ФАКУЛЬТАТИВ

И.И.КОВТУНОВА

Продолжение. Начало в № 13/2002

Языковые портреты русских поэтов

АННА АХМАТОВА

Основные черты поэтического языка А.Ахматовой – классическая ясность и точность слова, его прозрачность, сдержанность и лаконичность стиля высказывания, строгость и стройность поэтической структуры – как в архитектуре Петербурга. Ср. пушкинское: Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, Береговой ее гранит, Твоих оград узор чугунный, Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак... Эта картина может служить метафорическим описанием стиля Ахматовой.

Поэзии А.Ахматовой свойственны лаконичные и емкие формулировки, заключающие в себе большую силу – силу мысли и силу чувства. Языку Ахматовой в высшей степени присуще чувство меры, отсутствие лишних слов. Сказано ровно столько, чтобы высказанная истина предстала во всей ее силе и полноте. «Мощная краткость» – это высказывание поэта Вяч. Иванова о русском языке вполне применимо к поэтическому языку Ахматовой.

Поэзию Ахматовой часто возводят к пушкинской традиции. Действительно, Ахматову сближает с Пушкиным не только классическая ясность, но и гармоническое соответствие между мыслью и словом, между красотой душевного движения и совершенством поэтической формы. Такая гармония между силой проникновения в суть вещей и силой поэтического дара создает в поэзии особое свойство – неотменимость, обязательность, непреложность, твердость сказанного («нешуточность» сообщаемого, как любил выражаться Б.Пастернак). Мир обогащается поэтическими открытиями, которые ложатся «на стекла вечности» (выражение О.Мандельштама: На стекла вечности уже легло Мое дыхание, мое тепло).

Но в эпоху символизма вернуться полностью к классической традиции было невозможно. Поэзия А.Ахматовой не могла не испытать влияния блистательной и утонченной поэтики символистов. Можно отметить влияние И.Анненского и А.Блока. В.М. Жирмунский в исследовании «Анна Ахматова и А.Блок» приводит случаи «заражения» стихов А.Ахматовой поэтикой А.Блока. Речь идет не о заимствовании, а именно о заражении – словесном, образном, иногда о невольном повторении метрико-синтаксических структур. Отмечаются также случаи сознательной переклички с А.Блоком. Один пример:

У Ахматовой (1961):

И такая могучая сил
Зачарованный голос влечет,
Будто там впереди не могила,
А таинственной лестницы взлет.

У А.Блока (1912):

И такая влекущая сила,
Что готов я твердить за молвой,
Будто ангелов ты низводила,
Соблазняя своей красотой...

Но в главном – в подходе к поэтическому слову – Ахматова резко отличается от поэтов символизма. В известной статье 1916 года «Преодолевшие символизм» В.М. Жирмунский показывает, как изменение мировосприятия изменяет поэтический язык. Отказ поэтов-акмеистов (А.Ахматова, О.Мандельштам, Н.Гумилев) от мистического восприятия, от иррационального познания миров иных, от раскрытия метафизических основ бытия и устремленность их к внешнему земному миру, к простым человеческим чувствам легли в основу новых художественных форм.

Мистическое чувство мира передавалось сложными и многозначными образами-символами, в которых, помимо прямого смысла, присутствовала цепь иносказаний, намеки на существование миров иных. Повышенная музыкальность, напевность поэтической формы служила инструментом иррационального познания. Она создавала настроение, позволявшее почувствовать бесконечное в конечном, прикоснуться к невидимым и несказанным, невыразимым в слове мировым глубинам.

Ограничение земной реальностью предопределило у поэтов-акмеистов возврат к классически точному и логически ясному слову, за которым стоят реальный предмет и конкретное определенное чувство. По словам Жирмунского, «в молодой поэзии открывается выход во внешнюю жизнь, она любит четкие очертания предметов внешнего мира, она скорее живописна, чем музыкальна».

Однако поэзия Ахматовой своеобразным путем компенсирует отказ от многозначного слова-символа. Индивидуальная особенность поэтики Ахматовой – необычайное расширение смыслового пространства текста, создание обширного подтекста. Даются только отдельные вехи лирического сюжета, остальное остается за текстом. По этим вехам читатель должен почувствовать, угадать ту часть содержания, которая не получила словесного выражения. Так передаются сложное душевное состояние, сильное чувство или не требующее подробного описания лирическое событие.

