ЮБИЛЕИ И ДАТЫ

Публикуемая статья представляет собой главу из книги Э.А. Полоцкой «Вишневый сад»: Жизнь во времени, выходящей в ближайшее время в издательстве «Наука».
Для иллюстрации использованы фотографии актеров, участвовавших в первой постановке пьесы, взятые из книги: Эфрос Н.Е. «Вишневый сад»: пьеса А.П. Чехова в постановке Московского художественного театра. (Петербург. 1919). Авторы фотографий – М.Сахаров и П.Орлов.

Э.А.ПОЛОЦКАЯ,
г. Москва

Недотепа и враздробь

(О трудностях перевода пьесы )

Жизнь любого произведения в чужой стране определяется степенью близости иностранного перевода к языку оригинала. Но успешно перевести пьесу  — значит учесть, как перевод зазвучит со сцены. Этой второй заботой зарубежных режиссеров объясняется то, что они часто заказывают новый перевод для задуманной постановки. А.П. Чехов тоже беспокоился о звучании текста пьесы со сцены, когда протестовал против переводов «Вишневого сада» и других пьес. Ссылался он при этом на несоответствие реалий пьесы, например, французской действительности: «...французы ничего не поймут из Ермолая, из продажи имения»¹ или жизни немецкой: «...там нет ни биллиарда, ни Лопахиных, ни студентов a lа Трофимов»². Пусть не покажется странным упоминание бильярда, пришедшего к нам из Европы, потому что в России он, кроме шаров, имел и строго установленные лузы, которых не было обычно в западных бильярдах. И назывался он, в отличие от франко-итальянского карамбольного *, русским — billard russe. Но Лопахин и Трофимов...…

В своем недоверии к возможностям перевода Чехов как будто упустил из виду главный аргумент против собственных суждений, который нам теперь легко противопоставить им: общечеловеческое содержание характеров и обстоятельств в пьесе. В конечном счете и чисто русские детали в ней соответствуют этому содержанию.

Не вдаваясь в спор с автором, приведем пример, словно подтверждающий замечание Чехова об отсутствии в других странах типа a lа Трофимов. В традиционном буквальном переводе словосочетания «вечный студент» на японский язык эпитет «вечный» означал буквально «отстающий в учебе»; современный переводчик, учитывая благотворное влияние Трофимова на Аню, заменил эпитет «вечный» на «скитающийся»³. Заметим, однако, что при такой замене утерян даже оттенок иронического смысла, который был в прежнем определении (там было что-то близкое к «двоечнику»), не говоря о несомненном его присутствии в авторском тексте. В определении же «скитающийся» бедственное положение героя затмевает то обстоятельство, что он много говорит, но бездействует в пределах фабулы (если не считать его духовной опеки над Аней). С точки зрения соответствия японского варианта русскому задача представляется невыполненной. Но не потому, что в Японии нет подобных Трофимову типов, а потому, что в этой стране  — иная природа мышления и другие законы языка.

Скептическое отношение к переводам «Вишневого сада» Чехов мог бы подтвердить и особенностями языка пьесы. Как, например, передать смысл странного тогда и для русской-то речи слова недотепа? Самое раннее его употребление у нас (в «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова, 1938) иллюстрируется только Чеховым («Вишневым садом» и письмом к Л.Мизиновой, 13 августа 1893 г.). Или враздробь, бывшее еще в «живом великорусском языке» времен В.Даля, а в нынешних словарях вместе с недотепой отнесенное к просторечным?

К трудностям перевода «Вишневого сада» специально обратится когда-нибудь энтузиаст, профессионально владеющий иностранными языками. Мы же ограничимся несколькими примерами того, как иногда пытаются переводчики восполнить отсутствие в их родном языке аналогий двум русским словам, не просто характеризующим специфическую народную речь старого Фирса, а имеющим более глубокий смысл.

Семантически недотепа и враздробь в контексте пьесы связаны между собой. В обоих словах  — упрек состоянию, противостоящему завершенности и вообще созидательному началу. В первом случае он обращен к человеку, во втором  — к обществу. Так сказать, упрек их несовершенности. Если человек может быть недотепой, то общество, по слову толстовского Левина, «переворотившись» после крестьянской реформы, «только укладывается», т.е. «недоуложилось». Ощущение чеховского Фирса, что «воля» была «несчастьем», в какой-то мере оправдано незавершенностью (значит, и несовершенностью) реформы. Неизвестно, что бы почувствовал старый лакей, познавший сладость крепостнического состояния, если бы ко времени событий пьесы все «уложилось», но то, что произошло, вызывает у него негативное чувство: «все враздробь». В известном смысле и вырвавшееся у Лопахина признание нескладности этой неуложившейся жизни отражает внутреннюю близость терминов, о которых идет речь.

