем Тех лет душевной полноты, С давно забытым упоеньем Смотрю на милые черты...

Тютчев помещает слова (например, веять, повеять) в такие словесные сочетания, которые придают этим словам индивидуальное звучание, свою особую лирическую тональность, отличая их от общеязыкового употребления. Тютчевский контекст, всегда значительный по смыслу, преобразует привычные значения слов.

* * *

По отношению к природе в разных ее проявлениях часто применяются эпитеты, говорящие о живой красоте мира: волшебный, благодатный, таинственный, сияющий, румяный, золотой (пышно-золотой), лазурный, благовонный, благоухающий, благосклонный, праздничный, радужный, светлый, чистый, тихий, тонкий, нежный, бледный, томный, туманный, сумрачный, тусклый, безмолвный, молчаливый, сонный, легкий.

Повторяющиеся в поэзии Тютчева эпитеты выражают не только внешне воспринимаемую гармонию и красоту мира, но и таинственную глубинную жизнь природы. Восприятие Тютчева, передаваемое в поэтических образах, – на грани прозрений в непознаваемое, но интуитивно ощущаемое в природе. Ключевые слова-признаки, применяемые к природе, позволяют сделать вывод о том, что образы зримого мира у Тютчева заключают в себе два контрастных начала. На одном полюсе – яркая красота природы, проявление в ней силы, избытка жизни, а на другом – прелесть угасания, увядания (Как увядающее мило! Какая прелесть в нем для нас), проявляющего себя в едва уловимых оттенках, полутонах.

Индивидуальная особенность языка Тютчева – обилие сложных слов (тихоструйный, громкокипящий, огнецветный, дымно-легко, гордо-боязлив и под.). Сложные слова в поэзии Тютчева (качественные прилагательные и наречия) чаще всего обозначают не привычный, традиционный и постоянный признак предмета или действия, но признак мгновенный и преходящий, увиденный в определенный момент времени.

В пристрастии к таким определениям проявился процесс в развитии поэзии, который исследователи литературы называют индивидуализацией лирики, то есть изображением конкретных, единичных и неповторимо-индивидуальных восприятий. Легко заметить, что такие своеобразные определения привлекаются для обозначения необычных и новых признаков: торжественно-угрюмый (мрак), безлюдно-величавый (спящий Рим), пасмурно-багровый (вечер), младенчески-живой (смех), тревожно-пустой (призрак), пророчески-неясный (инстинкт). Несколько развернутых примеров:

Я в хаосе звуков лежал оглушен, Но над хаосом звуков носился мой сон. Болезненно-яркий, волшебно-немой, Он веял легко над гремящею тьмой; А небо так нетленно-чисто; Но длань незримо-роковая, Твой луч упорный преломляя, Сверкает в брызгах с высоты; Люблю глаза твои, мой друг, С игрой их пламенно-чудесной; И жизни божески-всемирной Хотя на миг причастен будь! И все для сердца и для глаз Так было холодно-бесцветно, Так было грустно-безответно.

Живописные картины пространства у Тютчева, с их неповторимым своеобразием, нередко создаются приемом наложения одного тона на другой – как в акварельной технике. О нивах: Усыпительно-безмолвны, Как блестят в тиши ночной Золотистые их волны, Убеленные луной; Тусклым сияньем облитое море, Как хорошо ты в безлюдье ночном; Внизу, как зеркало стальное, Синеют озера струи! И облаков вечерних тень По светлым кровлям пролетала; Сквозь лазурный сумрак ночи Альпы снежные глядят.

В других случаях в картине сополагаются разные тона и сближаются свет и тень. Возникают своеобразные цветовые сочетания: Как сладко дремлет сад темно-зеленый, Объятый негой ночи голубой ! Сквозь яблони, цветами убеленной, Как сладко светит месяц золотой !.. Как хорошо ты, о море ночное, – Здесь лучезарно, там сизо-темно...

В языке Тютчева встречаются указательные слова, создающие образ индивидуального восприятия пространства в определенный момент времени: Так здесь-то суждено нам было Сказать последнее прости...; Здесь фонтан неутомимый День и ночь поет в углу; Гляжу тревожными глазами На этот блеск, на этот свет...; А там, в торжественном покое, Разоблаченная с утра, Сияет Белая гора, Как откровенье неземное.

* * *

В стихах Тютчева есть прямое выражение «разговора с собой» – в форме речи о себе во втором лице, обращений к себе, к своей душе (Душа, душа, спала и ты; О вещая душа моя! О сердце, полное тревоги, О, как ты бьешься на пороге Как бы двойного бытия!..), а также в форме направленных к себе советов и наставлений: Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои; Живя, умей все пережить: Печаль, и радость, и тревогу. Источником мудрых советов служит разум, а их адресатом является эмоциональная сторона личности поэта. Но значительность смысла вызывает к жизни и других адресатов – таких читателей, которые могут применить к себе сказанные поэтом слова. Происходит некоторое обобщение адресата. А.Блок, обращаясь к себе, повторил «заветы» Тютчева в следующих стихах:

Так смейтесь, и не верьте нам,
И не читайте наши строки
О том, что под землей струи
Поют, о том, что бродят светы...

