ЖИЗНЬ ЯЗЫКА

Ирина ЧАЙКОВСКАЯ,
г. Бостон

32 строфы из «Онегина»

(Нина Гольдмахер и ее литературная студия в Бостоне)

Да-да, не удивляйтесь, в Бостоне, а вернее, в его пригороде, Ньютоне, существует литературно-драматическая студия на русском языке. В подзаголовке статьи я поместила на первое место имя ее руководителя – Нины Гольдмахер. Не было бы Нины – не было бы студии. Полгода назад, приехав в Бостон, я случайно в городской библиотеке наткнулась на объявление на русском языке. Отпечатанный типографским способом – с портретами Пушкина, Чехова и Толстого по верхнему краю – текст оповещал всех желающих, что тогда-то состоится концерт литературной студии, указывался адрес американской школы. Естественно, мы – трое новоприбывших «русскоговорящих» – отправились на этот концерт. И не были разочарованы.

В первом отделении подростки – кое-кто с заметным акцентом, но все с неподдельным воодушевлением – читали наизусть строфы из «Евгения Онегина». Во втором – был показан сценический вариант «Мастера и Маргариты» Булгакова. Я заметила, что не только на сцене, но и в зале атмосфера была волнующе-приподнятая. Похожий на наш привычный актовый зал большой зал арендованной под концерт американской школы был заполнен публикой – сидели дети от 8 до 18 лет, сидели их родители и бабушки с дедушками, сидели бывшие и нынешние студийцы со своими друзьями и знакомыми, потенциальные участники студии, пришедшие «примериться» к репертуару и взвесить свои шансы и возможности, тут же находились активные ценители и давние болельщики коллектива, а также те, кто, как мы, случайно пришел по объявлению, но таких, конечно, было меньшинство.

Две взрослые девочки, разместившиеся за нами, переговаривались между собой по-английски, рыжий мальчик впереди громко шептал что-то соседу по-русски, но с ужасно смешной американской интонацией и с совсем не русским р. На поклон между тем вместе с чтецами и актерами вышли двое взрослых. Женщина в чем-то артистически длинном и темном и скромного вида мужчина. Про женщину, услышав ее голос и увидев повадку, я подумала: «Актриса». Это и была руководитель студии и главная виновница всего, нами увиденного, – Нина Гольдмахер. Мужчина же оказался режиссером-постановщиком спектакля Михаилом Редько.

После представления, в котором потрясали и сам материал, и дети, читающие и играющие, как могут только самые одаренные актеры, – естественно и искренне, я дала себе слово побольше узнать об этом удивительном в культурной жизни Бостона явлении.

И вот я там, где проходят занятия и читки, просмотр кинофильмов и слушание музыки, где еженедельно по средам, пятницам и субботам уже одиннадцатый год собираются участники литературно-драматической студии, – в доме Нины Гольдмахер. Где еще, как не дома у руководителя, собираться этим ребятам? В Америке, по моим наблюдениям, далеко не все школы озабочены послеурочным времяпрепровождением своих питомцев. Довольно часто учителя не имеют дополнительных обязанностей, устремляясь после своих уроков домой – недосягаемая мечта обремененного всевозможными нагрузками российского педагога!

За чаем мы разговаривали. Мне не терпелось узнать, как родилась у Нины идея обучать детей эмигрантов из России не элементарному русскому языку, к чему вроде бы располагает ситуация, а литературе. Как я и думала, внутренний импульс был задан собственными детьми.