Лопахин – Н.О. Массалитинов

Конечно, по своему непосредственному значению эти понятия принадлежат всему миру: под разными названиями оба они существовали испокон веку. Вспомним слугу-нескладеху на заре комедии масок или — в связи с фирсовским враздробь  — английское слово бедлам (буквально: «дом умалишенных»), синоним любой неразберихи, хаоса в сниженном, чисто бытовом смысле. Но в контексте русской пьесы эти понятия засверкали как соответствие национальным реалиям страны, столь долго после 1861 года бывшей в «переходном» состоянии….

Мы уже давно употребляем чеховское недотепа широко, на равных правах с литературными словами, несмотря на строгое указание в словарях: прост. или разг. Но откуда это слово пришло к Чехову?

Естественно обратиться к словарю Даля. В самом деле, в нем есть слова, близкие к недотепе. У создателя «Вишневого сада», если бы он обратился к словарю Даля, был широкий выбор: недомыка («об. простофиля, несмышленый, простоватый человек»); недупха (об. юж. «нелепый, неуклюжий и глупый человек»); недоэк (м<естн.> — «недоученный <...…>, не выучившийся чему-нибудь основательно…») и даже лексически столь созвучное чеховскому варианту недотяп, впрочем, менее других вызывающему ассоциацию со значением знаменитого чеховского слова (имеется в виду «недоруб, заруб, затес», и именно топором). Но Чехов не воспользовался ни одним из этих слов, а его недотепа оказался гораздо богаче каждого из них.

В известных нам русских диалектологических справочниках этого слова тоже не оказалось.

Но, как сообщила нам В.И. Силантьева (Одесса), недотепа — украинское слово. Давно известную истину никто не связал (в том числе и автор этих строк) с чеховской пьесой.

В пятом томе «Словника української мови» (Киiв, 1974. С.  301) читаем:

«НЕДОТЕПА. 1. Людина, яка не вмiе зробити, виконати, здiйснити i т.i., що-небудь з належним умiнням, як слiд; невмiла людина. 2. Розумово обмежена, тупа людина, дурень». (По-русски: «Недотепа. 1. Человек, который не может сделать, осуществить и т.д. что-нибудь с надлежащим умением; неумейка. 2. Умственно ограниченный, тупой, дурак».)

Это слово могло запомниться Чехову с детства: вторжение южнорусской и украинской лексики  — обычное явление в языке таганрожцев. Мог Чехов обратить внимание на него и в общении с украинцами в Сумах, где жил лето 1888 и 1889 гг. И теперь ясно, что единственное в письмах Чехова применение прозвища недотепа к флейтисту А.И. Иваненко, который был родом из Сум и увлек Чехова идеей снять там дачу, совсем не случайно. Но, как видим, опираясь на украинизм, Чехов освободил заинтересовавший его психологический тип от грубой тупости («дурень», «дурак» — так не назовешь даже Епиходова, не говоря о других «недотепах» у Чехова). Напомним также, что Чехов отнес это слово к студентам своего поколения, «смакуя меткое слово, ставшее впоследствии таким знаменитым»⁴.

Аня – Л.М. Коренева; Любовь Андреевна – О.Л. Книппер;
Гаев – К.С. Станиславский; Пищик – В.Ф. Грибунин

Хотя первые переводы пьесы появились довольно рано (на болгарском и чешском языках⁵), широкую европейскую известность она получила благодаря английской постановке на сцене театра «Олдвич» (1911 г.). Но к этому времени уже появился в печати более ранний ее перевод на английском языке  — в Америке, в 1908 году⁶. С этой даты начинается отсчет английских переводов «Вишневого сада», которые по числу изданий занимают первое место в мире⁷. А сколько переводов осталось в режиссерских столах разных театров! Как однодневные бабочки, они исполнили свою миссию и канули в Лету. На английском материале мы и займемся поднятым здесь вопросом.

Публикация перевода Макса С.  Манделла, состоявшаяся «под наблюдением» Отделения драмы Йельского университета (Dramatic Department of The Yale Courant), издателем была представлена американской публике как «страница драматургии, никогда ранее не переводившаяся для чтения». Теперь кажется символическим, что это произошло в месте, где в 1980 году родилось Международное Чеховское общество, сыгравшее большую роль в развитии чеховедения и установлении контактов между специалистами разных стран с русскими.