Поэтический гений Ахматовой проявляется в выборе и соположении деталей, которые рождают смысловую глубину текста. Соседство деталей часто бывает неожиданным. Сообщениям о действиях и чувствах лирических героев сопутствуют описания природы или пространства города с его архитектурой, образы мировой литературы, упоминания о событиях истории, об исторических героях и др. Вот небольшое стихотворение, в котором описываются и противополагаются два разных душевных состояния:

Под крышей промерзшей пустого жилья
Я мертвенных дней не считаю,
Читаю посланья апостолов я,
Слова псалмопевца читаю.

Но звезды синеют, но иней пушист,
И каждая встреча чудесней, –
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней.

Холод, мертвенность, однообразие дней поздней осени неожиданно сменяются ее красотой (иней, звезды, красный кленовый лист) – знаками любви, о которой коротко говорится лишь в одной строке. Библия открывается на другом месте. Вместо посланий апостолов появляется Песнь Песней – один из самых знаменитых любовных сюжетов в мировой литературе. Смысловое пространство короткого текста неизмеримо расширяется, насыщается множеством ассоциаций, косвенно передающих сильное чувство лирической героини. О главном, как это часто бывает в стихах Ахматовой, сказано в последней строке.

Стихи Ахматовой обычно завершаются афористически заостренной мыслью или лаконичной формулировкой чувства, владеющего героиней (И не знать, что от счастья и славы Безнадежно дряхлеют сердца; Во мне печаль, которой царь Давид по-царски одарил тысячелетья; Не для страсти, не для забавы, Для великой земной любви; Только с милым мне и непреклонным Буду я делить и хлеб, и кров; И это все любовью Бессмертной назовут), неожиданным появлением лирического героя (Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему), важной для смысла картиной природы (Сети уже разостлал птицелов На берегу реки), сообщением о высшей ценности – поэтическом вдохновении (А я иду владеть чудесным садом, где шелест трав и восклицанья муз; И вот пишу, как прежде, без помарок Мои стихи в сожженную тетрадь). Афористический стиль Ахматовой проявляется в четверостишиях:

О, есть неповторимые слова,
Кто их сказал – истратил слишком много.
Неистощима только синева
Небесная и милосердье Бога.

Еще пример стихотворения (Первая песенка. Шиповник цветет, 4), построенного на соседстве ярких и точно выбранных деталей:

Таинственной невстречи
Пустынны торжества,
Несказанные речи,
Безмолвные слова.
Нескрещенные взгляды
Не знают, где им лечь.
И только слезы рады,
Что можно долго течь.
Шиповник Подмосковья,
Увы! при чем-то тут...
И все это любовью
Бессмертной назовут.

С деталями любовного сюжета в стихах Ахматовой часто чередуются картины природы или города. «Стихи о Петербурге». 2 – это стихи о городе, но и о любви, или о таинственной власти этого города, способной преображать души людей, и о скрытой в нем творческой силе воздействия. Переплетение этих мотивов выражается чередованием выразительных деталей, отличающихся и неожиданностью, и абсолютной точностью, как будто они существовали всегда, начертанные на невидимых скрижалях:

Сердце бьется ровно, мерно,
Что мне долгие года!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда.

Сквозь опущенные веки
Вижу, вижу, ты со мной,
И в руке твоей навеки
Нераскрытый веер мой.

Оттого, что стали рядом
Мы в блаженный миг чудес,
В миг, когда над Летним садом
Месяц розовый воскрес, –

Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий –
Вся любовь утолена.

Ты свободен, я свободна,
Завтра лучше, чем вчера, –
Над Невою темноводной,
Под улыбкою холодной
Императора Петра.