Старшему, 13-летнему Грише, по приезде в Америку явно требовалась «психологическая поддержка». Прекрасно владея русским и английским, он, однако, был одинок в американской школе, не мог найти себе круг общения, у него не было друзей-ровесников. Помогая сыну, Нина стала собирать у себя дома группу русских подростков, читать с ними по ролям русские пьесы, смотреть фильмы, декламировать стихи... В то время она еще работала программистом. Прошло 10 лет – и вот младший сын Леня, приехавший в Америку в младенческом возрасте, начал учиться. Леня пошел в 7-й класс хорошей частной американской школы. C математикой все там было в порядке, а вот с литературой... Если учесть, что Леня посещал Honors class, то есть класс, где предмет давался на самом высоком уровне, то тема, изучаемая на уроке литературы, показалась Лениной маме несколько странной. Тема касалась индейцев в Нью-Джерси. Лене предстояло написать обстоятельную биографию одного из индейских вождей. «Все это хорошо, но где же литература?» На это было отвечено: «А литература, уважаемая, у нас интегрирована с историей». Следующим произведением в курсе интегрированной с историей литературы был «Принц и нищий». Его изучали почему-то в течение 5 месяцев. В ходе изучения получали задания сконструировать то одну, то другую настольную игру на сюжет марктвеновской книжки. На недоуменный Нинин вопрос «Почему литературный анализ подменяется конструированием игр?» отвечено было: «В этом классе (Honors class!), уважаемая, есть только три человека, кому интересно читать». Тут уж Нина забила тревогу и решила взяться за дело сама.

Так постепенно рождалась идея создать место, где дети будут читать «нормальные» хорошие книжки и одновременно общаться со сверстниками. Был создан первый класс будущей литературно-драматической студии (Newton Russian Literature and Drama studio).

Нина Гольдмахер в шутку называет себя Колумбом – она первой проторила для семьи дорогу в Америку. Но она же явилась первооткрывателем невиданного для здешних мест дела (американское business не очень подходит для данного случая) – преподавания русской литературы и театра в группах подростков. В каждой такой группе занимаются по 10–12 человек – как раз столько, чтобы сложился круг и образовалась компания, обеспечивающие интересное и интенсивное общение своим членам.

– Нина, не страшно вам было открывать литературную студию на русском языке для детей эмигрантов? Эти дети, как правило, и русский-то знают плохо.

– Я ориентировалась на тех, кто уже знал русский язык. Некоторые из них были детьми «начинающих» русских эмигрантов, кое-кого научили русскому родители или бабушки. В том первом классе студии, которую я создала 10 лет назад, был мой сын Леня, приехавший в Америку в возрасте двух месяцев. Он читал по-русски, но медленно. Таких медленно читающих детей было в этой группе несколько. Для них я придумала особый метод. Я разрешала им обращаться к переводам. Я не видела большой беды в том, чтобы классику в больших объемах – Толстого, Достоевского – читать по-английски, а обсуждать в классе по-русски.

– Что способствовало успеху дела?

– Мне повезло: я живу в Бостоне, где в русскоязычной среде много людей, дорожащих культурой и образованием. Были родители, которые записывали ко мне детей исключительно из-за русского языка и литературы. Другие делали это из-за недовольства американским образованием, школой, тем, как здесь поставлено преподавание литературы. Третьих беспокоили вопросы психологической адаптации: у детей не было друзей, компании, атмосферы. Недавно приехавшие попадали ко мне именно по этой причине. Потом оказывалось, что и для начитанных детей у меня находилась достаточно интересная и сложная работа.

– С какого возраста вы принимаете в группу?

– В моей программе сделан упор на старших детей, с 9–10 лет, не раньше. Срок пребывания в студии – 5–7 лет. В конце концов доходим до «Евгения Онегина», «Анны Карениной».
Театр у нас – только средство, поэтому художественные потери и накладки неизбежны. Но театр погружает детей в русскую культуру, да и стимулирует освоение сложного языка, трудных лексических и грамматических конструкций.

– Я не видела у вас сцен из гоголевской «Женитьбы» или из пьесы о Пушкине «Последние дни», которые вы показываете, но могу себе представить, как трудно без приманки сценой заставить студийца прочитать – прочитать, даже не выучить – монолог Агафьи Тихоновны или Николая I.