Любовь Андреевна Раневская – О.Л. Книппер

Смысл слова недотепа, видимо, озадачил Манделла. Он подступал к нему в каждом случае с учетом контекста. Когда Фирс бросает вдогонку Дуняше, забывшей сливки, свое первое недотепа, Манделл использует выражение «frozen pot!» (p. 23) — «замороженный горшок». Позднее Раневская, рассердившись на Петю, называет его так: «…you’re not baked enough» (p. 54)  — буквально: «вы недостаточно допечены», т.е. «недоделаны»; в те же трудные минуты ожидания итога торгов Фирс отвечает на слова Яши о том, чтобы он «поскорее подох»: «Oh, you rogue» (p. 55), т.е. «мошенник» (или «проказник», что менее здесь подходит, хотя вряд ли это был ответ в точном смысле). Для заключающего пьесу слова Манделл дал четвертый вариант перевода: «Simpleton!» (p. 72), т.е. «простак!». В английских толковых словарях Simpleton поясняется так: «глупый человек» («foolish person»). При первом выходе из славянского контекста в английский недотепа, таким образом, приобрел несколько оттенков, которые то приближаются к мотиву «недоделанности», то отдаляются от него в сторону «глупости» (особенно в последнем случае⁸), не вполне соответствуя психологическому типу, введенному в литературу Чеховым.

С перевода Манделла вошло в обычай заменять не поддающееся точному переводу второго значимого для нашей темы просторечного слова — враздробь — его литературным вариантом или чаще описанием его смысла. «Все враздробь» у Манделла звучит так: «they’re all separаted» — «все разделены».

Широкое знакомство английской интеллигенции с пьесой началось с переводов Констанс Гарнетт, известной еще с 1893 года переводчицы русских классиков. В 1894 году она была в России и в 1896 году могла бы уже перевести «Чайку», если бы получила от Чехова разрешение, о котором просила его в письме. Но Чехов не ответил, и она долго не выступала в печати с переводами его пьес. Правда, как полагает П.Майлс, автор работ о Чехове и его театре, рукописи ее переводов чеховских пьес уже в начале века ходили по рукам⁹. А «Вишневый сад» был известен еще и по ее переводу для лондонской постановки 1911 года. Наконец, в 1923 году она подготовила к печати двенадцать чеховских пьес¹⁰, имея за плечами огромный опыт работы над произведениями Гончарова, Островского, Толстого, Достоевского и Чехова-новеллиста¹¹. Тем более интересно знать, как, работая над «Вишневым садом», она справилась со словом, которое ни разу не встретила ни у кого из этих мастеров русской словесности.

Епиходов – М.А. Чехов

В переводе недотепы у Гарнетт заиграла черта Епиходова в качестве конторщика, который, по словам Вари, ничего не делает: пассивность. И это распространяется на всех, к кому относится гарнеттовское good-for-nothing («бездельник», «никчемный человек»). «Ech! You’re good-for-nothing!» — ворчит Фирс вслед Дуняше в начале пьесы. Странно звучит здесь сочетание чисто русского звучания междометия ech с отступлением от авторской, тоже чисто русской интонации: вместо «Эх ты, недотепа…»  — «Эх! Ты недотепа!». При такой пунктуации в переводе подчеркиваются и мотив нерадивости горничной, и укоризненный тон старика. В ссоре Раневской с Петей при таком переводе тоже есть намек на его «безделье», чего не скажешь в обращении больного Фирса к Яше и особенно к самому себе в конце пьесы: «Ech! I‘m good-for-nothing». Замена в последнем случае не только пунктуации, но и  — редкий случай в переводах пьесы  — местоимения (вместо ты  — я) в заключительной фразе Фирса усиливает самоиронию.

Русскому народному враздробь Гарнетт придала характер словесной игры, принятой в литературной речи англичан: «…but now they’re all at sixes and sevens…» («но теперь все в шестерках и семерках», то есть «все в беспорядке», или «вверх дном»).

В Музее книги Российской Государственной библиотеки сохранилась уникальная книга переводов «Чайки» и «Вишневого сада», которые, возможно, были подготовлены почти одновременно с переводами Гарнетт, но книга вышла в свет задолго до ее двухтомника, в 1912 году¹². Ее автор  — драматург Дж. Колдерон, по переводу которого «Чайка» шла еще в 1908 году в Глазго, и рукописи этих его работ были в ходу наряду с переводами Гарнетт¹³. Он тоже был в России в 1895–1897 годы и, может быть, тогда же узнал о Чехове. Его перевод «Чайки» П.Майлс считает «чутким и оригинальным»¹⁴, что характеризует его талант. Это вызывает интерес и с точки зрения нашей скромной задачи.

