НАШИ РЕЦЕНЗИИ

Эр.ХАН-ПИРА

Перед рассветом

Сумерки лингвистики. Из истории отечественного языкознания. Антология. М.: Academia, 2001. 576 с.

Михаил Горбаневский. Конспект по корифею:
Статьи, очерки, интервью. М.: Галерия, 2001. 304 с.

Обе книги, о которых рассказываю, приурочены к пятидесятилетию важного события в истории отечественной лингвистики – дискуссии, посвященной теоретическим вопросам языкознания и шедшей на страницах газеты «Правда» с 9 мая 1950 г. более двух месяцев. В дискуссии принял участие Сталин. Как выяснилось гораздо позже, он был ее инициатором. Дискуссией закончился более чем двадцатилетний мрачный период советского языкознания. Антология целиком посвящена ему. А в «Конспекте по корифею» этому времени отведен один из разделов книги.

Сумерки отечественной лингвистики начались в конце 20-х – начале 30-х годов XX в. Они возникли и существовали на фоне сфабрикованных ОГПУ «дела Промпартии», «дела славистов», «дела меньшевистского центра» – на фоне, как говорят иногда историки, «отстрела интеллигенции».

Академик Н.Я. Марр в двадцатые годы создал так называемое «новое учение о языке», согласно которому язык представляет собой идеологическую надстройку и имеет классовую природу. Марр полагал, что все языки мира возникли из четырех элементов: сал, бер, йон, рош. И искал, и призывал других искать следы этих четырех элементов в глубинах истории всех языков, называя это занятие палеонтологией языка. Марр выдвинул идею стадиального развития языков: переход общества из одной общественно-экономической формации к другой влечет за собой переход языка в иное качество. Несогласных с ним он третировал как буржуазных ученых. Еще дальше пошли молодые его последователи. Они прибегали к политическим обвинениям и даже друг на друга бодро навешивали политические ярлыки. Стоило только Т.П. Ломтеву в статье «За марксистскую лингвистику» (1931 г.), отдав должное теории Марра, отметить, что она по существу «примитивный материализм в области языковедения», как другой, более продвинутый маррист Ф.П. Филин в сборнике статей «Против буржуазной контрабанды в языкознании» (1932 г.) заявил о духе «меньшевиствующего идеализма» у Ломтева (кстати, этот термин придумал не Филин, а философы новой формации: до них философии были известны объективный и субъективный идеализм без всяких политических подкладок). Ломтев принадлежал к группе молодых языковедов, назвавшей себя «Языкофронт». Статья Филина заканчивалась так: «“Языкофронт” – это знамя маскирующейся реакции в языкознании, знамя наших врагов». Как замечает М.В. Горбаневский, Филин прямо приложил руку к изгнанию Ломтева из ведущих лингвистических центров Москвы в Белоруссию. Трагично сложилась судьба великого языковеда Евгения Дмитриевича Поливанова, посмевшего в 1928–1929 годах открыто выступить устно и печатно против марризма. Как рассказывает М.Горбаневский, марристы называли Е.Поливанова «идеологическим агентом международной буржуазии», «разоблаченным монархистом-черносотенцем», «кулацким волком в шкуре советского профессора». К концу 1929 г. Е.Поливанова снимают со всех должностей, запрещают заниматься научной и педагогической деятельностью в Москве. Рассыпались в типографиях наборы его работ. Поливанов уезжает в Самарканд. В 1937 г. его арестовали, объявив японским шпионом. 25 января 1938 г. «тройка» приговорила Поливанова к расстрелу. В этот же день его не стало. По «делу славистов» было так или иначе репрессировано немало известных языковедов (подробнее об этом в книге Ф.Д. Ашнина и В.М. Алпатова «Дело славистов: 30-е годы». М., 1994). Как и Поливанову, им вменялись в вину вовсе не их лингвистические взгляды, а их якобы антигосударственная деятельность.

