БИБЛИОТЕЧКА УЧИТЕЛЯ. ХХХIХ

Роман ЯКОБСОН

«Как если бы все слова связывались между собой впервые...»

(Из книги «О чешском стихе...»)

Р.Я. Якобсон в Праге. Лето 1920 г.

Новый русский стих окончательно порывает с силлабизмом, сближаясь с народным сказовым стихом (известным под названиями раешного, лубочного). Ввиду упразднения изосиллабизма исчезает ритмическая инерция, предписывающая после данного числа слогов известный слог выделить ударением, исчезает, иными словами, дуализм заданного и фактического ряда ударений.

Пояснение. Изосиллабизм – равенство стихов (строк) по числу слогов. Под «дуализмом» двух рядов ударений Якобсон понимает возможность несовпадения реального расположения ударных слогов в том или ином стихе со схемой размера, которым написано стихотворение. Ударения, предусмотренные схемой размера, Якобсон в этой работе обозначает далее термином сильное время.

Этим чрезвычайно повышается самостоятельная ценность каждого словесного ударения, каждое слово с самостоятельным ударением составляет сегмент стиха. Простейший, «нормальный» тип такого ударного стиха охватывает 4 сегмента.

“'Кесарю 'Кесарево – 'Богу 'Богово”

«Четыре. Тяжелые как удар», так характеризует этот стих сам Маяковский. «Словно каждое слово отдельно вырублено», – сказала одна барышня, впервые услыхавшая Маяковского, и абсолютно верно сформулировала главную сущность его стиха (ср. ходовое название народного сказового стиха – «рубленая проза»).

Ритмическая инерция силлаботонического стиха навязывала стихотворной речи искусственную фразировку и интонацию. Русский стих XIX в. не считался с редукцией безударных гласных в литературном языке. Безударные слоги, которые в практической речи скрадываются, приглушены, в стихе оказывались на учете, искусственно выдвигались, выигрывали в отчетливости. Это сказывалось и на рифме, но уже во второй половине минувшего столетия раздаются возражения против строгого рифмования безударных. Характерно, что Александр Блок, продолживший традицию так называемого дольника и существенно расшатавший силлабическую схему русского стиха, параллельно с тем в декламации, по свидетельству Андрея Белого, «порою проглатывал окончание слова»; «я думаю, – говорит Белый, – для Блока характерны нечетные рифмы границ и царицу. В произношении Блока окончания ый и просто ы прозвучали бы равно одинаково; а созвучия обманом – туманные сошли бы за рифму» (журнал «Эпопея» № 1. Берлин, 1922. С. 220). Естественно, что у Маяковского, у которого силлабической сетки нет уже и в задании, безударные слоги «не считаются», и, в частности, рифма ими легко пренебрегает. Например, в третьей части <поэмы> «Война и Мир»: Ковно – нашинковано, охало – заглохла, на поле – по капле, доносится – победоносца, лжи за ней – жизней и т.п.

Хорошим материалом для сопоставления обеих систем стихосложения являются стихотворные цитаты, вклиненные в стихи Маяковского.

Ср., например, у Пушкина

Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.

и у Маяковского

Стоит император Петр Великий
думает – Запирую на просторе я.

В то время как на выделенные слова у Пушкина падает четыре сильных времени, у Маяковского сильных времен в стихе столько, сколько самостоятельных ударений, в данном словосочетании два, причем безударные слоги скрадываются у Маяковского в неизмеримо большей степени, чем у Пушкина. Маяковский, подписавший в 1912 г. прошумевшую декларацию освобождения поэтического слова, не освобождает слова от традиционной семантики и традиционной формы словообразования, подобно Хлебникову, но он освобождает его от прокрустова ложа ритмической инерции силлаботонического стиха, по-своему переритмовывавшей слово.

Пояснение. «Прошумевшая декларация» – манифест «Пощечина общественному вкусу» из одноименного футуристического сборника. В нем, в частности, говорилось:
«Мы приказываем чтить права поэтов:
1. На увеличение словаря в его объеме произвольными и производными словами».
А заканчивался манифест словами о «Зарницах Новой Грядущей Красоты Самоценного (самовитого) Слова».

Самостоятельное ударение слова становится единственным непременным мерилом стиха (поскольку счет слогов и заданный ударный ряд аннулируется), например:

'Пусть на'уськанные совре'менниками,
'Пишут 'глупые ис'торики:
«'Скушной и неинте'ресной 'жизнью
'Жил заме'чательный по'эт».