Но помни Тютчева заветы:
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои...

Строки Тютчева могут быть обращены и к поэтам, от имени которых Блок ведет речь.

Сила познающей мысли проявляется в лирике Тютчева в вопросах, непосредственно воспроизводящих процесс размышлений поэта: О чем ты воешь, ветр ночной? О чем так сетуешь безумно?.. Что значит странный голос твой, То глухо жалобный, То шумно? Иногда вопросы остаются без ответа: Откуда, как разлад возник? И отчего же в общем хоре Душа не то поет, что море, И ропщет мыслящий тростник? Но чаще дается возможный ответ в форме вопросов-предположений: Что это, друг? Иль злая жизнь недаром, Та жизнь, – увы! – что в нас тогда текла, Та злая жизнь, с ее мятежным жаром, Через порог заветный перешла? Обычно в таких вопросах предлагается выбор между двумя возможностями: О Север, Север -чародей, Иль я тобою околдован? Иль в самом деле я прикован К гранитной полосе твоей?

Характерная особенность поэтики Тютчева – композиционные повторы. Повторяется слово, обозначающее признак, который окрашивает собой весь текст. Например, слово лениво в приведенном выше стихотворении «Полдень». Повторяться может определяемое слово, которому при повторении приписывается новый признак. Разнообразны типы повторов в стихотворении «Сияет солнце, воды блещут» (см. выше). Трижды повторено упоенье (упоен):

И мир, цветущий мир природы,
Избытком жизни упоен.

Но и в избытке упоенья
Нет упоения сильней
Одной улыбки умиленья
Измученной души твоей.

Другие повторения в этих стихах: жизнь во всем – избытком жизни; деревья трепещут – поют деревья; воды блещут – блещут воды; в двух разных значениях повторяется слово улыбка. Повторение слова в тексте обеспечивает также логику развития лирического сюжета.

Стройная логика композиции, свойственная стихам Тютчева, сочетается с музыкальностью звуковой структуры стиха. Созвучия часто встречаются в синтаксически связанных друг с другом словах: сладкий сумрак полусонья, свежий след синели, лист зеленеет молодой. Характерны разные формы симметричного расположения одинаковых звуков в пределах строки, двух строк или целой строфы: На небе тусклом и туманном (звуки повторяются по симметричной схеме: нн ту ту нн); Восток белел. Ладья катилась. Ветрило весело звучало (схема: влллл – вл вл вл); В строфе: Бродить без дела и цели И ненароком, на лету, Набресть на свежий дух синели Или на светлую мечту... (схема: лл –нннл – нннл – лнл). В строфе из восьми строк:

Сновиденьем безобразным
Скрылся север роковой,
Сводом легким и прекрасным
Светит небо надо мной.
Снова жадными очами
Свет живительный я пью
И под чистыми лучами
Край волшебный узнаю.

Звук, еще не встречавшийся в данной строфе, как правило, повторяется в следующих строках. В приведенном примере: жч – ж – чч в последних строках. Звуковая симметрия наблюдается и в построении целого стихотворного текста. Например, схема жч – ж – ч присутствует в начале того же стихотворения: Вновь твои я вижу очи (ср.: Снова жадными очами) – И один твой южный взгляд Каммерийской грустной ночи Вдруг рассеял сонный хлад...

Повторение гласных подчиняется тем же закономерностям. В результате такой звуковой структуры возникает плавный переход от слова к слову и от строки к строке.

Есть у Тютчева и повторение звуков ключевого слова на протяжении всего текста. В стихотворении «Весенняя гроза» повторяется сочетание гр: гром, играя, грохочет, гремят, с горы, нагорный, громам, громокипящий.

Поэтическая мысль Тютчева, движимая «мощным духом» и «утонченной жизни цветом», обладает широким диапазоном восприятия мира. Огромный по масштабу поэтический мир Тютчева вмещает в себя многие контрастные и даже полярные восприятия и образы.

Ф.Тютчев, поэт глубоко самобытный, был предшественником поэзии конца XIX–XX веков, начиная с А.Фета и символистов. Для многих поэтов и мыслителей XX века стихи Тютчева, насыщенные неувядаемым смыслом, стали источником тем, идей, образов, смысловых перекличек, эпиграфов, цитат, афоризмов (например: Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые) и даже названий сборников (например, «Демоны глухонемые» М.Волошина, 1919 год).

АФАНАСИЙ ФЕТ

 А.Фет вошел в историю русской поэзии как поэт необычайной лирической силы и редкой музыкальности стиха. Музыкальность поэтического языка А.Фета оказала большое влияние на поэтов эпохи символизма, в частности, на А.Блока. Для символистов поэтическим открытием А.Фета явилось отношение к музыке стиха как к особому языку, способному передавать значительную долю поэтического смысла, несущему наиболее сложную информацию, доступную только слову.