Н.Марр умер в 1934 г. Марристы на время угомонились. То ли их испугала судьба не в меру ретивых рапповцев, то ли насторожил разгром исторической школы М.Н. Покровского (это Покровский сказал, что учение Марра вошло в «железный инвентарь материалистического понимания истории»), то ли они сделали свои выводы из критики Сталиным статьи Энгельса о внешней политике царизма, то ли поспособствовал их размышлениям даже возврат старых воинских званий «капитан», «майор», «полковник», а перед самой войной – и генеральских званий, то ли удовлетворило на время исчезновение или отсидка видных лингвистов, то ли все это вместе, – во всяком случае они поутихли на предвоенные и военные годы. Но вот наступило «жаркое лето» 1946 г. с постановлениями ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» и кинофильмах, потом дискуссия о книге Г.Александрова по истории философии, публикация докладов А.Жданова, в 1948 г. постановление ЦК о музыке и печально известная сессия Всесоюзной академии сельского хозяйства, затем широкая кампания против низкопоклонства перед Западом. Уже осенью 1947 г. в «Литературной газете» появляется статья «Нет, это не русский язык!», содержащая совершенно некомпетентную заушательскую критику книги академика В.В. Виноградова «Русский язык. Грамматическое учение о слове». Авторы статьи К.Зелинский и Б.Агапов ставили в вину академику обилие ссылок на буржуазных и к тому же закордонных лингвистов. Другая его вина – в употреблении иноязычных по происхождению терминов. И, наконец, В.Виноградова уличали в рассуждениях о семантике... когда идет война в Индокитае с французскими колонизаторами. Эту статью обсуждали на языковедческих кафедрах вузов. И принимали решения. Начиналась травля одного из виднейших русистов. Открыто в защиту книги Виноградова посмели выступить три человека: профессор МГУ Е.М. Галкина-Федорук, доцент МГПИ С.Е. Крючков и аспирант (впоследствии академик) Б.А. Серебренников. За что их печатно назвали апологетами Виноградова. В декабре того же года в «Литературной газете» маррист Г.П. Сердюченко узрел в учебнике «Введение в языковедение» А.А. Реформатского «полное раболепие перед буржуазной наукой». Не оставил без внимания и Виноградова: «Объективизм, отсутствие марксистской методологии, излишне заботливое отношение к трудам различных буржуазных ученых...».

Вдохновленные погромом в отечественной биологии, учиненным Лысенко в августе 1948 г., марристы с новой силой принялись за искоренение еретиков. 22 октября того же года на заседании совета Института языка и мышления имени Марра и Ленинградского отделения Института русского языка АН СССР выступил академик И.И. Мещанинов с докладом «О положении в лингвистической науке». И на том же заседании Ф.Филин произнес большую речь «О двух направлениях в языковедении» (прямо как у Лысенко: мичуринская биология и враждебная ей, реакционная вейсманистско-морганистская). И вот резолюция заседания: «Вплоть до последнего времени реакционные языковеды отстаивают отжившие свой век традиции дореволюционной либерально-буржуазной лингвистики в нашей стране и рабски отражают гнилые теории соссюрианства и структурализма, ставшие модными в среде зарубежных буржуазных языковедов в последние два десятилетия. Лингвисты этого толка (акад. В.В. Виноградов, проф. М.Н. Петерсон, Г.О. Винокур, А.А. Реформатский, Р.И. Аванесов, П.С. Кузнецов, В.Н. Сидоров, А.С. Чикобава и др.) вели и ведут борьбу с советским материалистическим языкознанием, проповедуя идеалистические и оторванные от жизни взгляды». И в конце резолюции: «Ученый совет рекомендует дирекциям институтов разработать совместно с бюро партийной организации конкретные мероприятия, направленные к разгрому реакционной идеалистической лингвистики». Когда такие люди пишут о разгроме, они разумеют не победу в схватке идей, а чистку кадров, изгнание с работы.

11 мая 1949 г. орган ЦК ВКП(б) газета «Культура и жизнь» напечатала статью «За передовое советское языкознание». Жаль, что эту статью составители антологии не включили в нее. Включены две резолюции ученого совета Института русского языка и Московского отделения Института языка и мышления им. Марра АН СССР и ученого совета ленинградских отделений Института языка и мышления им. Марра и Института русского языка. На заседаниях этих советов обсуждалась статья в газете «Культура и жизнь». В обеих резолюциях признается справедливость газетного упрека языковедам в том, что они не извлекли необходимых уроков из решений ЦК по идеологическим вопросам и из итогов философской и биологической дискуссий. Резолюции совершенно согласны с утверждением статьи, что в Советском Союзе «еще и сейчас» существуют два направления в языкознании – прогрессивное материалистическое, основанное Марром, и реакционно-идеалистическое, представленное противниками нового учения о языке. В обеих резолюциях звучит тема космополитизма в том его понимании, которое было задано памятной январской редакционной статьей «Правды» об «одной антипатриотической группе театральных критиков». В ленинградской резолюции Марр был назван основоположником советского языкознания. Обе резолюции называли тех же языковедов, не принявших марризма, что и газетная статья. Ленинградская резолюция утверждала, что «буржуазная компаративистика» исходит «из антинаучной расистской теории языка». Удивительно, что борцы за новое учение не заметили плеоназма: расистское не может не быть антинаучным. И не удосужились пояснить, в чем расизм компаративистики, т.е. сравнительно-исторического изучения языков.

