БИБЛИОТЕЧКА УЧИТЕЛЯ. ВЫПУСК XXXVI

М.В.ПАНОВ

Первый русский фонетист

Научное исследование русского произношения начал В.К. Тредиаковский. В 1748 году он издал объемистый «Разговор российского человека с чужестранным об ортографии» – издал на свой кошт. Академия отказалась печатать эту книгу.

Тредиаковский хочет, чтобы работа его была доступна «понятию простых людей», для пользы которых он «наибольше трудился». Самая форма работы Тредиаковского была рассчитана не на специалиста, а именно на «простых людей». Это – разговор между русским и иностранцем. Речь собеседников, зачастую очень живая, пересыпана поговорками, шутливыми сравнениями, она эмоциональна и непринужденна. «Надлежало нам, – пишет Тредиаковский, – часто отступать от дела и вносить постороннее, дабы несколько развеселить угрюмость содержания». В России еще не было широкой аудитории, способной воспринимать серьезное научное исследование. Эту аудиторию и пытался создать Тредиаковский, обращаясь к демократическому читателю.

Была и другая причина избрать форму разговора. В отличие от прежних, схоластических грамматик, у Тредиаковского основные теоретические положения доказываются. Диалог между двумя спорщиками – удобная форма для выявления всех pro и contra, для развернутого доказательства мысли. <...> при этом каждый довод должен быть «сам доказан через другие доводы» или же принят за аксиому.

Итак, в учение о русском языке впервые вошла доказательность. Сам русский литературный язык был отграничен от церковно-славянского; научно прояснен был объект изучения. Все это заставляет считать Тредиаковского первым ученым, исследовавшим русский язык.

Вся работа, как у подлинного зачинателя, воинственно направлена против филологической схоластики. Постоянны его нападки на старину, на рутинные взгляды.«Затверделое мнение сильнее в людях, нежели сущая правда», – с горечью пишет Тредиаковский. И через несколько страниц снова: «Достойная вещь жалости, затверделое в человеках мнение... Почитай, всегда то за лучшее и праведное почитается, что или самое худое, или ложное...». И опять: «Не все то справедливо, что старое, а я иному старинному... удивляюсь... но предпочитаю новое».

«Разговор» посвящен русской фонетике и орфографии. Фонетические наблюдения Тредиаковского блестящи по точности и проницательности. Ученый устанавливает научную классификацию звуков. Особенно удалась ему классификация согласных. Он делит их на три группы:

Буква г у Тредиаковского означает [g], а для [г] он вводит особую букву µ и называет ее «голь» (аз, буки, веди, глагол, голь...). Чужестранец: «Нет, лучше б ее назвать газом. Имя голь бедности есть прознаменование». Россиянин: «Но кто из нашей братьи и богат?».

О мягких (т.е. звонких) согласных автор пишет: «Мяхкими называются для того, что орган, которым они произносятся, не столько употребляет сил на выговор их, сколько на выговор твердых... Тaк, например, сильнее губа к губе прижимаются, произнося [па], нежели [ба]. Сим образом и прочие согласные в рассуждении своих инструментов». Наблюдение верно: напряженность артикуляции у звонких меньше, чем у глухих. Самое деление на глухие и звонкие (по терминологии Тредиаковского, – на твердые и мягкие) проведено последовательно и безошибочно. А ведь даже в позднейших работах (например, у Ломоносова) встречаются ошибки. Замечательно выделена и группа средних: это те согласные, которые, мы бы сказали, имеют фонематически неразличительную звонкость или глухость.

Некоторые из согласных, по словам Тредиаковского, «сим органом произносят, а другие другим: так, некоторые согласные больше губы движут, а на произношение других инструментом больше есть язык, или зубы, или нёбо, или гортань. Посему сходствуют они между собою единоорганством, так сказать». И Тредиаковский предлагает классификацию согласных по месту артикуляции.