Епиходов – И.М. Москвин

Начнем с того, что обращение Фирса к Дуняше (у Чехова оно начинается так: «Ты! А сливки?») Колдерон смягчил, и оттого последующее английское недотепа у него лишено иронического налета, присущего этому чеховскому слову. Смягчил тем, что вместо грубоватого «Ты!» предварил упрек Фирса словами: «Here, girl, where’s the cream?» – что по-русски в этом контексте может означать: «Сюда, девочка (или, более вольно: «Послушай-ка, девочка»), где сливки?». Вряд ли вдумчивый переводчик мог иметь в виду другой смысл слова girl: «служанка», или «прислуга»  — это придало бы восклицанию начальнический оттенок, что не вяжется с отеческим отношением старого слуги к горничной, выросшей на его глазах. В то же время в колдероновском варианте недотепы («job-lot») есть какой-то слишком прагматический смысл: так говорят о собрании разнородных предметов, вообще о соединении несоединимого. В этой искусственности, правда, есть что-то епиходовское (вспомним сочетание его полуграмотной речи с чтением Бокля) и, в отличие от гарнеттовского бездельника, активное, хотя и бестолковое начало. В обращении к Дуняше «job-lot» кажется менее естественным. В примечании к первому появлению этого слова в тексте пьесы Колдерон производит его от русского дотяпать, что для нас, столько усилий употребивших для поисков русского источника чеховского неологизма, представилось поначалу сенсацией. Нигде, как в словаре Даля, дотяпать он найти не мог. Происхождение этого, как он выразился, «выдуманного» Чеховым слова он объяснил от не и дотяпать, то есть от not и to finish chopping, имея в виду: «не закончить рубку топором». Мы по наивности искали у Даля слова, начинающиеся с отрицания (недо…), а Колдерону давным-давно посчастливилось найти созвучный с недотепой глагол с утвердительным значением...

Ищем в словаре Даля этот глагол и читаем: «Дотяпать, дотесать или дорубить, кой-как доделать топором. Дотяпнуть топор до чего, втяпнуть его, врубить, всадить». Несмотря на обязательную связь слова с действием топора, которая подразумевалась и в далевском толковании слова недотяп (см. выше), здесь есть нечто близкое к чеховской характеристике интересующего нас понятия. Это нечто  — «кой-как», указывающее на недоделанность, незавершенность начатого, о чем уже говорилось. Но сведений об особом интересе писателя к этому уникальному изданию, увы, нет. Во всем его литературном наследии есть единственная запись, сделанная в 1884 году для «Врачебного дела в России»: «Даль»¹⁵, причем имеется в виду не словарь, а «Пословицы русского народа». Правда, Чехов мог бы пользоваться словарем, не отчитываясь перед своими будущими читателями, то есть не упоминая его нигде. Мог бы. Но вот что он говорил о подобных случаях И.Потапенко: «Я знаю одного писателя-народника  — так он, когда пишет, усердно роется у Даля и в Островском и набирает оттуда подходящих “народных” слов»¹⁶. Не в характере Чехова было бы так высмеять другого, а самому втайне делать то же. Он предпочитал «набирать» народные и ненародные слова из самой жизни. В русском разговорном языке дотяпнуть вряд ли ему могло попасться¹⁷. Более убедительной для нас остается связь чеховского недотепы с реально существовавшим его украинским собратом.

Любовь Андреевна – О.Л. Книппер; Гаев – В.В. Лужский

Печать нескладности и сумбурности на сложном слове job-lot сродни тому содержанию, которое Колдерон вложил в перевод фирсовского враздробь: «but now it’s all higgledy-piggledy» («а сейчас все в полном беспорядке»). В обоих случаях подразумевается отсутствие или нарушение порядка. Русскому просторечному выражению враздробь противостоит весьма живописный разговорный вариант понятия вместо чисто литературного disorder или даже full disorder — «полный беспорядок». Так что соседство job-lot и higgledy-piggledy в этом переводе подтверждает наше сближение смыслов этих двух ключевых слов в авторском тексте, по-разному отражающих состояние переломной эпохи.