(«Человек»)

Ритмической единицей является, как и в русском народном сказовом стихе, слово или словосочетание, объединенное одним динамическим акцентом. <...>

Каждый 'волос вы'ласкиваю, | 'вьющийся, | золо'тистый...

Я 'раньше 'думал, – книги 'делаются 'так:
при'шел по'эт, легко раз'жал ус'та,
и 'сразу за'пел вдохно'венный прос'так...

И'дем! | идеми'дем! | не и'дем, а ле'тим...

(Деление на строчки самого Маяковского не совпадает с подлинными границами стихов. Я обозначаю его вертикалями. Это деление нельзя считать, как делают многие, «причудою». Оно подсказывает читателю сущность ритмического членения стихов Маяковского.) <...>

«Сказовый стих» выдвигает все ритмообразующие ударения и требует их уравнения в силе. Во имя такого уравнения Маяковский создает особый синтаксис, который по своей тенденции заменять подчинение параллелизмом членов предложения отличается от языка практического, стремящегося обратно, по наблюдению Пешковского («Русский синтаксис в научном освещении». М., 1914. С. 223), заменять параллелизм подчинением и устанавливающего многостепенную зависимость членов друг от друга – «синтаксическую перспективу». (Между прочим, в противовес вытеснению сказуемостного именительного творительным в современной русской речи, на примере которого Пешковский анализирует тенденцию заменять параллелизм подчинением, у Маяковского обычен именно сказуемостный именительный: «Размокло лицо, стало – кашица», «станет – Чита»; и «и то | что было – луна | Его оказалась (правильней оказалось) голая лысина»; «четвертая (тучка) была верблюдик»; «будемте сталь»; «назывались – враги»; «называется Руки».)

Пояснение. Труд А.М. Пешковского современным читателям известен в ином виде, нежели Якобсону при написании публикуемой работы. Для 3-го издания, увидевшего свет в 1928 г., А.М. Пешковский его коренным образом переработал. Все последующие издания вплоть до наших дней воспроизводят именно редакцию 1928 г. В этой редакции рассуждения, упоминаемые Якобсоном, находятся в гл. XI, см., например: Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении / Изд. 8-е. М.: Языки слав. культуры, 2001. С. 246–247.

Маяковский и Лиля Брик. 1915 г.

Эпитет Маяковского отчетливо отображает особенности стиля его сказового стиха вообще.

Маяковский избегает привычных сочетаний прилагательного с существительным, ибо чем привычнее такое сочетание, чем теснее ассоциация между его членами, в тем большей степени прилагательное подчинено существительному, тем слабее его ударение. Этим в значительной степени объясняется «чудовищный эпитет» Маяковского типа – «звонконогие гимнасты», «простоволосая церковка», «масомясая быкомордая орава», «в помешанном зное». Есть ряд способов создания или форсирования необычности сочетания. Такова, например, персонификация прилагательных притяжательных: «язык трамвайский», «губы вещины», «скрипкиной речи», «вопли автомобильи», «с шагом саженьим», «ребровы дуги», «стеганье одеялово» и т.п. Естественно несет на себе сильное ударение эмфатический эпитет. – «Откуда, | в этом | в аршине место – | и мне, | и реке, | и стоверстым скалам?!» – «Землю возьмут, | обкарнав, | ободрав ее – | учат. | И вся она с крохотный глобус». Такие эпитеты особенно маркирует антитеза. Подчеркивание эпитета достигается снабжением имени и приименного дополнения однотипными, сходными по значению определениями:

На с ы т ы й праздник т у ч н о м у здоровью.

Ч е р с т в а я булка в ч е р а ш н е й ласки.

У с о п ш е г о смеха с е д а я мать.

С у р о в о й гримасой ж е л е з н о г о Бисмарка.