Музыкальность лирики Фета не ограничивалась музыкой стиха, его напевностью. В более широком смысле музыкальность Фета включала в себя способность воспринимать и передавать гармонию мироздания, «музыку сфер». Вяч. Иванов в стихотворении «Таинник ночи, Тютчев нежный» назвал трех поэтов, которые явились в определенном отношении предшественниками символизма, – Ф.Тютчева, А.Фета и Вл. Соловьева: «их трое, В земном прозревших неземное И нам предуказавших путь».

Напевность и мелодичность стихов Фета складывалась из многих компонентов. В нем было сильное тяготение к романсному, песенному началу. Не случайно на слова Фета написано так много романсов. По словам П.И. Чайковского, Фет – «поэт-музыкант».

Песенность поэзии Фета проявилась в первую очередь в симметрической композиции ряда его стихов. Стихи Фета часто построены по принципу кольцевой композиции – как романсы и песни. При кольцевой композиции конец стихотворения повторяет его начало.

Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.

Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет.

И в больную усталую грудь
Веет влагой ночной...… я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.

Обычно Фет прибегает к частичному словесному изменению в повторяющихся в конце строках. Это позволяет избежать ритмической монотонности и обогащает смысл стихотворения, внося в него новые оттенки:

МЕЛОДИЯ

Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне,
Травы степные унизаны влагой вечерней,
Речи отрывистей, сердце опять суеверней,…
Длинные тени вдали потонули в ложбине.

В этой ночи, как в желаниях, все беспредельно,
Крылья растут у каких-то воздушных стремлений, –
Взял бы тебя и помчался бы так же бесцельно,
Свет унося, покидая неверные тени.

Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?
Как не забыть, хоть на время, язвительных терний?
Травы степные сверкают росою вечерней,
Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне.…

Видоизменение начальных строк при их повторе в конце стихотворения слегка изменяет картину природы. В ней происходит нарастание динамичности, соответствующее душевному состоянию поэта (месяц не плывет, а бежит, травы сверкают росою).

Другой тип композиции, расчленяющей стихотворение на две смысловые части, – повторение последней строки второй строфы в конце четвертой (завершающей) строфы:

Сияла ночь. Луной был полон сад; лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнею твоей.

Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна – любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь.

Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в рыдающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

Такая композиция играет свою смысловую роль. Две части стихотворения различаются временным планом. Во второй части прошедшее время сменяется настоящим. Пение Т.А. Кузминской, которой посвящено стихотворение, воскрешает в душе поэта образ лирической героини из прошлого. Этот образ стоит перед ним как живой, поэтому для выражения своего сильного непосредственного чувства поэт переходит к настоящему времени.

В стихотворении «Певице» кольцевая композиция сочетается с композиционным расчленением стихотворения на две части. Сравните первую и четвертую строфы:

1. Уноси мое сердце в звенящую даль,
Где, как месяц за рощей, печаль;
В этих звуках на жаркие слезы твои
Кротко светит улыбка любви.

4. Уноси ж мое сердце в звенящую даль,
Где кротка, как улыбка, печаль,
И все выше помчусь серебристым путем
Я, как шаткая тень за крылом.

Первая строка Уноси мое сердце в звенящую даль повторяется в начале четвертой строфы почти полностью, а во второй строке той же строфы появляется сравнительный оборот (кротка, как улыбка), составленный из слов конца первой строфы (кротко, улыбка). В то же время конец четвертой строфы повторяет с изменением конец второй строфы (Выше, выше плыву серебристым путем, Будто шаткая тень за крылом…). Изменяется временной план: вместо настоящего времени (плыву) появляется будущее время (помчусь). Стихотворение построено как сложное переплетение повторений.

И в других случаях повторение строк в конце второй и четвертой строф изменяет временной план высказывания. Например, в стихотворении «Вчера я шел по зале освещенной» прошедшее время в конце второй строфы – Когда шептал безумные желанья И говорил безумные слова – сменяется настоящим временем в конце четвертой, завершающей, строфы – И я шепчу безумные желанья И лепечу безумные слова!..

Характерный для Фета тип композиции – повтор первой или последней строки в каждой строфе. Сложная композиция – в восьмистишии с повторами через строку рифм (перекрестными рифмами) и такими же повторами строк, в которых изменяется лишь последнее слово:

Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих кленов шатер.
Только в мире и есть, что лучистый
Детски задумчивый взор.
Только в мире и есть, что душистый
Милой головки убор.
Только в мире и есть этот чистый
Влево бегущий пробор.

Положение в рифме в повторяющихся строках способствует смысловому выделению чередующихся в них слов. При различии лексического значения эти слова имеют одинаковую грамматическую форму и принадлежат к одной части речи, образуя тем самым своего рода грамматический повтор.