Фирс – П.А. Павлов

Из более поздних английских версий недотепы достоин внимания свободной трансформацией смысла русского «первоисточника» перевод Дж. Гилгуда, сделанный им для своей постановки в театре «Лирик» (Лондон, Хаммерсмит, 1954 г.), в которой он не участвовал как актер. В 1961 году его версия чеховского текста прозвучала в спектакле М.Сен-Дени в театре «Олдвич» (с участием Гилгуда в роли Гаева). В предисловии к переводу, изданному в 1963 году, Сен-Дени отмечал в нем вторжение особенностей современной английской речи и объяснял это тем, что сам Чехов, как настоящий поэт, не придерживался строгих языковых норм¹⁸. В нашем случае эта свобода сказалась на слове недотепа: «muddler», от «muddle»  — «неразбериха», «путаница в голове». Вслед за первым переводчиком пьесы С.Манделлом Гилгуд пытался разнообразить каждое употребление этого слова учетом контекста. Фирс у него, прежде чем отчитать Дуняшу за забывчивость, подобно обращению по Колдерону («Here, girl»), говорит: «You, girl!». Но в следующих словах: «Eh…you muddler» – существительное остается свободным, без пояснений, как и в устах Раневской, рассердившейся на Петю. Когда же Яша говорит Фирсу, чтобы он «поскорее подох», старик в этой английской версии отвечает: «Eh, you young muddler» (с. 54), снабдив прозвище эпитетом «молодой», или скорее ввиду разницы возрастов «юный». И, соответственно, в финале он о себе говорит так: «Ech, you old muddler» (с. 78), то есть «Эх, старый путаник» (или, если перевести вольно, «старик бестолковый»). Замечательно, что если русское укоризненное эх при недотепе переводчик сохраняет при обращении Фирса к себе, то в реплике Фирса на слова Яши он дает другое, чисто английское междометие  — еh, соответствующее нашему презрительному «фу». У Чехова в обоих случаях значится: «Эх ты…... недотепа!». Лишь в финале введено одно синтаксическое отличие, продиктованное бессилием Фирса: после восклицательного знака стоит снова многоточие, вынужденная пауза, во время которой герой может перевести дух и лежать уже, по ремарке, «неподвижно». Как видим, даже сохраняя общую интонацию в повторах, Чехов вносит в нее оттенки, соответствующие сиюминутному психологическому состоянию героя. Отступление переводчика от авторского повтора, оправданного желанием дать почувствовать зрителю ритмическое начало в речи старого слуги, объясняется необходимостью провести границу между обращением Фирса к человеку, который не мог быть ему симпатичен, и к себе самому. Ведь если Фирс и не расслышал обидных для него слов Яши, интонацию их он мог уловить.

Индивидуальную пунктуацию имеет у Чехова и обращение Фирса к Дуняше: «Эх ты, недотепа...…» – где многоточие  — вместо восклицательного знака в двух других случаях  — смягчает упрек, придает ему нечто от эпической констатации факта. Во время паузы, соответствующей этим трем точкам, Фирс, видимо, продолжает развивать свою мысль про себя, а потом и впрямь что-то «бормочет». Требовать от переводчика копирования авторской пунктуации значило бы лишить его работу творческого начала, связанного с особенностями родного языка.

Шарлотта – В.Н. Павлова

Под стать такому независимому от чеховского варианта недотепы и превращение у Гилгуда фирсовского враздробь в английское «but now everything’s topsy-turvy»  — «а теперь все шиворот-навыворот» (или «вверх дном»). Аналог, по смыслу довольно близкий к русскому наречию, но все же не столь резко нарушающий литературность общего лексического фона английского текста, как у Чехова.

Новая полоса в истории переводов чеховских пьес связана с обращением к этой нелегкой работе славистов, знатоков творчества писателя. Между временем, когда появился и когда был издан перевод актера и режиссера Гилгуда, в 1956 году, вышла книга переводов Старка Янга под заглавием «Лучшие пьесы Чехова»¹⁹. Текст «Вишневого сада», как и других пьес, не снабжен примечаниями, но косвенно они присутствуют в самом переводе. Так, вместо лаконичного фирсовского «А воля вышла…» — о времени, когда он был уже старшим камердинером,  — Янг пишет точно: «And at time the serfs were freed…» (p. 257) — «А в то время, когда освободили крепостных…». И, не мудрствуя над поиском аналогии русскому враздробь, описывает состояние общества после реформы так: «The peasant stuck to the masters, the masters stuck to the peasants, and now everything is all smashed up, you can’t tell about anything» (p. 257). Смысл: «мужики держались за господ, господа за мужиков, а теперь все разбито начисто, ничего понять нельзя». Все верно, но дух фирсовской речи улетучился.

Что касается недотепы, то здесь ученый пошел по проторенному Гарнетт пути во всех четырех употреблениях этого слова в пьесе: «good-for-nothing». Не имея возможности судить о новизне этого перевода в целом (впрочем, как и в других случаях), признаем, что новых аспектов в передаче интересующих нас слов этот автор не дал. Богаче в этом отношении оказались последующие публикации «Вишневого сада» английскими специалистами по Чехову

В 1964 году вышел третий том академического «Оксфордского Чехова» с «Вишневым садом» и другими пьесами в переводах Р.Хингли²⁰. В целом переводы Хингли ценятся как новый этап по сравнению с эпохой К.Гарнетт с более тонким воспроизведением своеобразия чеховского стиля, его подтекстов и музыкальности. Хотя К.Чуковский считал, что колорит просторечия в прозе Чехова Хингли не удавалось сохранить²¹, несомненно, что в своем варианте недотепы Хингли пытался учесть сложность этого понятия. И нашел новый акцент для него в слове nincompoop. В нашем англо-русском словаре В.К. Мюллера это означает «простофиля», «дурачок», а в английских толковых словарях — «глупый, неинтеллигентный человек». Это дает возможность трактовать nincompoop как «неинтеллигентный простофиля», если иметь в виду Епиходова и тех, к кому оно относится прямо, и исключить вполне интеллигентного Трофимова.