О гласных он пишет: «Нашего российского произношения природа есть такая, что оно каждый звон свойственным точно ему отверстием произносит»: а, е, и, о, у. При этом а «самое большое отверстие уст имеет»; е – «степению целою оное отверстие умаляет» и т.д., наконец, у «меньше всех отверстия имеет... не угодно ль справиться с зеркалом? Оно все сие вам покажет».

Здесь всего интереснее совет справиться с зеркалом. Это означает, что в основе классификации звуков лежат наблюдения, а не домыслы. Впервые получены достоверные данные в результате очень несложных, но достоверных, т.е. проверяемых, наблюдений. Шаг как будто незаметный, но внутренне исключительно важный.

Классификация звуков у Тредиаковского, конечно, не во всем безупречна и не полна. Это была работа не для одного человека и не для одного десятилетия.

Классификации звуков, хотя совершенно фантастические, были и у предшественников Тредиаковского. Но совершенной новостью в «Разговоре об ортографии» было указание на фонетические взаимозависимости. Одной постановки вопроса о закономерностях такого рода было бы достаточно, чтобы высоко оценить работу Тредиаковского. Но он не только ставит вопрос, он верно описывает некоторые из этих зависимостей. «В московском выговоре все [o] неударяемые за [a] произносятся... Сие наблюдение есть без изъятия». «Слова, кончающиеся на мяхкие согласные... российский выговор все окончевает на твердые буквы». Выговор российский «соединяет мяхкие... с мяхкими, а твердые с твердыми...». Средние соединяются и с теми, и с другими.

Тредиаковский во многих случаях уже указывает, в каких позиционных условиях происходят те или иные мены, хотя делает это непоследовательно.

Важнейшим завоеванием Тредиаковского было осознание строгой регулярности законов языка (именно фонетических законов). Всеобщий их характер Тредиаковский не раз и с воодушевлением подчеркивает: эти правила «не имеют никакого изъятия, толь они генеральны!». Рассказав о мене [о || а], он замечает: «...и поистине, сие коль ни коротенькое правило, однако всему языку равное: надобно токмо знать, которые оны ударяемые, а которые неударяемые». Описав законы позиционных мен «мягких и твердых» (т.е. звонких и глухих) согласных в конце слова и перед другим согласным, Тредиаковский пишет: «Два сии, толь небольшие правила объемлют весь наш чистый нынешний выговор...». Наконец, общее заключение: «Всему нашему чистому выговору без всякия трудности можно правила положить».

Тредиаковский первый настойчиво разграничивает букву и звук («звон»). Он упрекает старую грамматику в том, что она «наблюдает токмо буквы, а не звоны, наблюдает она токмо тень, а до вещи ей дела нет!». И Тредиаковский настойчиво несколько раз повторяет, что нельзя путать букву и звук; он и сам на практике большей частью умело разграничивал то и другое. Ошибки у него не часты. Насколько трудно это дело было в то время, говорит хотя бы то, что и в конце XIX века И.А. Бодуэн де Куртенэ опять начал с того же: с настойчивого требования отличать букву от звука. Школьные грамматики (а частью и научные) даже в бодуэновскую эпоху в большинстве своем не поднялись до уровня, на котором стоял Тредиаковский в середине XVIII века (а частью не поднялись и теперь).

Изучение «сегментной фонетики» всегда опережало у нас изучение суперсегментных фонетических явлений. Это объясняется, вероятно, тем, что суперсегментные явления большей частью не обозначаются на письме, поэтому они долгое время ускользали от внимания фонетистов, которые еще в XIX веке (а иногда и сейчас) оставались под гипнозом буквы. В.К. Тредиаковский, стремившийся, и притом успешно, освободиться от буквенного гипноза, был зачинателем и в этой области, в изучении суперсегментных единиц. Он открыл некоторые правила слогоделения в русском языке. Для его предшественников самая тема этого изучения была недоступна. Чтобы заняться этой проблемой, надо верить в то, что языку присущи скрытые от поверхностного взгляда, но незыблемые объективные закономерности, что законы слогоделения не предписываются (подобно правилам переноса) тем или иным грамматистом, а существуют независимо от этих предписаний: «Всяк с первого взгляду скажет, что разделение складов само собою тотчас познавается: но в самой вещи хитровато оно». Закономерность такова: «При разделении складов надлежит почитать за главнейшее основание сие, что ежели которые согласные начинают самый первый склад в слове, то те и в середине начинают же новый склад...». Пример: пo-cлe, «для того что есть слово след». Правило это действительно основательно, оно и сейчас используется в описании русского слогоделения; исследователь XVIII века вправе им гордиться. Далее в книге указываются типы слогов, дается связный текст, разбитый на слоги с указанием возможных вариантов. Наблюдения эти крайне интересны и, видимо, увлекали самого Тредиаковского. Все они даются от лица Россиянина. Заскучавший Чуженин пытается протестовать против скучной материи, но Россиянин решительно заявляет: «Что будет, то будет, а мне, не разделив складов, не перестать».