О точности деталей у А.Ахматовой хорошо написала М.Цветаева: «Когда молодая Ахматова в первых стихах своей первой книги дает любовное смятение строками:

Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки, –

она одним ударом дает все женское и все лирическое смятение <...>. Посредством очевидной, даже поразительной точности деталей утверждается и символизируется нечто большее, нежели душевное состояние, – целый душевный строй. <...> Словом, из двух ахматовских строк рождается богатая россыпь широких ассоциаций, расходящихся, подобно кругам на воде от брошенного камня. В этом двустишии – вся женщина, весь поэт и вся Ахматова в своей единственности и неповторимости, которой невозможно подражать. До Ахматовой никто у нас так не дал жест».
Еще на одну деталь обратила внимание М.Цветаева в стихотворении А.Ахматовой 1917 года:

По твердому гребню сугроба
В твой белый таинственный дом
Такие притихшие оба
В молчании нежном идем.
И слаще всех песен пропетых
Мне этот исполненный сон,
Качание веток задетых
И шпор твоих легонький звон.

«“И шпор твоих легонький звон” – это нежнее всего, что сказано о любви» (из письма к Ахматовой 1921 года).
Богатство ассоциаций, сжатость и смысловая насыщенность, глубокий подтекст – в стихотворении, посвященном О.Мандельштаму («Тайны ремесла», 9, 1957):

О, как пряно дыханье гвоздики,
Мне когда-то приснившейся там –
Там, где кружатся Эвридики,
Бык Европу везет по волнам;
Там, где наши проносятся тени,
Над Невой, над Невой, над Невой;
Там, где плещет Нева о ступени, –
Это пропуск в бессмертие твой.

Образы первого четверостишия ассоциативно связаны с античными мотивами в творчестве Мандельштама. Во втором четверостишии – образы Петербурга с последней строкой, заключающей в себе главный смысл стихотворения.

В поэзии Ахматовой отразился трагизм XX века. Ахматова сказала о нем в своих стихах «неповторимые слова» (О, есть неповторимые слова. Кто их сказал – истратил слишком много). «Мощная краткость» Ахматовой проявляется в характерном для нее свойстве: чем трагичнее содержание, тем более скупы и лаконичны средства, которыми оно выражено, тем острее приемы сжатого изложения. Воздействие на читателя при этом возрастает. Вот два стихотворения, 1918 и 1921 годов:

Для того ль тебя носила
Я когда-то на руках,
Для того ль сияла сила
В голубых твоих глазах!
Вырос стройный и высокий,
Песни пел, мадеру пил,
К Анатолии далекой
Миноносец свой водил.

На Малаховом кургане
Офицера расстреляли.
Без недели двадцать лет
Он глядел на божий свет.

(1918)

Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.

Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.

(16 августа 1921)

Два стихотворения поздней Ахматовой:

Один идет прямым путем,
Другой идет по кругу
И ждет возврата в отчий дом,
Ждет прежнюю подругу.
А я иду – за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.

(1940)

Н.П.

И сердце то уже не отзовется
На голос мой, ликуя и скорбя.
Все кончено... И песнь моя несется
В пустую ночь, где больше нет тебя.

(1953)

Примеры можно было бы продолжить.
Сопоставление и противопоставление взятых из разных областей картин, образов, деталей в стихах Ахматовой ведет к частому употреблению сочинительных союзов и, а, но. Эти союзы нередко начинают стихотворение, которое продолжает стоящий за текстом или данный в предшествующих текстах сюжет. (И как всегда бывает в дни разрыва, К нам постучался призрак первых дней; А тот, кого учителем считаю, Как тень прошел; Но я предупреждаю вас, Что я живу в последний раз.) Вот характерное для стихов Ахматовой построение:

Ведь где-то есть простая жизнь и свет,
Прозрачный, теплый и веселый...
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчелы
Нежнейшую из всех бесед.

А мы живем торжественно и трудно
И чтим обряды наших горьких встреч,
Когда с налету ветер безрассудный
Чуть начатую обрывает речь, –

Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный.

Поэтическая сила Ахматовой проявляется в выборе и соседстве слов в той же манере, как и в выборе и соседстве деталей. Ахматова употребила по отношению к поэзии выражение «свежесть слов» (Нам свежеть слов и чувства простоту Терять не то ль, что живописцу – зренье). Свежесть слов определяется свежестью и точностью взгляда, своеобразием и неповторимостью личности поэта, его поэтической индивидуальности. В стихах Ахматовой даже обычные слова звучат как впервые сказанные. Слова преображаются в ахматовских контекстах. Необычное соседство слов изменяет их смысл и тон. В стихах –

Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу. –

слова просто, мудро жить, ненужная тревога, пушистый кот, яркий огонь можно употребить и в обычной речи, но в контексте этого стихотворения и в более широком контексте поэзии Ахматовой они звучат как присущие ахматовскому стилю, как ее индивидуальные слова. Вполне индивидуально сочетание определений в строке О жизни тленной, тленной и прекрасной, сочетание веселые стихи.