Поскольку на фоне выдвинутых эпитетов, поскольку на фоне ритмической инерции сказового стиха, форсирующей каждое ударение, появляются слитные речения (т.е. по терминологии Фортунатова сочетания слов, имеющие цельное, неразложимое значение), эти речения разлагаются на составные слова. Иногда такое разложение мотивировано, напр.: «Со дня на день очерствевает сердечная почва» (сочетание, отвлеченное из слитного речения «на сердечной почве»). Обычно же такое разложение обусловлено чисто ритмическими причинами. Когда между несколькими московскими филологами зашел спор о том, какие определения являются эпитетами, присутствовавший Маяковский характерно заявил: «А для меня все эпитет». И действительно, достаточно сопоставить прозаическую акцентуацию словосочетаний: «Большая Медведица», «Большая Пресня», «Бюро похоронных процессий», где ударение прилагательного явственно подчинено ударению существительного (если только в данной речи «Большая Медведица» не противопоставляется «Малой» и т.п.), с теми же сочетаниями у Маяковского, чтобы убедиться, что у последнего в этих случаях мы имеем перед собой типичный epitheton ornans, не уступающий по силе ударений своему определяемому, ср., например,

'Эй Боль'шая Мед'ведица, 'требуй...

Я жи'ву на Боль'шой 'Пресне...

'Что мне тос'ка о Бу'лонском 'лесе?!
'Что мне 'вздох от видов 'на море?!
'Я вот | в «бю'ро похо'ронных процессий»
Влю'бился в гла'зок сто 'третьей 'камеры.

Чтобы выделить определение, Маяковский часто ставит его после имени, продолжая в этом отношении традицию русской силлаботонической поэзии: «до утра раннего», «город каждый»; либо он отделяет определение от определяемого. Примеры: «Из пятого вышибли класса», «Скупой спускается Пушкинский рыцарь», «Хлебище дайте жрать ржаной», «Не моя седая развеялась борода/ль», «Или небо над нами мало голубое». Но наиболее реальным средством выделения определения естественно является синтаксическое обособление, маркирующее, по наблюдению Пешковского, все члены сильными ударениями (ср.: Пешковский. Цит. соч. С. 254, 267 и следующ. <См.: Изд. 8-е. Гл. 22. С. 414–415, 427–428>). «Улица корчится безъязыкая», «Бог, ограбленный, идет карать», «Когда геликон – | меднорожий, | потный, крикнул...», «Суровый | трезвый | молился волынский полк», «Нерукотворный | сияньем пробивая пыль | образ возрос», «Лучшую | шею выбрать могу», «Ветром опита | льдом обута | улица скользила», «Эту ночь глазами не проломаем | черную как Азеф», «Прилизанная треплется мира челка». Мы знаем, что в прозаической речи обособление часто бывает вызвано влиянием соседних обособленных групп (частью навязывающих данной группе подражательную обособляющую интонацию, частью изолирующих ее от того члена предложения, от которого она зависит, и тем вызывающих обособление. – Пешковский. Цит. соч. С. 264. <См.: Изд. 8-е. Гл. 22. С. 423>). Тем сильнее и последовательнее подобное подражательное обособление проявляется в сказовом стихе – с тою лишь разницею, что такой стих представляет собой вязку обособленных слов, а не групп, и потому в этом случае нельзя говорить о подражательной обособляющей интонации, а лишь о подражательных обособляющих ударениях и паузах. Иначе говоря, стих навязывает тенденцию к обособлению и там, где при равных синтаксических условиях в прозе обособления бы не последовало:

Любовь любому рожденному дадена,

– где в прозе мы бы осмыслили «рожденному» как дополнение, а «любому» как определение при нем
с ударением, подчиненным ударению первого. В стихе же вследствие обособляющей ритмической инерции мы склонны читать:

Любовь любому, рожденному, дадена,

– т.е. «любому» осмысляем как дополнение, а «рожденному» – как обособленное определение при нем. Иногда Маяковский, идя навстречу такому стихотворному обособлению, снабжает определение и определяемое отдельными предлогами: «В рваный | в карман засунул», «Откуда, | в этом, | в аршине место» (то же в русском фольклоре).

Подчас обособление утрируется, и тогда предложение распадается на несколько неполных предложений:

Ночь пришла. | Хорошая. | Вкрадчивая.

Нахлынули слухи. Тихие.

Люди! Дорогие!

Поэзия Маяковского есть поэзия выделенных слов по преимуществу. Особенности эпитета Маяковского являются особенностями его стиля вообще. Маяковский пользуется всеми приемами синтаксического отделения (ср.: Пешковскй. Цит. соч. С. 296. <Ср.: Изд. 8-е. Гл. 22. С. 419–424.>) – начиная от примыкания и простой инверсии и до обособления, доходящего порою до окончательного разложения предложения на отдельные неполные предложения. Для Маяковского характерно широкое употребление примыкающих дополнений (за счет управляемых), т.е. он избегает прочных ассоциаций между глаголом и дополнением (ср.: Пешковский. Цит. соч. С. 153), ибо в привычном сочетании глагол с дополнением обычно связаны одним главным ударением.