Подобные грамматические повторы есть в стихах Фета и внутри строки. Такие повторы нередко образуют внутренние рифмы:

Назло жестоким испытаньям
И злобе гаснущего дня
Ты очертаньем и дыханьем
Весною веешь на меня.

В первой строфе следующего ниже стихотворения этот прием сочетается с повтором синтаксической конструкции:

Что за звук в полумраке вечернем? – Бог весть! –
То кулик простонал или сыч.
Расставанье в нем есть, и страданье в нем есть,
И далекий неведомый клич.

Точно грезы больные бессонных ночей
В этом плачущем звуке слиты; –
И не нужно речей, ни огней, ни очей –
Мне дыхание скажет, где ты.

Особенно характерны тройные повторы: За горами, песками, морями – Вечный край благовонных цветов; И безмолвна, кротка, серебриста, Эта полночь за дымкой сквозной; И всплывают, и стонут, и тонут – Но о чем это стонут оне? Такие повторы широко распространились в поэзии XX века. Сравните у А.Блока: Приближений, сближений, сгораний – Не приемлет лазурная тишь…; Из страны блаженной, незнакомой, дальней Слышно пенье петуха.

Симметрия стиховой формы, для того чтобы выполнить свою музыкальную функцию, должна быть поддержана другими художественными средствами, словесной, образной и смысловой структурой стиха. Если в стихах присутствует сильное лирическое начало, если чувство поэта выражено всей совокупностью художественных средств, симметричные композиционные формы сообщают поэтическому тексту высокую степень музыкальности. В противном случае симметрическое построение может превращаться в формальную игру разной степени мастерства.

Лучшие стихи Фета отличаются большой лирической силой. Лирика Фета – это лирика природы и любви. О себе Фет писал:

ЛАСТОЧКИ

Природы праздный соглядатай,
Люблю, забывши все кругом,
Следить за ласточкой стрельчатой
Над вечереющим прудом.

Вот понеслась и зачертила, –
И страшно, чтобы гладь стекла
Стихией чуждой не схватила
Молниевидного крыла.

И снова то же дерзновенье
И та же темная струя, –
Не таково ли вдохновенье
И человеческого я?

Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?

В поэзии Фета воплотилась красота среднерусской природы. В образах природы (обычно весенней) – множество красок и оттенков, тонкие переливы цвета, отсветы, мерцание, запахи, звуки, шорохи, соловьиные трели, вся полнота движения и жизни. Преобладают у Фета образы ночи и зари. Ключевые слова-образы – дрожание, трепет как состояние природы и соответствующее ему состояние души поэта: дрожат листы, трепеща листами, дрожал солнца луч, дрогнул луч, в роще, в поле – все трепещет и поет, хор светил дрожал, звезды дрожали, на сердце трепет, трепетно светит луна, и в трепете сердце, лист трепетал, дрожат струи, звезда дрожит, весенней дрожью, слезы трепещут, душа дрожит, дрожь сердца, сердце задрожало. Трепет сердца вызывает и музыка, песня: До зари в груди дрожала, ныла Эта песня, эта песнь одна. Сравните в приведенных выше стихах: Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали, Как и сердца у нас за песнею твоей.

Фет создал величественные картины ночи – как у Ломоносова (Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна), как у Лермонтова (В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом) или у Тютчева (Живая колесница мирозданья Открыто катится в святилище небес). Вот один пример:

И так прозрачна огней бесконечность,
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность,
И пламя твое узнаю, солнце мира.

И неподвижно на огненных розах
Живой алтарь мирозданья курится,
В его дыму, как в творческих грезах,
Вся сила дрожит и вся вечность снится.

В лирике Фета большое значение имеет слово-образ огонь. Образ этот многозначен. Он сочетает в себе и огонь любви, и огонь поэтического творчества, и частицу того огня, который горит в «солнце мира». Фет постоянно ощущал в своей душе причастность к таинственной первооснове мира, ко всей вселенной (И как в росинке чуть заметной Весь солнца лик ты узнаешь, Так смутно в глубине заветной Все мирозданье ты найдешь). В стихотворении «Не тем, Господь, могуч, непостижим» Фет написал:

Нет, ты могуч и мне непостижим
Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,
Ношу в груди, как оный серафим,
Огонь сильней и ярче всей вселенной.

Такой сложный смысл имеет слово огонь в прощальных строках поэта:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет уходя.

Образ лирической героини вписывается поэтом в общую красоту мира. Она – высшее создание, «богиня красоты»:

Кому венец: богине ль красоты
Иль в зеркале ее изображенью?
Поэт смущен, когда дивишься ты
Богатому его воображенью.

Не я, мой друг, а Божий мир богат,
В пылинке он лелеет жизнь и множит,
И что один твой выражает взгляд,
Того поэт пересказать не может.