В строках из приведенных выше стихов А мы живем торжественно и трудно И чтим обряды наших горьких встреч сочетание живем трудно обычно, но в объединении торжественно и трудно слово трудно уже имеет иной смысл. У Блока есть строки Печальная доля – так сложно, так трудно и празднично жить, И стать достояньем доцента, И критиков новых плодить... («Друзьям», 1908). В стихах Ахматовой аналогичная мысль получает новый оттенок, по-новому окрашивается контекстом. Слегка изменяется и словесная форма: вместо празднично – торжественно. Слова чтим обряды (по отношению к любовным встречам) были у Блока (Я чту обряд: легко заправить Медвежью полость на лету – «На островах»). Но в контексте ахматовского стихотворения эти слова приобретают иной тон, становятся ее индивидуальной принадлежностью. Сильная поэтическая индивидуальность накладывает свою печать на смысл слов.

А.Ахматова назвала А.Блока «человеком-эпохой». В стихах о Блоке («Три стихотворения». 2) она применила к Блоку выражение трагический тенор эпохи. По мнению И.Бродского, это выражение ассоциативно связано с партией евангелиста в «Страстях по Матфею» И.С. Баха – запись на пластинке, которую слушала Ахматова. По аналогии с этой оценкой миссии А.Блока А.Ахматову можно назвать трагической музой эпохи (преимущественно послеблоковской эпохи). О своей музе Ахматова написала в 1924 году (предопределив и весь ее дальнейший путь) в стихотворении «Муза»:

Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?». Отвечает: «Я».

Поэтический язык А.Ахматовой глубоко индивидуален и в то же время обладает способностью быть голосом многих (Я – голос ваш, жар вашего дыханья, я – отраженье вашего лица – «Многим», 1922). О своем читателе А.Ахматова написала («Читатель», 1953):

А каждый читатель как тайна,
Как в землю закопанный клад,
Пусть самый последний, случайный,
Всю жизнь промолчавший подряд.

<.....................................>

Там те незнакомые очи
До света со мной говорят,

За что-то меня упрекают
И в чем-то согласны со мной...
Так исповедь льется немая,
Беседы блаженнейший зной.

Наш век на земле быстротечен
И тесен назначенный круг,
А он неизменен и вечен –
Поэта неведомый друг.

МАРИНА ЦВЕТАЕВА

В момент одного из творческих взлетов – в 1916 году – М.Цветаева написала об «уступчивости речи русской»:

И думаю: когда-нибудь и я,
Устав от вас, враги, от вас, друзья,
И от уступчивости речи русской, –

Надену крест серебряный на грудь,
Перекрещусь – и тихо тронусь в путь
По старой по дороге по Калужской.

Действительно, стихия русской речи была М.Цветаевой целиком подвластна. Поэзия М.Цветаевой обнаружила перед читателем чудо языка, чудо его возможностей. Многие глубинные свойства русского языка остались бы скрытыми, если бы не воплотились с высокой степенью поэтического мастерства в стихах М.Цветаевой. Она чувствовала себя оправданной перед «судом Слова»: Но если есть Страшный суд Слова – на нем я чиста («Искусство при свете совести»).

Поэзия М.Цветаевой гармонически сочетает традиционный поэтический язык с небывалой новизной. Поэтические открытия М.Цветаевой соответствуют тенденциям эпохи. В то же время М.Цветаева принадлежит к тем, кто участвовал в создании этой эпохи и, выйдя за ее пределы, стал достоянием будущих времен. Не случайно Б.Пастернак, восхищенный поэтической силой М.Цветаевой, в письме к ней 1926 года заметил:

Послушай: стихи с того света
Им будем читать только мы –
Как авторы Вед и Заветов
И Пира во время чумы.