Интересовал Тредиаковского вопрос о границах такта; в своих поэтических произведениях он иногда употреблял дефис, чтобы показать, какие слова составляют один такт:

День светозарный померк, тьма стелется по-Океану!
Но при-сверкании молний мы увидели там же,
В обуревании том, другие суда, и-познали
Вскоре, что-были то корабли Энеевы точно.
Страшны не-меньше казались нам те камней глубинных!

Поистине высоки достоинства фонетического учения Тредиаковского. Оно было вызвано к жизни практическими нуждами и потребностями общественной жизни, в частности, потребностями в создании твердой произносительной нормы литературного языка. Недаром Тредиаковский прославляет эту норму в своей книге: «Что может быть важнее и нужнее чистого выговора в языке! Что сладостнее и приятнее слуху?».

Потребности совершенствования русской орфографии тоже требовали изучения законов русской звучащей речи. В.К. Тредиаковский был сторонником фонетического письма; его книга посвящена доказательствам наибольшей целесообразности именно орфографии «по звонам». Защита была серьезной; достаточно сказать, что последующие сторонники фонетического письма (включая наиболее активного и изобретательного из них, Р.Ф. Брандта) смогли лишь немногое добавить к доводам Тредиаковского.

Таково содержание в самых общих чертах замечательного исследования Тредиаковского. Все оно проникнуто тревожным и тягостным предчувствием издевательств, насмешек и глумления. «Засмеют вас впрах», – сулит Россиянину Чужестранец. «Может, потщатся и не просто смеяться над вами, – продолжает Чужеземец, – но чтоб смехом своим и чувствительный вам сделать вред». И Россиянин сам этого же ожидает: «Я буду им ответствовать только молчанием».

В своем сочинении Тредиаковский ополчался на правописание, издавна принятое в церковных книгах и освященное церковным авторитетом. Поэтому он заранее оправдывается, отводя упреки в еретичестве: «...новость или перемена в ортографии не церьковная татьба: за нее не осуждают на смерть. Также новость оная и не еретичество: проклятию за сию не могу быть предан... Спор о свецких науках отчасу больше приводит разум в просвещение». Это не спасло его от подозрений в неверии. А.П. Сумароков позднее писал: «Тредиаковский в молодости своей старался наше правописание испортить простонародным наречием, по которому он и свое правописание располагал, а в старости... глубочайшею славенщизною. Так переменяется молодых людей неверие в суеверие» (!). Ставятся в прямую связь орфографические новации Тредиаковского и его неверие (а это было страшное обвинение, недаром его с такой тревогой предвидел Тредиаковский).

Сбылось и другое его предчувствие. Он знал, что его труд «иной и подлинником... не возвеличит, да почтит только копиею». Филологи впоследствии с азартом искали, что и откуда заимствовал Тредиаковский. Итог этих пространных поисков благоприятен для первого нашего лингвиста: он не пересказывал, а создавал.

Тредиаковский был первым русским фонетистом; он лишь намечал, впервые обнаруживал – и сам удивлялся тому, что обнаруживал. Работу первого у нас ученого-филолога можно назвать научным подвигом. «Трудно начало, но есть своя честь и начатию»
(В.К. Тредиаковский).

Составление и комментарий С.И. Гиндина.