– Ради роли выучиваются сложнейшие тексты. Мы даем играть всем. Порой слывшие неодаренными дети получают главные роли и великолепно с ними справляются. Вы спрашивали про успех – концерты играют важную роль в успехе. Вот в этом году выпустилась Наташа Бельская. Несколько лет назад, когда ей было лет 14, родители хотели увезти ее на каникулы в Европу во время подготовки к концерту. А она ни в какую: «Я весь год читала русскую литературу, а теперь вы хотите лишить меня концерта». Концерт для многих учеников, не для всех – награда за занятия.

– Ну да, они же выходят на сцену. Их видят родители, друзья. Они выступают в роли артистов. И все же, может быть, в Америке все это лишний груз?

– Вы имеете в виду любовь к театру, поэзии и литературе? Если мы верим, что искусство обогащает жизнь, тогда это не лишний груз. А кому-то – лишний, безразлично, в Америке ли, в России ли. Прошлой зимой я каталась на лыжах в Нью-Хэмпшире. В кафетерии рассказывала соседям по столу о своей работе. Услышав мои рассказы, подошла дама с мальчиком: «Зачем вы это делаете? Неужели есть сумасшедшие родители, которые отдают к вам детей?».

В этом месте я вспомнила, как одна дама кричала по телефону в ответ на мои заверения, что я научу ее ребенка не только русскому языку, но и образу мыслей, менталитету: «Мы бежали от этого менталитета, а вы будете его насаждать». Думаю, что под словом менталитет мы с ней подразумевали совсем разные сюжеты.
Нина продолжает:

– Дети, занимающиеся серьезной литературой по-русски, и в американской школе занимаются английским в самых лучших, почетных классах, и дружат они с теми американцами, кто любит литературу, искусство.

– Такие есть?

– Конечно. Друг моего Лени, Бен Шмидт, чего только не знает, кого только не читал – русскую, французскую, немецкую литературу, философию! Правда, он сын профессора философии. Здешние интеллектуалы – часто дети гуманитариев. Но вернемся к русским детям. У Миши Редько и сын, и дочь родились в Америке. Миша, еще будучи просто родителем, как-то сказал мне запомнившуюся фразу: «Дети в вашей студии становятся счастливее, так как сокращается разрыв между поколениями в семье». С Шекспиром к родителям не подойдешь, они сами тут нуждаются в помощи. Английскому языку в семьях часто «яйца курицу учат». А мне звонит, скажем, Анечкина бабушка: «Спасибо, мы с Анечкой сидим и читаем “Евгения Онегина”». Не все согласны с тем, что я сейчас вам говорю. Для многих все это – полный бред. Для кого-то цель – полностью слиться с американской культурой, ассимилироваться.

– Нина, а вы изучаете только русскую литературу?

– Не совсем. В программу входят и представители мировой литературы – Шиллер, Гете, Оскар Уайльд, Цвейг, Мопассан, Кафка. В курсе поэзии я практикую переводы с одного языка на другой. Студийцы читают в подлиннике, например, сонеты Шекспира, а затем сравнивают их с пятью русскими переводами. Некоторым студийцам нравится переводить стихи Пушкина, Лермонтова с русского на английский. Когда-то Филя Редько перевел на английский «Кадиш» Галича и даже завоевал в своем городе первую премию на конкурсе по интерпретации поэзии. Сейчас, кстати, уже учась в Гарварде, он начал переводить прозу Бунина, я нашла ему, кажется, еще не переведенный бунинский рассказ.
В классе мы занимаемся не только русской лексикой, но и английской. Даже у тех, кто здесь родился, словарь бывает бедный, неплохо было бы его расширить, чтобы они и в английском могли себя проявить. Английский язык постоянно включен в наши уроки. Ко мне, кстати, подходили родители американских детей с просьбой организовать подобную школу для американцев.

– Ну и?..