Характерная черта миросозерцания и поэтики Фета – стремление дать вечную жизнь преходящему мгновению. Поэт пытается остановить прекрасное мгновение, зафиксировать его в поэтическом образе. В стихотворении «Поэтам» есть такие строки: Этот листок, что иссох и свалился, Золотом вечным горит в песнопеньи. Фет с большой остротой воспринимал значительность мгновения, он чувствовал в живом мгновении отблеск вечности и эту связь мгновения и вечности выражал в поэтических образах: Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук Хватает на лету и закрепляет вдруг И темный мир души, и трав неясный запах.

Фиксирование мимолетных впечатлений и изменчивых состояний мира придает поэтике Фета импрессионистический характер.

В импрессионистически окрашенную поэтику вносят свой вклад часто встречающиеся в поэтическом языке Фета указательные слова – местоимения, наречия и частицы. Указательное слово в лирике – это одномоментный жест, но не внешний жест, как при устном общении, а «внутренний жест» как момент чувства, которое испытывает и передает в стихотворении поэт. Такой жест всегда указывает на конкретный и единичный предмет. Указание на предмет или пространство выражает непосредственность его восприятия в данный момент, в данном месте и с данной точки зрения:

Эти звезды кругом точно все собрались, Не мигая, смотреть в этот сад; Вот я стою, вот я иду, Словно таинственной речи я жду. Эта заря, эта весна Так непостижна, зато так ясна! Жду я, – тревогой объят, Жду тут – на самом пути: Этой тропой через сад Ты обещалась прийти; Вон там на заре растянулся Причудливый слой облаков; А завтра, может быть, вот здесь волна седая На берег выбросит обломки корабля; Третью уж ночь вот на этом холме за оврагом Конь мой по звонкой дороге пускается шагом; А вчера зарей Все грачи летали Да как сеть мелькали Вон над той горой.

Указательные слова рождают эффект совпадения времени восприятия и времени речи о нем. Фет обычно воспроизводит мир в его непосредственном чувственном восприятии. В стихотворении «Это утро, радость эта» признаки весны отражают живые, неповторимо индивидуальные ощущения, владеющие поэтом в момент речи о них:

Это утро, радость эта,
Эта мощь и дня и света,
Этот синий свод,
Этот крик и вереницы,
Эти стаи, эти птицы,
Этот говор вод,

Эти ивы и березы,
Эти капли – эти слезы,
Этот пух – не лист,
Эти горы, эти долы,
Эти мошки, эти пчелы,
Этот зык и свист,

Эти зори без затменья,
Этот вздох ночной селенья,
Эта ночь без сна,
Эта мгла и жар постели,
Эта дробь и эти трели,
Это все – весна.

Фет иногда применяет указательные местоимения и к отвлеченным понятиям. В следующих стихах за словом тлен стоит совокупность представлений, которые являются уделом внутреннего видения поэта. Это дневная жизнь в противоположность ночи, которая рождает поэтическое вдохновение:

Как нежишь ты, серебряная ночь,
В душе расцвет немой и тайной силы!
О! Окрыли и дай мне превозмочь
Весь этот тлен, бездушный и унылый.

Указательные слова есть в языке лирики Тютчева, но у Фета их употребление носит более регулярный характер. Поэтика указательных слов была унаследована поэтическим языком XX века, при этом у поэтов разных направлений функции указательных слов значительно расширились.

Одной из особенностей языка Фета, также заметно повлиявших на язык поэзии XX века, является необычная для его времени синтаксическая структура ряда лирических стихотворений, частично или полностью состоящих из именных предложений. Показательно в этом отношении стихотворение Фета «Шепот, робкое дыханье», в котором нет ни одного глагола:

Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья.

Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица.
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..

Легко заметить, что имена существительные, лежащие в основе именных предложений, обозначают чувственно воспринимаемые явления, качественные признаки, действия или состояния. Как и указательные слова, именные предложения создают образ непосредственного восприятия. Они указывают на то, что видит, слышит, чувствует поэт в данный момент. Именные предложения включают в свое синтаксическое значение «позицию наблюдателя» – автора, а вслед за ним и читателя. Такой лаконичный способ передачи лирического события встречается у многих поэтов XX века. Сравните у А.Блока:

Твои движения несмелые,
Неверный поворот руля…
И уходящий в ночи белые
Неверный призрак корабля.…

В поэтическом языке Фета есть отзвуки поэзии наиболее любимых им поэтов – Пушкина и особенно Тютчева. В стихах Фета можно встретить тематические, образные и ритмико-синтаксические параллели с поэзией Тютчева. С Тютчевым Фета сближает поэтика ночи с ее откровениями. Сходство наблюдается в композиционной структуре некоторых стихотворений. Например, приведенное выше стихотворение «Ласточки» повторяет метрическую форму и композицию стихотворения Тютчева «Смотри, как на речном просторе». В трех строфах дается картина природы, а в последней строфе эта картина сопоставляется с человеческим я. У Тютчева:

О, нашей мысли обольщенье,
Ты, человеческое Я,
Не таково ль твое значенье,
Не такова ль судьба твоя?