Пояснение. Упоминаемое здесь Якобсоном рассуждение при переработке книги было Пешковским опущено. Процитируем его по первой редакции «Русского синтаксиса...»: «...косвенные падежи изображают предмет только в его отношениях к чему-то другому. Это другое может быть или <...> действием (боюсь отца), или признаком (достойный отца)».

Стремясь устранить тесные словесные ассоциации, Маяковский связывает так называемый творительный пути не с глаголами движения, с которыми он нормально сочетается, а с иными глаголами, которые также требуют локализации действия, но с творительным пути в практическом языке не ассоциируются. Примеры:

Никто не мешал | могилами | спать кудроголовым волхвам

Страстною площадью лежа,

Облаков галереей | нахохлились зоркие летчики

Мыслишки звякают лбенками медненькими.

Такая махина ахала – | не глядя, | пылью, | грязью, | сугробом.

Маяковский широко применяет типичное примыкающее дополнение – творительный уподобления. Примеры: «Радуюсь Крезом»; «Поднял силачом | понес акробатом»; «Раскидала шарами | смерть черепа»; «Ланцетами роздано | оружие из арсеналов». Творительный времени применяется в русском языке в ограниченных случаях – а именно от слов, которые часто отвечают на вопрос когда, и притом преимущественно в тех случаях, если эти слова не сопровождаются определениями или дополнениями, не имеющими значения показателя времени. У Маяковского границы употребления творительного времени значительно расширены: «На земь ночевкою хлопаюсь»; «Спокойный насмешек грозою». – Творительный времени утрачивает у него характер наречия (ср.: Пешковский. Цит. соч. С. 182. <Ср.: Изд. 8-е. Гл. 13. С. 304>), т.е. слабоударяемость. Вообще, избегая слабоударяемых обстоятельств, поэт порою снабжает их зависимыми словами и таким образом обращает в дополнения. Например – «В дребезги дней разбилось о даль». Неграмматическое наречие in statu nascendi (в процессе становления (лат.). – Ред.) – «головой» – с уже окаменевшей категорией числа Маяковский переводит в круг «несомненных дополнений», обращая окаменевшую категорию числа путем особого эпитета в поэтическую фигуру: «Роты | бились об пол головою многолобой». Из другого наречия Маяковский вырывает предлог (с), и оно становится дополнением: «Трудом поворачивая шею бычью», «Трудом выгребая галеру».

Фрагмент автографа письма Якобсона Х.МакЛейну от 1.10.1976

В стихах Маяковского мы находим все разновидности инверсии: сказуемое предпосылается подлежащему, дополнение – сказуемому: «Морщинами множится кожица». «Пустые» слова ставятся после «полных» и в силу этого приобретают сильное ударение: «Ни черта не делая ровно», «Чудо будто видится», «Били копыта. Пели будто», «Тучи ободранные беженцы точно», «Тореадор хорош как». Особенно распространенный пример инверсии у Маяковского – постановка приименного дополнения перед именем. В одном «Марше»: «бунтов топот», «голов гряда», «миров города», «дней бык», «лет арба», «пули оса», «звезд небу». Если имя, управляющее дополнением, стоит в местном падеже, дополнение ему все равно предшествует, но непосредственное управление заменяется управлением посредственным (помощью предлога у) – «у новых сомнений в бреду», «у мира в расплавленном горне», «у мыслей в ущельи», «у мчащихся рек на взмыленных шеях», «у пальца безымянного на последней фаланге», «у неба ль безкрайнего в нивах», «у пустынь в помешанном зное», «у сердца в яме», «у души в пещере», «у мозга в зале», «у ночи в норе», «у смеха в колесе». Если имя стоит в винительном падеже с предлогом в или на, приименное дополнение также ставится перед именем, но не в родительном, а в дательном падеже: «каторгам в двери ломись», «вживался небесам в уклад», «лучам луны на мели слег», «рухнула арена дыму в дыру», «ночам в вертеп», «стихам не втиснем в тихие томики». Любопытно, что Маяковский ставит числительное после управляемого им существительного не только в тех случаях, когда мыслим оттенок приблизительности («славится столетий сто», «рубликов за сто», «рублей пятнадцать лирической мелочи»), но и вне возможности подобного осмысления («глазенки щелки две»).