– Не взялась. Русскую литературу я знаю гораздо лучше и люблю, да и английского языка у меня не хватило.
Представляю сейчас российского учителя-словесника, как он читает эти заметки и думает: «Знаем, знаем, какую литературу преподают в Америке. Адаптированную – раз. Политизированную – два. Чтобы дети не слишком утомлялись – три». А вот и не так. И даже совсем наоборот. Во всяком случае в классе Нины Гольдмахер. Нина создала свою, авторскую, как говорят в России, программу. В нее вошли особенно ею любимые русские авторы – Пушкин, Гоголь, Толстой, Чехов, Бунин, Булгаков, Бабель. В ее доме семь полок забиты папками со «штудиями», это ее разработки уроков, композиций, спектаклей. На ее письменном столе перед уроком, подготовка к которому даже сейчас, когда много наработано, длится за полночь, книги Айхенвальда, Выготского, Лотмана, лекции Набокова, труды русских и американских литературоведов. Она ищет в них изюминку, ищет что-то такое, что заставит ее американских учеников думать, сомневаться, погружаться в атмосферу интеллектуального напряжения.
Поначалу родители требовали: «Сделайте полегче! Детям трудно!». Сейчас даже самые неуступчивые понимают: в этой заряженной мыслью интеллектуальной атмосфере – сила Нининых уроков. Не каждый подросток дорос до них, не всякого Нина и возьмет к себе. Но уж если взяла... У Нины Гольдмахер есть жесткие требования, например: студиец за время изучения «Евгения Онегина» должен выучить наизусть и исполнить в классе 32 (sic!) пушкинские строфы. Почему 32? Так сложилось: Нина отобрала свои самые-самые любимые онегинские строфы. Дети должны выбрать из них 32 строфы для заучивания.
Недавно один мальчик выбыл из группы, так как не смог сдать Нине все положенные стихи. Рассказывают, что он собирается-таки их выучить – кому же хочется прослыть среди друзей невеждой и лентяем? Представляете, выучит – и победоносно, на белом коне, вернется в группу! Ведь он же тогда присоединится к тем немногочисленным, но блаженным человеческим экземплярам, кто, по определению поэта, «знает сладострастье высоких мыслей и стихов».

В связи с этой историей мне вспомнился рассказ Соломона Волкова о нежелании американских студентов заучивать стихи наизусть, с которым столкнулся Иосиф Бродский по прибытии в Америку. Любопытно, что его американский коллега – славист был твердо убежден, что русские учат стихи только потому, что у них нет хороших библиотек и отсутствуют литературные тексты. Что бы сказал уважаемый профессор, узнав про исполнение 32 пушкинских строф в американском городе с достаточным количеством библиотек и текстов?

– Легче или труднее работается сейчас в сравнении с началом?

– Конечно, легче. Много наработано. Есть опыт, программа. Программа гибкая, в ней все время что-то меняется. Легче с родителями – у меня уже есть репутация, да и родители видят результат, уже не бунтуют. Раньше они бунтовали, когда я давала школьникам сравнить с оригиналом 2 перевода из Киплинга. Теперь все видят, что английский язык на уроке не мешает. Моя программа криминальная с точки зрения американской педагогики. Здесь школьников по 7–8-й класс включительно держат на легком чтении и не задают учить стихи, а у меня дети 10–11 лет читают трудные классические тексты на «двоюродном языке» (Нинино словосочетание в применении к русскому. – И.Ч.) и заучивают стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева.

Говорят, что одна Нинина ученица, у которой сложно складывались взаимоотношения с Америкой, призналась родителям: «Я живу только от пятницы до пятницы». Что это? Литературотерапия, наверное.
На мой вопрос, чем бы она хотела заниматься в жизни, Нина Гольдмахер ответила, что любит разбираться в чужих проблемах и соединять одиноких людей. Не было бы у нее литературной студии в Бостоне – открыла бы бюро знакомств и устраивала бы счастливые человеческие судьбы. Сдается мне, и на своем нынешнем месте Нина занимается тем же – делает людей счастливее.

Ноябрь 2002, Бостон.