Варя – М.П. Лилина

Но замечательна находка Хингли, обогащающая смысл слова недотепа выражением, которое прямо относится к Епиходову: «двадцать два несчастья», – не имея такого широкого значения, и не представляет трудности для перевода. У англичан к нему есть калька: «Twenty two misfortunes», – и большей частью она используется, иногда лишь отдаляясь от буквального перевода, например: «Twenty two troubles» (вместо «несчастья»  — «заботы», «волнения») в переводе Л.Сенелика (о его переводе см. ниже). Хингли же, воспользовавшись именем Епиходова  — Семен,  заменил это выражение другим, бытующим в английской повседневной речи: «Simple Simon» (буквально: «Семен-простак», но для англичан вообще «простак»; в определении  — тот же корень, что у Манделла в слове Simpleton). В пьесе это выражение звучит комично. Особенно смешно, когда Варя, обратившись к нему с выговором за самовольное присутствие на балу, называет его сначала по имени, а в конце их перебранки, прогоняя с глаз долой, бросает резко: «Simple Simon!». Контекст перевода этой сцены подчеркивает родственность двух свойств личности Епиходова, отраженных в словах недотепа и двадцать два несчастья.

Найденная Хингли для недотепы английская аналогия пришлась по душе другому крупному специалисту по Чехову, Дэвиду Магаршаку, который повторил ее в своем переводе через несколько лет²². Со своей стороны Хингли при переводе враздробь повторил находку Гарнетт с «шестерками и семерками». Так в поисках своего пути переводчики используют опыт предшественников.

Просторечное начало фирсовского враздробь, как ни странно, из перевода Магаршака исчезло совсем. Не найдя, как его предшественники, хотя бы приблизительного подобия этому сочному, выразительному народному слову в реплике Фирса («а теперь все враздробь, не поймешь ничего»), он просто его опустил, как и Старк Янг. И реплика прозвучала так: «Now everybody does what he likes. You can’t understand nothing» (с. 213).  — «Теперь каждый делает, что ему нравится. Ничего нельзя понять». Здесь обращает на себя внимание одна тонкость. Отбросив враздробь из первой фразы, Магаршак построил ее грамматически верно, что соответствует речи Фирса; но возможно, желая как-то возместить потерю народного слова, во второй фразе он к глаголу с отрицанием (can’t understand) отнес отрицательное же местоимение nothing, что не принято по правилам английского литературного языка (должно быть вместо nothing – anything) **. Такой способ создать впечатление деревенского колорита речи старого слуги, как нам кажется, не соответствует ее индивидуальному стилю, созданному Чеховым. Народная природа речи Фирса создана автором не грамматическими ошибками, а самобытностью лексики.

Из исследователей Чехова «Вишневый сад» перевел также Лоуренс Сенелик (1977 г.)²³. Его книга из двух пьес, «Чайки» и «Вишневого сада», рассчитана на широкого читателя и потому снабжена подстрочными пояснениями к некоторым реалиям (к упоминанию Бокля Епиходовым, к словам Фирса о «воле», несмотря на то, что они, как и у Янга, заменены прямо в тексте словами об освобождении крепостных, и др.). Фраза Фирса о «господах» и «мужиках» звучит здесь ближе к русскому оригиналу, чем у Магаршака, и сенеликовское враздробь совпадает с более удачным у Гилгуда вариантом: «…but now everything is topsy-turvy». В поисках своего варианта недотепы Сенелик обратился к тому же причастию baked, что и Манделл в одном из своих четырех переводов этого слова. Но он использовал не наречие enough, требующее в этом контексте отрицания (см. выше пример у Манделла), а другое  — half («наполовину»), соответствующее в этом случае нашей сложной отрицательной приставке недо-. Образованное таким образом слово half-baked («допеченный наполовину») может рассматриваться как образный синоним прилагательного «глупый», что возвращает нас к началу традиции английских переводов недотепы.