Четырехударный стих Маяковского – это в идеале 4 словесные единицы с равными по силе ударениями. Такому требованию вполне отвечают 4 однородных члена слитного предложения:

люди | лошади | фонари | дома...

утконос пальма дикообраз кактус...

рыбу хлеб овощь свинят...

Петрограда, Москвы, Одессы, Киева...

и Саваоф, и Будда, и Аллах, и Иегова...

Вправо, влево, вкривь, вкось...

Тот же эффект достигается путем сочетания четырех неполных предложений:

Жарь | жги | режь | рушь

Идут. Идут. Идут. Идут.

Титульный лист книги Якобсона с дарственной надписью Винокуру

Порывая с нормальной градацией членов предложения по силе ударения, Маяковский естественно избегает синтаксических сочетаний, требующих такой градации, и охотно заменяет полные предложения безглагольными, опускает подлежащее, разлагает предложение на ряд неполных: «Прачешная. | Прачки. | Много и мокро»... «Лес. Ни голоса»... «Ночь. Надеваете лучшее платье»...

<Маяковский пишет> «Фамилья ж против, | скулит родовая» вместо Родовая фамилья скулит против; «Один не смогу – | не снесу рояля» вместо ...не смогу снести...; «Велю народу | вычекань!» вместо велю народу вычеканить; «Первому же | приказавшему | – стрелять за голод! – | заткнули пулей орущий рот» вместо ...приказавшему стрелять за голод заткнули; «Солнце снова. Зовет огневых воевод».

Все построения рассмотренных типов влияют «по смежности» (как мы уже отмечали ранее) на остальную словесную массу. <...> слова вне зависимости от синтаксической градации усваивают сильное независимое ударение. <...> Граница между словоразделом и синтаксической паузой до некоторой степени стирается: словесная группа, объединенная одним сильнейшим акцентом, оказывается расторгнута на отдельные равноправные слова. Мы знаем, что группа слов тем тесней, чем сильней между этими словами ассоциация по смежности, т.е. чем чаще эта группа нами прежде повторялась. Стих Маяковского, не знающий в силу своих ритмических особенностей тесных словесных групп, объединенных сильным ударением, декламируется так, как если бы все входящие в стих слова связывались между собой впервые:

а 'после | о 'ночи | и 'друг о 'друге...

спол'зутся 'друг на 'друге по'теть...

от'дал тог'да бы 'все на 'свете...

Ку'да те'перь! | Ку'да гла'за

гля'дят. | По'ля? | Пус'кай по'ля!..

сегодня 'я на 'всякий случай...

Маяковский пользуется разнообразными методами мотивировки разрыва тесных словосочетаний. Напр., он «раздвигает» глагол и управляемое дополнение тем, что снабжает последнее, в свою очередь, дополнением: «Бог потирает ладони ручек». Привычное сочетание: «'бой и'дет» Маяковский разлагает на два слова с равносильными ударениями путем подновления метафоричности глагола:

от 'крови ка'чающийся как 'Бахус' пьяный 'бой и'дет.

Служебные слабоударные слова получают сильное ударение, словно слова эти впервые сказаны <...>:

Я се'годня 'буду иг'рать на 'флейте...

и груди 'стал зали'вать крах'малом...

Возь'му сей'час и 'грохнусь 'навзничь...

От 'вас ко'торые влюбленностью 'мокли...

Коль'цом сво'их бесконечных Са'довых...

Всег'да се'бя за о'бед прода'вая...

И 'это | тог'да | назы'валось Не'вою.

В последнем случае такое сильное ударение на обстоятельстве, что мы склонны оценивать его как подлежащее типа: – Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде». Маяковский широко пользуется антитезой, сопоставлением, параллелизмом между стихами и полустишиями как средством выдвинуть ударения противопоставляемых или сопоставляемых предложений «Я» или «Мы» – излюбленный противопоставляемый герой. На противопоставлении «Я» остальным построена большая часть стихотворений цикла «Люблю». Но мало того: поскольку эти и соответствующие притяжательные местоимения не энклитичны, они по общему свойству сказового стиха требуют сильного ударения и в результате постоянно осмысляются как член антитезы (второй член которой опущен).

В 'небе мое'го Вифле'ема

ника'ких не го'рело 'знаков...