ЯЗЫК ПИСАТЕЛЯ

Э.А.ПОЛОЦКАЯ,
г. Москва

Ви'шневый или вишнёвый?

О названии последней пьесы Чехова

«Вишневый сад»... Эти два слова при всей кажущейся ясности и простоте образуют сложный и противоречивый, объемный символ.

С древнейших времен поэтическая образность художественной литературы не обходилась без сада.

Связан был сад и с социально-утопическими идеалами разных времен. В нем видели воплощение надежды на социальную справедливость в прекрасном будущем. Идеалом без тени – как солнце и даже без пятен, в отличие от него. Как часть или символ идеального будущего называют сад и два последних чеховских героя-«агитатора». Для Саши в «Невесте» «чудесные сады» – реалистическая деталь наряду с «великолепнейшими домами», «фонтанами» и т.д. А для Пети Трофимова – символ прекрасного в стране: «Вся Россия — наш сад». Но в целом в пьесе Чехова символ сада намного сложнее.

Сад Раневской и Гаева, который дал радикально настроенному студенту повод к метафоре счастливого будущего России, уже в первом действии пьесы внушает чувство, угасания жизненных сил деревьев. Забыто не только то, как прежде сушили вишню, но и как достигали хорошего урожая.

Но удивительно: первые стуки топора по деревьям в конце пьесы уже раздались, а понятие «вишневый сад» в нашем сознании обращено к будущему, то есть к продолжению жизни. Образ вишневого сада вступает в противоречие с ситуацией его гибели. Такое противоречие возможно только в случае, когда перед нами не обычный конкретный образ, а особый, очень объемный художественный знак реального явления, не исчерпываемый рациональным восприятием. Сочетание двух простых слов вишневый и сад становится одной из исключительных литературных моделей.

Конкретность образа несомненна. В первом действии цветущая ветка, по первоначальному замыслу, ниспадала в комнату из сада через окно. А в окончательном тексте Варя, а потом Гаев с Раневской видят в окне деревья целиком, со стволами и цветущей кроной («Чудесные деревья», «Сад весь белый» и т.д.). Фирс сожалеет об утерянном аромате сушеных вишен, а Лопахин, предлагая вырубить сад в связи с предстоящей продажей имения за долги, считает единственным достоинством величину: очень большой. (О красоте сада Лопахин вспомнит только в состоянии аффекта – в момент радостного возбуждения от победы на торгах). Он же замечает и существенные недостатки сада («старый», «Вишня родится раз в два года, да и ту <...> никто не покупает»). Гаев, парируя удар, выставляет свой козырь: упоминание сада в «Энциклопедическом словаре». Во втором действии, которое происходит в поле, Трофимов, говоря Ане о загубленной жизни крепостных, трудом которых выращивается сад, упоминает вполне конкретные детали («неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа...»).

Но все эти реалии странным образом не возмещают недостатка телесности в нашем восприятии сада. Как это ни удивительно, в ремарках нет ни одного зрительного образа вишневого сада, и читатель только по приведенным выше репликам героев может вообразить себе его как воплощение красоты (в отличие от зрителя в театральном зале, – если она воплощена в декорации). Авторские ремарки на этот счет крайне скупы. Их, собственно, только две, и обе – в первых двух актах. Одна в самом начале пьесы: «Уже май, цветут вишневые деревья, но в саду холодно, утренник. Окна в доме закрыты». Ремарка о том, что происходит вне дома, – не изобразительная, а информирующая. А когда Варя откроет окно, автор и вовсе воздержится от ремарки: читателю предлагается воспринимать сад глазами героев. Другая ремарка о саде – в начале второго акта: «Поле. <...> Видна дорога в усадьбу Гаева. В стороне, возвышаясь, темнеют тополи: там начинается вишневый сад». «...Там начинается» – это тоже информация для читателя и только. Автор воздержался от глагола виднеется или другого слова с подобным значением. И не показал в финале, как рубят деревья, а только упомянул стук топора за сценой. Не странно поэтому, что Чехов отказался и от свешивающихся в окно цветущих веток в начале пьесы.

Не только вишневые деревья, но и вишня в живом виде, даже в своем минимальном бытовом назначении – быть поданной к столу – не является ни читателю, ни зрителю, хотя ко второму действию, когда Шарлотта ест огурец, вишни могли бы и созреть. И незабываемый гастрономический подвиг Симеонова-Пищика на Святой неделе иллюстрируется не вишней, а ведром тех же огурцов. Это чисто чеховский прием: он неназойливо, но ощутимо вводит в разные эпизоды другой предмет, родственный главному, и тем чуть приглушает главенство центрального образа.

В такой «отвлекающей», чисто бытовой функции вишня у Чехова предстала раньше в рассказе «В родном углу» (1897). Красота природы там – в роскошной степи с цветами и курганами, в овраге с терновником... В саду же (дело происходит летом, когда он отцвел) целый день варят варенье, и стоит приятный, сладковатый запах горячих вишен. Ситуация характеризует и быт, и деспотический нрав хозяйки усадьбы, гоняющей взад-вперед прислугу, которой не дадут потом есть это варенье. Чехов как будто отдал в этом рассказе дань вишне в быту, и сад здесь еще вишневый, как тогда чаще говорили.

В пьесе же, где большей частью речь идет о саде в период цветения, упоминается лишь одно конкретное дерево: оно предстает перед глазами Раневской в своей бестелесности – как привидение, призрак покойной матери. И сами вишни в пьесе – не столько плоды фруктового дерева, сколько часть символа – всего вишневого сада. Поэтому-то сад в пьесе вишнёвый, а не вишневый, что засвидетельствовано в известном разговоре автора со Станиславским, к чему мы еще вернемся.