Гаев – В.В. Лужский

Еще один знаток Чехова, К.Крамер (вместе с М.Букер), в 1986 году предпринял попытку новой английской интерпретации недотепы²⁴. Подобно Колдерону, он счел нужным сделать примечание к происхождению этого, как он тоже выразился, «неологизма» Чехова, переведенного им как numbskull. Это сложное слово образовано от numb («заледенелый») и skull («череп»), по аналогии с thickskull  — «толстый череп», что соответствует русскому выражению «медный лоб», то есть синониму «тупости». Крамер же в примечании дал читателю для понимания авторского смысла этого трудного слова свои синонимы: clumsy, awkward, gauch (все они означают приблизительно одно и то же: «неуклюжий», «нескладный», «неловкий») и dullwitted, то есть «тупой», «глупый»²⁵. Вслед за Магаршаком авторы этого перевода обошли трудности в связи с фирсовским враздробь, дав очередное «описание» смысла этого слова: «…but now everybody’s gone his own way, you can’t understand anything» (буквально: «…но теперь каждый идет собственным путем, нельзя что-нибудь понять»). Здесь фирсовское «не поймешь ничего» построено, как и в оригинале, грамматически правильно.

Английские издания «Вишневого сада» на примере даже маленького, но, может быть, самого трудного участка авторского текста свидетельствуют об огромной работе иностранцев, опровергающей сомнения Чехова в целесообразности переводов пьесы.

Случай с недотепой вызвал немало дебатов на кембриджской конференции «Чехов на британской сцене» в 1987 году. Кроме доклада В.А. Ряполовой , назовем выступление Дэвида Аллана. Оно было посвящено английской версии «Вишневого сада», созданной Тревором Гриффитсом по одному из прежних переводов. Д.Аллан обратил внимание, в частности, на перевод обращения Фирса к самому себе в конце пьесы: «You silly old nothing» («Ты, глупый старый нуль») — вместо чеховского: «силушки-то у тебя нету, ничего не осталось, ничего...», с намеком на то, что жизнь старика, оставшегося в пустом доме, потеряла всякий смысл²⁶. Случай, иллюстрирующий авторскую трактовку.

Как видим, есть и потери, и удачи, но приведенные английские эквиваленты двух слов самого старого героя пьесы открывают множество смыслов. Потенциальных и привнесенных переводчиками, которые будят мысль, заставляют признать все новые и новые возможности интерпретации авторского текста. Вместе с тем ясно, что ни один перевод, даже самый совершенный, если бы он был возможен, никогда не заменит всего богатства впечатлений, которое дает чтение оригинала. То же можно сказать о переводах ключевых слов в «Гамлете», «Фаусте», «Евгении Онегине». А если эти слова из чисто национального обихода, то трудности для переводчика возрастают. И, как споры о жанре последней пьесы Чехова можно разрешить только признанием его уникальности и того, что жанр «Вишневого сада» есть «Вишневый сад» (то есть что это было художественное открытие начала ХХ века),  так по поводу перевода специфически русских слов в этой пьесе можно было бы успокоиться на том, что ни один иностранный вариант не может передать изюминки оригинала вполне. И что русского недотепу из примечания осведомленного переводчика лучше перевести в транскрипции прямо в текст. Нашел же в этой форме законное место в языках других народов исконно русский по этимологии термин для обозначения летательного аппарата: «спутник». (А еще раньше — «самовар», «сарафан», по крайней мере на английском языке)²⁷.

Кажется заманчивым дальнейшее обследование переводов «Вишневого сада». Оно поможет не только оценить языковое богатство великой пьесы, но и понять своеобразие неустойчивости и неупорядоченности русской жизни переходного времени и многие другие психологические, жизненно важные проблемы, волнующие человечество.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30 т.: Письма. М.: 1982. Т. 11. С. 284.

² Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30 т.: Письма. М.: 1983. Т. 12. С. 55.

³ Рехо К. Русская классика и японская литература. М., 1987.С.213.

⁴ Серебров-Тихонов А.Н. О Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С.  591.

⁵ О названных переводах см.: Боров Тодор. Чехов и България. София. С.  206; Богатырев Ш.Ш. Чехов в Чехословакии // ЛН. Том 68. С.  758; Кулерму-Рудак А., Молескис Г. Чехов в Греции // Там же. Том 100. Кн. 2,  готовится к печати.

⁶ The Cherry Garden. A Comedy in four Acts by Anton Chehov. Transl. from the Original Russian by Max S. Mandell with an Introduction by the Translator. Published under the Supervision of the Dramatic Department of the Yale Courant. (Дата  — в примечании издателя: New Haven. April 1908). В этой первой публикации по-английски название пьесы имеет широкий смысл: «сад» как синоним «парка» и даже «огорода». В дальнейшем в английском названии пьесы используется слово сад в его более узком смысле: «orchard» («фруктовый сад»).