У Цветаевой есть аналогичная мысль в стихах, обращенных к Пастернаку (1923 год):

Дай мне руку – на весь тот свет!
Здесь – мои обе заняты.

Одной из новаторских тенденций в первой четверти XX века было стремление к ритмической (а значит, и смысловой) выделенности слова в поэтическом тексте. В.Маяковский достигает этого эффекта просто – построением стиха «лесенкой». У М.Цветаевой обособление слова и части слова осуществляется более сложными путями. Оно связано с особым ритмом, в создании которого немаловажную роль играет характер повторов.

Своеобразие индивидуального ритма Цветаевой и уникальность ее интонации основаны на удивительном контрасте: повышенная музыкальность – как у символистов – сочетается в ее стихах с повышенной выделенностью слова и его обособленностью. Стих произносится толчками, стремясь с необычной силой врезать отдельные слова в сознание читателя. Отсюда пристрастие к знаку тире. Такой ритм захватывает.

Стиховая ткань М.Цветаевой пронизана сквозными повторами по горизонтали строк и вертикали строф. Повторяются все элементы речи – звуки, слова, части слова, грамматические формы, части предложения, синтаксические конструкции. Обилие повторов делает речь музыкально ощутимой, рождает музыку стиха. В то же время повторы у Цветаевой способствуют выделению элементов речи.

Поэтическая речь М.Цветаевой насыщена звуковыми повторами. По убеждению М.Цветаевой, истинный смысл, отражающий в слове сущность вещей, извлекается поэтом из созвучий: Да, хаосу вразрез Построен на созвучьях мир... В стихах Цветаевой созвучия слов не случайны: Жизнь, ты часто рифмуешь с: лживо, – Безошибочен певчий слух! Близкие по звучанию слова нередко проходят через весь текст стихотворения, лирической поэмы или ее части. Это всегда ключевые по смыслу слова, определяющие содержание текста.

Сочетания и связи созвучных слов в поэзии М.Цветаевой многообразны. Это и повторы гласных (ассонансы), и повторы согласных (аллитерации), и повторения определенных сочетаний звуков (И на тебя с багряных облаков Уронит Богородица покров), иногда – целой цепочки звуков в соседствующих словах: Торжественными чужестранцами Проходим городом родным.

Характерны для стихов М.Цветаевой внутренние рифмы, строящиеся по вертикали:

Другие – с очами / и с личиком светлым,
А я-то ночами / беседую с ветром.

Такие рифмы расчленяют строку на два полустишия, выделяя каждое. Возможно расчленение на три части при помощи внутренних рифм и ассонансов. Вот несколько двустиший из стихотворения «Отрок». 3:

Простоволосая / Агарь – / сижу,
В широкоокую / печаль – гляжу.

В печное зарево / раскрыв / глаза –
Пустыни карие / твои / глаза...

........................................

Пески и зори в них, / и плащ / вождя...
Как ты в огонь глядишь – / я / на тебя.

Членение строк здесь подсказывается звуковыми соответствиями по вертикали. Такое членение вносит свой вклад в общий ритм стихотворения. Вот еще строфа с тройным членением всех строк:

Так, в скудном / труженичестве/ дней,
Так, в трудной / судорожности / к ней,
Забудешь / дружественный / хорей
Подруги / мужественной/ своей.

Для поэзии М.Цветаевой характерны повторы морфем. Повторения префиксов вычленяют префикс и подчеркивают его значение, так что он приобретает самостоятельный смысловой вес. Слова с одним и тем же префиксом могут быть расположены в пределах строки (Ах, в раззор, в раздор, в разводство Широки – воротцы!), но обычно они проходят через весь текст. Часто слово членится дополнительно знаком тире. Стихотворение, посвященное Б.Пастернаку:

Рас- стояние: версты, мили...
Нас рас- ставили, рас- садили,
Чтобы тихо себя вели,
По двум разным концам земли.

Рас- стояние: версты, дали...
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это – сплав

Вдохновений и сухожилий...
Не рассорили – рассорили,
Расслоили...
Стена да ров.
Расселили нас, как орлов –

Заговорщиков: версты, дали...
Не расстроили – растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас, как сирот.

Который уж – ну который – март?!
Разбили нас – как колоду карт!