В том же году президиум АН СССР на специальном заседании рассмотрел «положение на лингвистическом фронте» и назвал «новое учение» Марра единственной материалистической теорией языка, а все противоречащее ей призвал решительно устранить. Вспоминая об этом, А.Чикобава замечает: «Правда, это не было постановлением директивного органа, но постановление исходило из самого авторитетного научного учреждения страны...». Вот это недирективное происхождение документа и спасло молодого доцента В.Д. Левина. Его за критику Марра и за непризнание оригинальным известного высказывания В.И. Ленина («Язык есть важнейшее средство человеческого общения») исключили из партии и уволили с работы. Он обжаловал решение райкома. На заседании парткомиссии горкома председательствующий задал райкомовцам несколько вопросов: «Существует ли постановление партсъезда об учении т. Марра?», «Есть ли решение какой-либо партконференции об этом учении?», «Может быть, есть постановление ЦК о нем?». На все вопросы райкомовцы отвечали: «Нет». И тогда председатель спросил их: «Товарищ Марр – ученый?» – «Да.» – «А товарищ Левин – ученый?» – «Да.» – «Значит, ученый спорит с ученым, а вы его за это с работы и из партии? На работе и в партии восстановить. А вам, молодой человек, не следовало так относиться к сказанному Лениным. Все-таки Владимир Ильич...». Доцент отделался выговором. А между тем марристы готовились перекрыть кислород «непокорным антимарристам», коих они поминали в своих резолюциях и статьях. Мои старшие коллеги рассказывали, что Филин, ставший к тому времени одним из ученых секретарей президиума АН, договорился о встрече с министром высшего образования для передачи списка языковедов, подлежащих увольнению из вузов. С проскрипцией в портфеле Филин в назначенный час вошел в приемную. К министру не пригласили. Через какое-то время тот вышел и, бросив: «Извините, мне некогда» – уехал. Видимо, по своим каналам министр узнал, что наверху заинтересовались учением Марра, и решил переждать. А.С. Чикобава в статье «Когда и как это было», помещенной в антологии, вспоминал, что весной 1949 г. первый секретарь ЦК компартии Грузии К.Н. Чарквиани предложил ему написать доклад о марровской теории стадиального развития языков. Доклад был написан. Однако А.Чикобава не сообщает, как объяснил свое предложение Чарквиани. Прошел год. В начале апреля Чикобаву предупредили из республиканского ЦК, что скоро предстоит поездка в Москву: там будут обсуждаться с секретарями ЦК вопросы языкознания. 10 апреля вечером Чикобава, К.Чарквиани, а также председатель Совмина Грузии и два министра приехали на дачу Сталина. Обсуждались замечания Сталина по первому тому Толкового словаря грузинского языка и вопрос о «новом учении» Марра. Чикобава вспоминает: «Было решено провести дискуссию: дискуссионную статью поручили написать мне. “Напишете, посмотрим. Если подойдет, напечатаем. А это ваш доклад, возвращаю” – и Сталин положил на стол папку (с докладом о стадиях языка), но тут же добавил: “Впрочем, пока оставлю у себя: посмотрим, как об этих вопросах вы теперь напишете, а потом доклад верну”». Статью Чикобавы Сталин читал два раза и делал замечания, для обсуждения которых Чикобава приглашался дважды. Обсуждения продолжались по 2–3 часа. Чикобава вспоминает, что еще на первой встрече Сталин сказал: «Марр много кричал о марксизме, но он не был марксистом».

Марристы все послевоенные годы до середины 50-го продолжали твердить о принадлежности языка к надстройке и о его классовости, а также о классовости языкознания, как, впрочем, и науки вообще. Они не знали, что написал Сталин летом 1949 г. на полях доклада, который Лысенко представил на рассмотрение в ЦК перед биологической дискуссией. Возле утверждения, что всякая наука классовая, Сталин поставил несколько вопросительных знаков и ехидно заметил: «И математика тоже?». Сталинские пометы были опубликованы только в 90-е годы. Знай о них, марристы могли бы не только снять тезис о классовости всякой науки, но и сообразить, что поскольку цифры, математические формулы и символы (как, впрочем, и химические формулы) – это иероглифика, постольку письменная речь математиков, химиков не имеет никакого отношения к их классовой принадлежности и политическим взглядам. Эта речь общепонятна специалистам. И эта общепонятность сохраняется, когда математики (и химики) обсуждают вопросы своей науки в звуковой речи, озвучивая с помощью фонетики и лексики родного языка иероглифику.