⁷ Публикации пьесы на английском языке, часто без указания имени переводчика, к 1985 году составили 33 названия в собраниях пьес и других произведений Чехова и 37 в отдельных изданиях и переизданиях «Вишневого сада». См.: Sendich Munir. Anton Chekhov in English: A Comprehensive Bibliography of Works About and By Him (1889–1984) // Russian Language Journal. Русский язык. Ed. by Savely Senderovich, Cornell University and Munir Sendich, Michigan State University. 1985. Vol. ХХХ1Х. Numbers 132–134. P. 227–379.

⁸ Как нам сообщил докторант Токийского университета Такахаси Кэнъитиро, отклонения в эту сторону нередки и в японских переводах, особенно более ранних. Например, Такакура Тэру в 1929 г. перевел недотепу словом «мануке», что означает: «тупой», «тупица». В 1993 г. Мацусито Ютака еще более огрубил понятие недотепы  — словом нукесаку (тоже «тупица» или даже просто «дурак»). В недавнее время в переводе Оно Митико появилось слово  мидзюку-моно, что значит «несозревший» («недозревший») человек (1998 г.). Это прилагательное близко к манделловскому «недопеченному», что мы встретим и в поздних английских переводах.

⁹ См.: Майлс П. Чехов на английской сцене. Перев. В.А. Ряполовой // ЛН. Том 100,  кн. 1. М., 1997. С.  494.

¹⁰ Tchekhov A. Plays, from the Russian by Constans Garnett. L., 1923. V. 1—2 («Вишневый сад» напечатан в первом томе, после «Чайки»). До этого издания англичане могли читать только прозу Чехова по многим переводам начиная с 1903 года.

¹¹ Об этих переводах см.: Шерешевская М.А. Чехов в Англии. Переводы (проза и письма) // ЛН. Том 100, кн. 1. С.  377.

¹² Two Plays by Tchekhof. The Seagull. The Cherry Orchard. Translated with an Introduction and Notes, by. George Calderon L. 1912.

¹³ См. Майлс, указ. соч.

¹⁴ Там же.

¹⁵ Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30 т.: Сочинения. М. 1979. Т. 17. С. 351.

¹⁶ Потапенко И.Н. Несколько лет с А.П. Чеховым // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С.  335.

¹⁷ По пути Колдерона, не зная, как и мы, об украинском словоупотреблении недотепы, пошла и единственная наша соотечественница, заинтересовавшаяся этимологией этого слова, В.А. Ряполова. Далевские варианты, близкие по звучанию к недотепе, см. в ее статье на английском языке: English Translations of Chekhov’s Plays: a Russian View // Chekhov on the British Stage. Ed. and transl. By Patrick Miles. Cambridge. 1993. P.  227.

¹⁸ Chekhov Anton. The Cherry Orchard. English Version by Sir John Gielgud. Introduction by Michel Saint-Denis. N.Y., 1963.

¹⁹ Best Plays by Chekhov. The Sea Gull. Uncle Vanya. The Three Sisters. The Cherry Orchard. Transl. аnd with an Introduction by Stark Young. N.Y., 1956. («Вишневый сад»  — на с. 226 — 296).  

²⁰ The Oxford Chekhov. Tr. аnd ed. by R.Hingley. V. 111. L.; N.Y., 1964.

²¹ См. об этом у М.Шерешевской. Указ. соч. С.   405.

²² Chekhov Anton. Four Plais. Transl. By David Magarshack. N.Y., 1969.

²³ Chekhov Anton. The Cherry Orchard and the Seagull. Transl. By Laurence Senelick. Illinois, 1977. Опыт перевода чеховских пьес автором учтен в его статье «Chekhov’s Plays in English // The North American Chekhov Society. Bulletin. Vol. IX / No 1. Spring. 2000. P. 11–14. Текст перевода «Вишневого сада» любезно предоставлен нам автором.

²⁴ Chekhov Anton. The Cherrry Orchard. Transl. by Karl D. Kramer and Margaret Booker. Introd. and Notes by Karl Kramer // Occasional Papers in Slavic Languages and Literatures. Vol. 3. Summer 1986.

²⁵ Ibid., p. 79. В словаре В.К. Мюллера есть и более простое, близкое по звучанию слово, обозначающее: «олух», «тупица» и др. (numskull), но переводчики предпочли вариант с более широким спектром понятий.

²⁶ Allen David. The Cherry Orchard: a new English version by Griffiths // Chekhov on the British Stage. P. 163 — 164.

²⁷ Шаги в этом направлении уже делаются. «Nedotyopa!»  — последнее слово в названном выше переводе Гриффитса. В 1992 году со сцены Малого театра в финале немецкого спектакля (театр в городе Хайльбронне) московскую публику тронуло четко прозвучавшее по-русски недотепа.

* От франц. carambole – «красный шар».

* * Сообщено профессором Р.Джексоном (США, Йельский университет).