У Фета:

Не таково ли вдохновенье
И человеческого Я?

Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?

Есть у Фета строки, вызывающие в памяти Некрасова. По-видимому, строфа Фета Выходи, красота, не робей! Звуки есть, дорогие есть краски: Это все я, поэт-чародей, Расточу за мгновение ласки навеяна некрасовскими стихами Ой, полна, полна коробушка Есть и ситцы и парча. Пожалей, моя зазнобушка, Молодецкого плеча! Фета мог привлечь песенный характер этого произведения, и он повторил синтаксис некрасовской строфы – обращение, побудительную форму и конструкцию с есть.

А.Фет, оставаясь в рамках поэтической традиции XIX века, создал новый поэтический язык, отличающийся музыкальностью, напевностью и такими приемами лирического выражения, которые впоследствии широко распространились в поэзии XX века.

Иннокентий АННЕНСКИЙ

А.Ахматова в 1945 году написала стихотворение «Учитель. Памяти Иннокентия Анненского»:

А тот, кого учителем считаю,
Как тень прошел и тени не оставил,
Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,
И славы ждал, и славы не дождался,
Кто был предвестьем, предзнаменованьем,
Всех пожалел, во всех вдохнул томленье –
И задохнулся...

У Ахматовой были основания считать И.Анненского своим учителем. В поэзию Анненского в полной мере вошла атмосфера времени, совпавшего с началом пути Ахматовой. Ей был близок и мир, отраженный в поэзии Анненского, – особый мир Царского Села (О пленительный город загадок, Я печальна, тебя полюбив. – «В Царском Селе. 1»). Внимание к предметам внешнего мира, утонченность восприятий и поэтика недосказанности, недоговоренности – эти черты поэзии Анненского были притягательны для Ахматовой.

И.Анненский – поэт мимолетных ощущений, тонких, неуловимых настроений, сложных, «невыразимых» чувств, передаваемых поэтикой «намеков и иносказаний», а также особой музыкальностью стиха. Анненский писал о поэтическом я эпохи начала символизма: «Для передачи этого я нужен более беглый язык намеков, недосказов, символов: тут нельзя ни понять всего, о чем догадываешься, ни объяснить всего, что прозреваешь или что болезненно в себе ощущаешь, но для чего в языке не найдешь и слова. Здесь нужна музыкальная потенция слова <...>. Музыка символов поднимает чуткость читателя; она делает его как бы вторым, отраженным поэтом». Характеризуя новую поэзию по сравнению с традиционной классической поэзией, Анненский хорошо определил основу собственной поэтики: «...мистическая музыка недосказанного и фиксирование мимолетного – вот арсенал новой поэзии».

На первый взгляд может показаться, что подробное описание конкретных вещей внешнего мира, присущее стихам Анненского, сродни поэзии акмеизма. Однако вещи, как правило, привлекают Анненского не только сами по себе, а как отзвуки и повторения его душевных состояний. Анненский склонен к описанию своих чувств не всегда от своего имени, но путем передачи их вещам и предметам, очертаниям и краскам пейзажа. Анненский одухотворяет вещи. Вот две строфы из стихотворения «Смычок и струны»:

«Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно?..»
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.

Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось...
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.

В книге «О лирике» Л.Я. Гинзбург так охарактеризовала метод Анненского: в одних случаях «вещь иносказательно замещает человека и потому наделяется человеческими свойствами»; в других случаях (чаще всего) предмет, «оставаясь самим собой, <...> как бы дублирует человека».

Лирическое событие в стихах Анненского обычно происходит одновременно и во внешнем мире, и в мире внутреннем. Настроение поэта воплощается в образах природы и в образах вещей. Отсутствие граней между состоянием природы (вещи) и состоянием души поэта проявляется в структуре стиха. Нередко лишь в конце стихотворения появляется высказывание, приоткрывающее значение всего образа. В стихотворении «Старая шарманка» образ шарманки символически отражает настроение поэта, к которому прямо относится последняя строка:

Но когда б и понял старый вал,
Что такая им с шарманкой участь,
Разве б петь, кружась, он перестал
Оттого, что петь нельзя, не мучась?..

В стихотворении «Аметисты» иносказательный характер описания окончательно раскрывается в конце.

Когда, сжигая синеву,
Багряный день растет неистов,
Как часто сумрак я зову,
Холодный сумрак аметистов.

И чтоб не знойные лучи
Сжигали грани аметиста,
А лишь мерцание свечи
Лилось там жидко и огнисто.

И, лиловея и дробясь,
Чтоб уверяло там сиянье,
Что где-то есть не наша связь,
А лучезарное слиянье...

Иносказание в стихах Анненского не всегда прозрачно. Внутренний план может лишь неясно просвечивать сквозь внешний:

АРОМАТ ЛИЛЕИ МНЕ ТЯЖЕЛ

Аромат лилеи мне тяжел,
Потому что в нем таится тленье...
Лучше смол дыханье, синих смол,
Только пить его без разделенья...