В начавшейся 9 мая 1950 г. дискуссии приняли участие марристы и антимарристы. 20 июня была напечатана статья Сталина «Относительно марксизма в языкознании». Начав с того, что к нему обратилась «группа товарищей из молодежи» (вполне возможно, мифическая) с предложением высказаться по вопросам языкознания, Сталин перешел к ответам на четыре вопроса, поставленных неустановленными товарищами. Ответ на первый вопрос сокрушал догму марризма о надстроечности языка. Ответ на второй – догму о классовости языка. Ответ на третий – догму о стадиальном развитии языка, внезапных взрывах в языке, революции в нем как условии перехода от старого качества к новому. Ответ на четвертый обосновывал правильность открытия дискуссии в «Правде». Упоминались преследования языковедов за «малейшее неодобрение» марризма, создание в лингвистике «аракчеевского режима», «не свойственного науке и людям науки». Сталин возвращался к теме дискуссии еще четыре раза в ответах на письма. Потом все это вместе было издано огромным тиражом брошюрой под названием «Марксизм и вопросы языкознания». Дискуссия и участие в ней Сталина дали возможность языковедам спокойно работать, не опасаясь увольнений, а то и репрессий. Активные марровцы бойко и многократно покаялись. Никого из них не лишили возможности работать. Советская лингвистика стала оживать. Это не был еще восход, но уже явственно ощущалось его приближение. Проф. В.А. Звегинцев отметил в статье, включенной в антологию: «Главное и бесспорное значение выступления Сталина состояло в том, что оно покончило с фантасмагориями “нового учения” о языке и освободило советскую науку от <...> ярма марровских догм». Конечно, сам аракчеевский режим в языкознании, как, впрочем, и в биологии, был возможен только в условиях тоталитарного режима в стране. Сказанное Сталиным о свирепых марристах: «Создалась замкнутая группа непогрешимых руководителей, которая, обезопасив себя от всякой возможной критики, стала самовольничать и бесчинствовать» – с полным основанием можно отнести к нему самому и его ближнему кругу. Разумеется, сталинские статьи были объявлены сталинским учением о языке. В вузах читался курс под таким названием. Сталин не сказал ничего нового о языке, если не считать сенсационного для русистики открытия, что в основу русского национального языка лег курско-орловский диалект. Ни один историк русского языка никогда до той поры такого не говорил. Однако нашелся языковед, который в хорошем темпе сочинил докторскую диссертацию, где пытался обосновать языковыми фактами сталинское открытие. И на этой диссертации как на белом коне перебрался в Москву с территории курско-орловского диалекта, успев это сделать до XX партсъезда, т.е. до того времени, когда стало возможным печатно не соглашаться с отдельными местами «Марксизма и вопросов языкознания».

Сталин утверждал: «Какие бы мысли ни возникли в голове человека, они могут возникнуть и существовать лишь на базе языковых терминов и фраз. Оголенных мыслей, свободных от языкового материала, свободных от языковой “природной материи” не существует... Только идеалисты могут говорить о мышлении <...> без языка». Однако уже в ответе Д.Белкину и С.Фуреру, которые спрашивали о людях, не говорящих, о глухонемых, Сталин вынужден был смягчить категоричность прежнего высказывания. Он признает, что у глухонемых «работает мышление, возникают мысли». И продолжает: «Ясно, что коль скоро глухонемые лишены языка, их мысли не могут возникать на базе языкового материала... Мысли глухонемых возникают и могут существовать лишь на базе тех образов, восприятий, представлений, которые складываются у них в быту о предметах внешнего мира и их отношениях между собой благодаря чувствам зрения, осязания, вкуса, обоняния».

Как считают современные исследователи, не только глухонемые, но и говорящие люди обладают способностью к невербальному (несловесному) мышлению. Не только поэты и живописцы способны мыслить зрительными образами, а композиторы – музыкальными, скульпторы и архитекторы – объемами, но даже физики и математики (по признанию некоторых из них, например, Эйнштейна) могут мыслить без слов – образами, представлениями.