Повторяются также префиксы пере (Под твоим перстом – Что господень хлеб, Перемалываюсь, Переламываюсь), вы (Вашими вымахами ввысь Как сердце выдышано!), воз (Возращу и возвращу сторицей), вз (Рвя, а не взращивая – взрыв и взлом), без (Спеленутых, безглазых и безгласных Я не умножу жалкой слободы) и др. В стихотворении «Так вслушиваются...» префикс в повторяется 16 раз – и не только в словах, существующих в общем языке, но и в словах, созданных Цветаевой по той же словообразовательной модели (Так дети, вплакиваясь в плач, Вшептываются в шепот; Так дети, вкрикиваясь в крик, Вмалчиваются в тихость).

Часто можно встретить в стихах М.Цветаевой повторение корня слов:

Из сокровищницы подобий
Вот тебе – наугад – гаданье:

Вне телеграмм (простых и строчных
Штампованностей постоянств!),
Весною стоков водосточных
И проволокою пространств.

В рифмующихся словах:

Квиты: вами я объедена,
Мною – живописаны.
Вас положат – на обеденный,
А меня – на письменный.

Сочетание однокоренных слов обнажает и выделяет значение корня и часто ведет в глубь истории слова, воскрешает его внутреннюю форму. Это придает горизонтали речи вертикальное измерение. Преобразование горизонтали в вертикаль (устремленность вглубь и ввысь) присуще поэтическому мышлению М.Цветаевой и распространяется и на поэтическую форму (стих членится по вертикали; значение слов обретает историческую перспективу).

Лексические повторы обычны в стихах М.Цветаевой. Интересны случаи, когда слово повторяется в разной форме или с разной синтаксической функцией. Вот строфа, где слово снег повторяется трижды:

И под медленным снегом стоя,
Опущусь на колени в снег,
И во имя твое святое
Поцелую вечерний снег...

В этих стихах к А.Блоку повторение слова снег превращает его в многозначный символ. В его значение входит и символика самого Блока, и холод в его облике и в облике его города, и холод дистанции, и даже погода Петербурга. Броня холода, скрывающего «тайный жар», – вот глубинный смысл этого символа. «Тайный жар» внутренне связывает Цветаеву с Блоком.

В стихотворении «Август» слово август повторяется в именительном падеже, но с разной синтаксической функцией:

Август – астры,
Август – звезды,
Август – грозди
Винограда и рябины
Ржавой – август!

Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август.
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август! – Сердце!

Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звездных –
Август! – Месяц
Ливней звездных!

В первой строфе слово август – подлежащее (трижды) и в конце – восклицательное именное предложение. Во второй строфе август – обращение и Август – имя. В третьей строфе август – такое же именное предложение. В общем языке существуют четкие границы между именными членами предложения и именными предложениями. В поэтической речи эти границы могут стираться. В приведенном тексте именное предложение одновременно приобретает значение сказуемого по отношению к названным ранее именам (в нем есть смысл: это все – август). Во второй строфе повторяется и слово сердце – дополнение в четвертой строке и восклицательное именное предложение в конце.

Синтаксические повторы в стихах М.Цветаевой связаны с особенностями ее поэтического мышления, стиля и ритма. Стремление к исчерпывающей характеристике предмета речи, свойственное мысли Цветаевой, ведет к нанизыванию однородных конструкций с качественно характеризующим значением. Фольклорно-песенная стихия насыщает речь лексическими повторами и синтаксическим параллелизмом. Ритм, который слышит Цветаева (по ее словам, она работала со слуха), требует симметричного построения строк, строф и композиции стихотворения в целом.

Строки с одинаковой синтаксической структурой, расположенные в стихотворении симметрично, при повторении слегка видоизменяются (обычно видоизменяют свой лексический состав), уточняя и углубляя мысль, которая развертывается в тексте. Смысловой центр чаще всего – в конце стихотворения, в последней из повторяемых строк. При такого рода нарушении симметрии происходит динамическое нарастание ритма и смысла.

Для мышления Цветаевой особенно характерны сопоставления и противопоставления, нередко охватывающие весь текст:

Я – страница твоему перу.
Все приму. Я белая страница.
Я – хранитель твоему добру:
Возращу и возвращу сторицей.

