Михаил Михайлович

Дети должны скопировать нарисованный на доске замок. Головки склонились над альбомами, старательно зашуршали карандаши и фломастеры. Один только вдохновенный еврейский мальчик Лева замер, высоко держа свой малиновый фломастер.
– Лёв, ты что?
– Михаил Михайлович, – отчетливо произнося каждую букву, осведомляется Лева, – можно начинать?
– Все уже давно начали.
– Можно?
– Можно, мой милый!
Лева с неестественной быстротой раскрывает альбом и страстно приступает к работе.
Блямс!!!
Утомившийся от поисков Олег решительно вываливает содержимое своей сумки на пол. Начинает рыться в этой куче.
– Совсем с ума сошел, – голосом старорежимной дамы произносит Лена.
Подхожу к Олегу. Тот напряженно шевелит ушами. У него такой несчастный вид, что волна милосердия заливает огонь раздражения и грустная снисходительность клубится в моих глазах.
– Олег, – проникновенно спрашиваю я, – зачем ты высыпал свои вещи?
– Альбом ищу, – бурчит в ответ Олег.
– Извини за любопытство, как долго ты намерен его искать?
Молчание.
– Знаешь, что-то мне подсказывает, что ты забыл его дома.
Молчание.
– Дайте ему листочек кто-нибудь, – прошу я ребят.
Чья-то рука кладет листочек на парту ушастому бедолаге. Он мрачно придвигает к себе локтем листочек, но поисков альбома не прекращает.
– Карандаши у тебя есть?
– Где-то были.
– Посмотри в пенале – не ошибешься!
Карандаши оказались в пенале. О, как долго Олег их рассматривал!
– Твои?
– Мои, – наконец говорит Олег.
Надув щеки, я с облегчением выпускаю воздух.
– Пожалуйста, начинай рисовать. Только прежде собери все, что разбросал по полу.
Через минуту я вздыхаю и говорю:
– Ладно, соберешь после урока.
Наконец я сажусь за стол и несколько расслабляюсь. Весеннее солнце отчаянно бьется в пыльные окна. Дети рисуют, а я думаю. О чем же думает Михал Михалыч?
«Весна... Хорошо бы выпить пива. Я давно не пил пива. Вот куплю на обратном пути пару бутылок – таких красивых, заграничных, с золотистой фольгой на горлышке – приду домой, сяду у окна и буду медленно потягивать бледно-оранжевую тихонько звенящую жидкость, облизывая мокрые усы. Кассету можно поставить. Например...»
– Михал Михалыч!
– А? – вздрагиваю я.
– Я уже закончила.
Тихая и серьезная Аня всегда заканчивает первой.
Нагнувшись, смотрю в альбом. Замок на ее рисунке – весьма вольная трактовка созданного мною образца. К тому же рядом с ее замком изогнулись два подозрительных дерева. На одной из веток даже сидит птица с треугольным клювом.
– А зачем ты пририсовала деревья?
– Чтобы немножко повеселее было, – еле слышно отвечает Аня.
– Так. А без деревьев скучно?
Кивок головой.
– Как по-твоему, замок похож на тот, который на доске?
Немногословное дитя пожимает плечами:
– Немножко похож.
Мне хочется погладить ее по головке, но вместо этого я говорю:
– Ну ладно, раскрась картинку.
Я наблюдаю за тем, как рисуют ученики. Оттянув уголок рта кончиком языка, Лиза кропотливо возводит микроскопические башенки. Горемыка Олег почти касается листа вытянутыми от усердия губами. Крыши его башен напоминают треуголки пьяных пиратов. Толик Бубенцов начал выводить зубчики крепостной стены, а опомнился только тогда, когда острый нос карандаша, соскользнув с листа, уткнулся в парту. «Телефонный провод», – шепчет он, изучая растянувшуюся линию. Рыжий Краснухин, пожалуй, единственный, кто не водит носом по альбомной странице. Он сидит, откинувшись на спинку стула, и несколько небрежно двигает фломастером. Этакий маленький бизнесмен, подписывающий деловые бумаги. Синеглазая Лена все время посматривает на меня, прикрывая руками рисунок. Кокетливая улыбка ежеминутно оживляет ее губы. Лева Гуревич, раздувая ноздри, яростно стирает ластиком неудачную линию. Парта вибрирует, карандаши на ней дрожат мелкой дрожью.
Олег, увлекшись творческим процессом, начинает бормотать:
– Так, осталась последняя крыша. Какая она у нас там?.. Ага, значит, так, так, и вот так... Нет. (Щурится на доску.) Эхххх! (Отчаянно чешет себе стриженый затылок.) И какой дурак придумал эти замки?!
Наши взгляды встречаются. Уши Олега замирают. Я не выдерживаю и начинаю смеяться.

Продолжение следует