Досадно, что в антологию не вошло выступление акад. Виноградова «О преодолении последствий культа личности в языкознании», состоявшееся весной 1963 г. и опубликованное в 1964 г. В нем Виктор Владимирович обратился, в частности, к формуле Маркса и Энгельса из их ранней работы «Немецкая идеология», к формуле, которую часто цитировали марристы, когда говорили о классовости языка, и которую цитировал Сталин в ответе Е.Крашенинниковой: «Язык есть непосредственная действительность мысли», «язык есть действительное сознание». Виноградов, напомнив о различии явлений и терминов, называющих эти явления, – язык и речь, предложил уточнить формулу: «речь есть действительное сознание», она – а не язык – есть непосредственная действительность мысли. Это вполне согласуется с известным тезисом Гегеля в его «Лекциях по истории философии»: «Вообще язык выражает, в сущности, лишь общее; но то, что мыслится, есть особенное, отдельное. Поэтому нельзя выразить в языке то, что мыслится». Да, в языке нельзя, но с его помощью, при его посредстве можно. В речи, внутренней и внешней. И мысли (любые!) входят в то, что в 1935 г. Алан Гардинер назвал остатком, а А.И. Смирницкий в 1954 г. – сверхъязыковым остатком в речи.

Независимо от Виноградова М.М. Бахтин пришел к тому же уточнению формулы Маркса и Энгельса: «Текст является <...> непосредственной действительностью мысли и переживаний» (М.М. Бахтин. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 301). Истинность, ложность – внеязыковые категории. Вот как об этом сказал Бахтин: «Только высказывание может быть верным (или неверным), истинным, правдивым (ложным), прекрасным, справедливым и т.п.» (Указ. соч., с. 301). Только оно может выражать или не выражать классовые интересы. Оно, а не язык. В языке есть только общее. А речь индивидуальна, персонифицирована.

Антология содержит статьи Марра, Мещанинова, Ломтева, Филина, Якубинского и других языковедов. Воспоминания С.Б. Бернштейна о гонениях на специалистов в области славянских языков и литератур. В антологию полностью включена работа Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». В книге много досадных опечаток.

Персонаж обеих рецензируемых книг – Ф.П. Филин. Набивший руку в период господства марризма на административных методах чисток, он использовал эти навыки в 60–70-е годы. Став в 1968 г. директором Института русского языка АН и подобрав покорный ему ученый совет, он, уловив тенденцию к закручиванию гаек при входящей в силу брежневщине, начал расправу с диссидентами и просто неугодными ему людьми. Вынуждены были уйти Ю.Д. Апресян (которому Филин не давал защитить докторскую диссертацию, теперь Юрий Дереникович – академик), М.В. Панов – известнейший русист и многие другие. Некоторым Филин предлагал покаяться, признать свои «ошибки». Попались на садистскую удочку три женщины, которые вынуждены были полупризнать свои мнимые ошибки трижды: в секторе, на дирекции и ученом совете. И после этого там им накидали необходимое число черных шаров.

Редактор книги М.Горбаневского, декан факультета журналистики МПГУ Т.И. Иванова вспоминает в предисловии: «...я застала Федота Филина, когда он был директором Института русского языка. Зная, с каким бойцом имею дело, я все-таки попыталась спасти от него замечательного старого ученого с молодыми учениками и ученицами. Это были специалисты по русским говорам, а происходило все в глухие застойные годы...». Татьяна Ивановна пыталась спасти заведующего фонетической лабораторией Сергея Сергеевича Высотского. А спасти его она хотела публикацией очерка о нем в «Неделе». Очерк был напечатан, а рядом с ним – заметка одной из сотрудниц лаборатории, ныне здравствующего доктора наук. В заметке приводились разные предположения об этимологии слова Москва, и в их числе давно известная науке гипотеза об угро-финском происхождении этого топонима. Узнав о публикации, Филин позвонил прямо главному редактору «Известий» и выразил ему свое возмущение непатриотическим поступком и газеты, и автора заметки. Татьяне Ивановой пришлось уйти из «Известий»... Главред наверняка не знал, что в ряде областей к северу от Москвы немало угро-финских топонимов: Вологда, Вычегда, Ижора, Ладога, Шуя и т.д. А Филин-то знал, но знал и другое: на какую педаль следует нажать, чтобы испугать несведущего номенклатурщика.

В фашистской Германии говорили об «арийской физике». У нас говорили о буржуазных лингвистике, литературоведении и других общественных науках. Но не противопоставляли им при этом пролетарские лингвистику, литературоведение и иные общественные науки. За явной бессмысленностью таких словосочетаний. Вместо этого говорили о марксистском или марксистско-ленинском языкознании, литературоведении, архивоведении и т.д.

И годы спустя после памятной дискуссии о языкознании в ходу были сочетания буржуазный ученый имярек, буржуазное литературоведение и т.п. Наличие классов и классовой борьбы было открыто французскими историками в первой четверти XIX в. Смешно отрицать наличие классов и ныне. Еще смешнее делить науку по классовой принадлежности. Любую из наук, тем более физику, математику, биологию, астрономию и т.п.