Оттолкнув соблазны красоты,
Я влюблюсь в ее миражи в дыме...
И огней нетленные цветы
Я один увижу голубыми...

Во многих случаях, когда поэт прямо говорит о своих чувствах, выражение чувства совпадает с выражением впечатления от природы. Душа поэта созвучна природе, неразличимо с ней сливается. В соответствии с этим картина природы обретает второй, более глубокий смысл – становится символом внутреннего состояния:

ТЫ ОПЯТЬ СО МНОЙ

Ты опять со мной, подруга осень,
Но сквозь сеть нагих твоих ветвей
Никогда бледней не стыла просинь,
И снегов не помню я мертвей.

Я твоих печальнее отребий
И черней твоих не видел вод,
На твоем линяло-ветхом небе
Желтых туч томит меня развод.

До конца все видеть, цепенея...
О, как этот воздух странно нов...
Знаешь что... я думал, что больнее
Увидать пустыми тайны слов...

Поэзия Анненского – это особый вид символизма: образы, взятые из внешнего мира, соответствуют настроениям мира внутреннего, символически их воспроизводят. Анненский написал об одном из сонетов Бодлера: «Сонет Бодлера есть отзвук души поэта на ту печаль бытия, которая открывает в капели другую, созвучную себе мистическую печаль». Эти слова Анненского отражают его собственный строй чувств.

У Анненского была склонность к мистическому восприятию вещей, но он отличался от символистов, устремленных к мистическому познанию высшей, надмирной реальности. Мистика Анненского – это мистика окружающей поэта природы, которая, по его убеждению, мистически близка поэтическому я. Это мистика предметов, мест, атмосферы места, невидимого мира, находящегося тут же, рядом, но скрытого от глаз, недоступного обыденному состоянию сознания и обнаруживающего себя лишь в отдельные мгновения.

СВЕЧКУ ВЫНЕСЛИ

Не мерещится ль вам иногда,
Когда сумерки ходят по дому,
Тут же возле иная среда,
Где живем мы совсем по-другому?

С тенью тень там так мягко слилась,
Там бывает такая минута,
Что лучами незримыми глаз
Мы уходим друг в друга как будто.

И движеньем спугнуть этот миг
Мы боимся, иль словом нарушить,
Точно ухом кто возле приник,
Заставляя далекое слушать.

Но едва запылает свеча,
Чуткий мир уступает без боя,
Лишь из глаз по наклонам луча
Тени в пламя сбегут голубое.

Один из заметных мотивов в поэзии Анненского – тяготение к призрачным, зыбким, миражным состояниям мира. Такие состояния способны остро воспринимать и запечатлевать поэты.

ПОЭЗИЯ
Сонет

Творящий дух и жизни случай
В тебе мучительно слиты,
И меж намеков красоты
Нет утонченней и летучей...

В пустыне мира зыбко-жгучей,
Где мир – мираж, влюбилась ты
В неразрешенность разнозвучий
И в беспокойные цветы.

Неощутима и незрима,
Ты нас томишь, боготворима,
В просветы бледные сквозя,

Так неотвязно, неотдумно,
Что полюбив тебя, нельзя
Не полюбить тебя безумно.

В сонете «Поэзия» мысли о поэзии во всех своих деталях приложимы к стихам самого Анненского. «Неразрешенность разнозвучий» – характерная особенность мировосприятия Анненского. Музыка его стихов становится утонченным «намеком красоты» идеального духовного мира, ощущаемого поэтом.

Сущность символики Анненского может быть хорошо определена образами из стихотворения «Аметисты»: в многозначных поэтических символах Анненского смысл часто «дробится» и «мерцает», как сияние свечи в гранях аметиста. Речь идет о символическом значении целого текста.

«Мистическая музыка недосказанного» нашла выражение не только в образной символике стихов Анненского, но и в их синтаксисе. Многочисленные в стихах Анненского многоточия обозначают невысказанные ощущения и даже опущенные части лирического сюжета. В стихотворении «Старая усадьба» многоточия есть почти в каждой строфе:

Сердце дома. Сердце радо. А чему?
Тени дома? Тени сада? Не пойму.

Сад старинный, все осины – тощи, страх!
Дом – руины... Тины, тины что в прудах...

Что утрат-то!.. Брат на брата... Что обид!..
Прах и гнилость... Накренилось... А стоит...

Чье жилище? Пепелище?.. Угол чей?
Мертвой нищей логовище без печей...

Ну как встанет, ну как глянет из окна:
«Взять не можешь, а тревожишь, старина!

Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть!
Любит древних, любит давних ворошить...

Не сфальшивишь, так иди уж: у меня
Не в окошке, так из кошки два огня.

Дам и брашна – волчьих ягод, белены...
Только страшно – месяц за год у луны...