Сад Гаева и Раневской несет в пьесе функцию в большей степени поэтическую, чем конкретно-бытовую. Сад в пьесе есть, как и поле с часовенкой, колодцем и камнями от старого кладбища (которые присутствуют, в отличие от сада, и в прямом указании автора), он источает аромат и восхищает взоры, наконец, становится предметом купли-продажи, но все это вне непосредственного указания читателю, то есть вне авторских ремарок.

...«Вся Россия — наш сад». Соответствие этой фразы взгляду самого Чехова как будто подтверждается любовью писателя к садам и словами, сказанными им современникам. Но заметим, что Чехов говорил, например, А.И. Куприну о том, что в цветущий сад обратится в будущем «вся земля» (курсив мой. – Э.П.).

Еще при жизни писателя, под впечатлением первой постановки «Вишневого сада» и обращаясь непосредственно к авторскому тексту, Андрей Белый поставил вопрос еще шире. Он не просто констатировал всемирное значение пьесы, а писал о космическом ее содержании – о «безднах Духа» и «пролете в Вечность», которые открывались в картине жизни одной дворянской усадьбы.

Название пьесы, думается, отвечает ее объемному содержанию. Обратимся снова к этим двум словам, но уже в связи со стихами одного из самых чутких поэтов XX века Александра Блока.

Общее здесь у обоих – взгляд поэта, однако у Блока как у поэта-символиста в буквальном смысле такое сочетание конкретности предмета с условностью, разрушающей ее, чувствуется особенно остро.

Приведем его стихотворение, не связанное с главной темой чеховской пьесы, но в чем-то близкое к ее настроению:

Ты из шепота слов родилась,
В вечереющий сад забралась
И осыпала вишневый цвет,
Прозвенел твой весенний привет.
С той поры, что ни ночь, что ни день,
Надо мной твоя легкая тень,
Запах белых цветов средь садов,
Шелест легких шагов у прудов,
И тревожной бессонницы прочь
Не прогонишь в прозрачную ночь.

Набросок первого четверостишия относится к маю 1903 года, остальные строки написаны в 1908 году, когда поэт вернулся к взволновавшему его образу весеннего сада. Это и позволяет соотнести стихотворение Блока с чеховской пьесой (не забудем при этом, что в мае 1903 года Чехов еще только начинал работать над «Вишневым садом»).

Но то, что Чехов в Ялте и Блок в Петербурге приблизительно в одно и то же время обратились к образу низкорослых русских вишневых садов, хоть и с разной художественной целью, заставляет задуматься. В обоих случаях речь идет о саде таинственном, источающем запах белых цветов. Невольно вспоминается давнее впечатление Чехова о «старых запущенных садах», «очень поэтичных и грустных усадьбах, в которых живут души красивых женщин» (письмо к А.С. Суворину от 30 мая 1888 г. из усадьбы Линтваревых в Сумах). Впечатление, без которого, может быть, и не было бы взгляда Раневской из окна на дерево в саду, в час рассвета вдруг принявшего для нее облик покойной матери в белом платье.

Но ударение на слове вишневый в стихотворении Блока со строго соблюденным размером анапеста возвращает наши мысли к заглавию чеховской пьесы и заставляет подумать об употреблении этого прилагательного в литературной речи рубежа веков. В процессе работы над пьесой Чехов радостно сообщил Станиславскому, что «придумал» «чудесное» название для нее: «Вишневый сад». Не встретив со стороны режиссера сочувствия и понимания, он через несколько дней или неделю сказал Станиславскому: «Послушайте, не “Вишневый сад”, а “Вишнёвый сад”». Станиславский в книге «Моя жизнь в искусстве» так объяснил эту авторскую замену: «Вишневый сад – это коммерческий, приносящий доход и потому нужный владельцам. Но Вишнёвый сад дохода не приносит, он хранит в себе и своей цветущей белизне поэзию былой барской жизни» (Станиславский К.С. Собр. соч. в 9 тт. Т. 1. М., 1989. С. 343).

Ударения вишневый и вишнёвый в словаре Даля еще были на равных правах. (У Лермонтова в «Тамбовской казначейше» читаем: «ермолка вишневого цвета».) В наши дни в словарях после варианта вишневый значится: «устарелое». Перелом, может быть, и совершился после широкого знакомства публики с чеховской пьесой.

Остается теперь шутить вместе с некоторыми нашими режиссерами: жаль, что пьесу нельзя назвать «Вишневый вишнёвый сад» – вишня ведь и цветет, и плодоносит.

В самом деле вишневый, то есть фруктовый, сад погиб, а поэтический вишнёвый (тот «бестелесный», о котором мы говорили) остается нетленным. Оставаясь символом разоряющегося дворянского имения, сад Раневской и Гаева в нашем сознании становится символом весеннего цветения. Символом красоты, не до конца уничтоженной, с каждою весной возрождающейся, а значит, вечной. Жизнь конкретного сада в конкретном имении кончилась, как весь «тот» отрезок истории России и всего человечества. Но не имеет конца жизнь цветущего сада как части природы – в России и на «всей земле».

Может быть, и в самом деле — по слову Блока – «весна без конца и без краю»? Если бы знать...

Использованы иллюстрации художника А.Д. Гончарова

Фрагменты из книги: Полоцкая Э.А. Вишневый сад. Жизнь во времени. Выходит в издательстве «Наука».