Я – деревня, черная земля.
Ты мне – луч и дождевая влага.
Ты – Господь и Господин, а я –
Чернозем – и белая бумага!

Строфа из цикла стихов «Стол»:

Вы – с отрыжками, я – с книжками,
С трюфелем, я – с грифелем,
Вы – с оливками, я – с рифмами,
С пикулем, я – с дактилем.

Многие стихи с синтаксическими и лексическими повторами звучат как заклинания. Вот две строфы из стихотворения «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес»:

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя колыбель и могила – лес,
Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,
Оттого что я о тебе спою – как никто другой.

Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я закину ключи и псов прогоню с крыльца –
Оттого что в земной ночи я вернее пса.

Поэтическая речь М.Цветаевой – это, если воспользоваться ее же словами, сокровища подобий. Уподобление элементов речи в поэзии Цветаевой является не только источником музыки стиха, но и таит в себе возможность выражения глубочайших смыслов.

Цветаева образовала множество новых слов и создала индивидуальные синтаксические модели предложений, в частности – неполных предложений с пропуском глагола. Типичны для синтаксиса Цветаевой предложения, где не называются действие и деятель, но присутствуют лишь признаки действия и сопровождающие действие обстоятельства: Так, лестницею нисходящей Речною – в колыбель зыбей; Недрами – в ночь, сквозь слепость век, слепотой бойниц; Из недр и на ветвь – рысями! Из недр и на ветр – свистами! Часто деепричастные обороты употребляются самостоятельно, без обозначения главного действия: И вдруг, отчаявшись искать извне, Сердцем и голосом упав: во мне! Есть стихотворение (из цикла стихов «Ученик»), состоящее из одних обстоятельств:

По холмам – круглым и смуглым,
Под лучом – сильным и пыльным,
Сапожком – робким и кротким –
За плащом – рдяным и рваным.

По пескам – жадным и ржавым,
Под лучом – жгущим и пьющим,
Сапожком – робким и кротким –
За плащом – следом и следом.

По волнам – лютым и вздутым,
Под лучом – гневным и древним,
Сапожком – робким и кротким –
За плащом – лгущим и лгущим.

Опускаются обычно глаголы движения, состояния, мысли, речи, восприятия и чувства. Но в поэтических текстах Цветаевой восстановить глагол невозможно без потери смысла. Опущенное название действия имеет больший смысловой вес, чем названное глаголом действие, так как оно утрачивает конкретность и расширяет свой смысл. Отсутствующий глагол приобретает неопределенное значение с семантическими признаками, принадлежащими сразу нескольким глаголам данной группы. Отсутствие глагола образно передает несоизмеримость выраженного действия – чувства – состояния с привычным значением конкретного глагола. Это значение относится к «миру мер», не соответствующему «безмерности» душевных переживаний и состояний поэта.

«Безмерность в мире мер», свойственная поэтической природе М.Цветаевой, ведет к бесчисленным «переносам». Речь выплескивается за пределы стихотворной строки, переходя в следующую. Тесно связанные слова оказываются в разных строках:

Не надо мне белым
По черному – мелом доски!
Почти за пределом
Души, за пределом тоски...

Нарушение принятой «меры» в самой форме стиха символизирует «безмерность» души. Но у Цветаевой создается новая, индивидуальная мера. Сплошные переносы часто сопровождаются глубокими паузами внутри строк, и это ведет к их дополнительному членению и уподоблению выделенных частей по вертикали. Возникает неповторимый цветаевский ритм. Некоторым современникам это казалось разрушением стиха. Но такая форма стиха придает ему особую силу и динамичность. Переносы у Цветаевой участвуют в рождении мощной поступи стиха («Непобедимые Ритмы» – по словам Андрея Белого).

Главная особенность Цветаевой как поэта – глубокое погружение в жизнь языка, одержимость стихией речи, ее динамикой, ее ритмами. Одновременно это и погружение в стихию образов – образы русского фольклора, русской языческой мифологии, античной мифологии, библейские образы, образы мировой литературы и др. Образы выражают себя в слове, в речи. Точнее всего о себе сказала сама М.Цветаева:

Поэт – издалека заводит речь.
Поэта – далеко заводит речь.