Столько вышек, столько лестниц – двери нет...
Встанет месяц, глянет месяц – где твой след?..»

Тсс... ни слова... даль былого – но сквозь дым
Мутно зрима... Мимо, мимо... И к живым!

Иль истомы сердцу надо моему?
Тени дома? Шума сада?.. Не пойму...

Атмосфера старой усадьбы, наполненной призраками былого, ощущается со всей остротой поэтом и вызывает в нем не вполне ясные чувства, выраженные вопросами и многоточиями. Многоточия обозначают также паузы между отдельными моментами восприятия. За паузами скрыта глубина ощущений.

Недоговоренность, передаваемая многоточиями, есть у Анненского и в стихах, в которых отражена романсная традиция русской лирики конца XIX века:

В МАРТЕ

Позабудь соловья на душистых цветах,
Только утро любви не забудь!
Да ожившей земли в неоживших листах
Ярко-черную грудь!

Меж лохмотьев рубашки своей снеговой
Только раз и желала она, –
Только раз напоил ее март огневой,
Да пьянее вина!

Только раз оторвать от разбухшей земли
Не могли мы завистливых глаз,
Только раз мы холодные руки сплели
И, дрожа, поскорее из сада ушли...
Только раз... в этот раз...

В поэтическом почерке Анненского присутствуют черты импрессионизма. Анненский фиксирует мимолетные впечатления от окружающей реальности. Иногда это ряд впечатлений, следующих друг за другом. Вещи описываются как процесс их восприятия. Создавая образ восприятия, Анненский особенно часто прибегает к указательным местоимениям. Слово этот способствует изображению явления, непосредственно воспринимаемого в данный момент в данном месте:

Уйдем... Мне более невмочь
Застылость этих четких линий
И этот свод картонно-синий...
Пусть будет солнце или ночь!..

«Спутнице»

И бродят тени, и молят тени:
«Пусти, пусти!»
От этих лунных осеребрений
Куда ж уйти?

«Призраки»

В синтаксисе стихов Анненского есть характерная для него черта – эмоциональные повторы с прерывистым ритмом. Имя существительное или именное сочетание повторяется после стиховой паузы в следующей строке, и к нему присоединяются новые признаки. Другой вариант такого повтора – повторение слова, называющего признак имени или глагола.

МУЧИТЕЛЬНЫЙ СОНЕТ

Едва пчелиное гуденье замолчало,
Уж ноющий комар приблизился, звеня...
Каких обманов ты, о сердце, не прощало
Тревожной пустоте оконченного дня?

Мне нужен талый снег под желтизной огня,
Сквозь потное стекло светящего устало,
И чтобы прядь волос так близко от меня,
Так близко от меня, развившись, трепетала.

Мне надо дымных туч с померкшей высоты,
Круженья дымных туч, в которых нет былого,
Полузакрытых глаз и музыки мечты,

И музыки мечты, еще не знавшей слова...
О дай мне только миг, но в жизни, не во сне,
Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!

Такая ритмико-синтаксическая форма передает неповторимую интонацию поэта в момент лирического волнения. Еще примеры:

Я не думал, что месяц красив,
Так красив и тревожен на небе.

«Зимнее небо»

Мы на полустанке,
Мы забыты ночью,
Тихой лунной ночью
На лесной полянке...

«Лунная ночь в исходе зимы»

Подобный повтор встречается и в пределах строки (с внутристиховой паузой):

Найдется ль рука, чтобы лиру
В тебе так же тихо качнуть,
И миру, желанному миру,
Тебя, мое сердце, вернуть?..

«Лира часов»

Или сад был одно мечтанье
Лунной ночи, лунной ночи мая?

«Trдumerei»

Характерно также для синтаксиса Анненского присоединение признакового слова после союза но, иногда с повтором имени: И забвенье, но забвенье, Как осенний мягкий день («Забвение»); На миг, но томительный лепет Сольется для нас бубенцов... («Тоска миража»); Я хочу высот воздушных, Но прохладней и кристальней («Тоска синевы»). Выделенный таким образом признак предстает как предпочитаемый поэтом, наиболее важный для него, исключающий все другие возможные признаки.

Поэзия И.Анненского многогранна: она впитала в себя традиции русской классической лирики XIX века, испытала влияние французских поэтов-символистов и вошла в русло русского символизма начала XX века. В то же время Анненский стал «предвестьем»: его поэтика в ряде своих черт оказалась созвучной поэтам постсимволистского времени (в частности, А.Ахматовой и Н.Гумилеву).

И.Анненский обладал резко выраженной, неповторимой поэтической индивидуальностью, невидимыми, тонкими нитями связанной со своей, также неповторимой, эпохой. Поэтический язык Анненского отличается особой, только ему присущей музыкой слов. В стихотворении Н.Гумилева «Памяти Анненского» (1912 год) звучит мотив обреченности, невозвратности навсегда уходящего:

К таким нежданным и певучим бредням
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей.

Продолжение следует