ЮБИЛЕИ И ДАТЫ

Эльза ФЛОРЕНСКАЯ,
г. Таллин

О стиле ученого:
Размышления над «Синтаксисом» А.М. Пешковского

А.М. Пешковский

В этом году у нас есть повод вспомнить имя ученого, идеи которого оказали существенное влияние на развитие современной лингвис-тической и методической науки: исполняется 125 лет со дня рождения Александра Матвеевича Пешковского.

Немногим более года назад вышло в свет восьмое издание главного труда ученого – «Русский синтаксис в научном освещении». Это издание предваряется вступительным словом академика Ю.Д. Апресяна, разъясняющим значение лингвистических открытий А.М. Пешковского для становления одного из ведущих направлений современной науки о языке. Статья Ю.Д. Апресяна завершается небольшим «Субъективным заключением», в котором автор говорит о том, чем именно близок ему А.М. Пешковский. Попытаюсь и я выразить свое личное отношение к этому выдающемуся ученому, объяснить то, в чем, по моему мнению, состоит его уникальность.

У каждого специалиста в области языка наверняка есть свои, особенно близкие по духу, ученые-филологи, к чтению трудов которых он время от времени возвращается. Скорее всего для того, чтобы глубже вникнуть в чужую идею, адекватно понять ее или для того, чтобы, оттолкнувшись от чужой мысли, точнее сформулировать свою, увидеть новый ее поворот, новые возможности развития.

К книге А.М. Пешковского «Русский синтаксис в научном освещении», безусловно, можно неоднократно обращаться и как к работе, в которой представлена одна из самых жизнеспособных теорий русского синтаксиса, и как к источнику новых идей. Но, на мой взгляд, А.М. Пешковский не исчерпывается этими, конечно же, главными для ученого качествами. Книга «Русский синтаксис в научном освещении» – это больше, чем блистательное лингвистическое исследование.

Одушевление языка.
Роль Метафоры и сравнения

Эта книга обладает необычным для научного труда свойством, которое позволяет относиться к ней почти как к художественному произведению. Эффект художественного произведения возникает от того, что чтение «Русского синтаксиса» заставляет читателя испытывать, помимо лингвистического, еще и чисто эстетическое вдохновение – настолько ярко выражена в этой книге второстепенная, вненаучная идея – любовь автора к его родному языку.

Этот на первый взгляд не главный, не научный пафос книги А.М. Пешковского проявляется по-разному: и в безукоризненном знании фактов языка со всеми тончайшими оттенками их смысловых и грамматических значений, и в подборе иллюстративного материала, всегда отмеченного яркой выразительностью, и в исключительно тактичном отношении к исследуемому материалу. и все же сильнее всего этот пафос проявляется в самом стиле изложения.

А.М. Пешковский так наслаждается своим общением с языком, что то и дело выдает свое отношение к нему, активно используя различные приемы художественной выразительности при описании языковых фактов и языковых процессов: слово у А.М. Пешковского «имеет звуковое тело» (с. 70), значение качества у прилагательных может «побеждать» и «быть побеждаемым» (с. 82), «оттенок намеренного делания» в глаголе иногда «парализуется» (с. 83), некоторые наречия «любят» не глаголы, а именно прилагательные (с. 101), некоторые слова даже вне контекста не кажутся «безжизненными» (с. 165), слова могут «оглаголиться», или «осказуемиться» (с. 167), могут «искать себе» подлежащее (с. 192), могут «прильнуть» к существительному (с. 219), «тянуться» или «отрываться» (с. 220), связка может «отдавать» свое значение (с. 217), слова могут становиться «тяжеловесными» и «мешать» друг другу (с. 230) и т.д.

Благодаря обилию и точности таких метафорических вкраплений перед читателем за научным изложением языковой системы встает художественный образ родного языка как некоего сообщества, в котором постоянно происходит нечто безумно любопытное. При этом каждая языковая единица предстает живым существом со своим лицом и характером.

Использование сравнений

Художественное впечатление от текста подкрепляется еще и наличием ярких сравнений, которые часто сопровождают описание языковых явлений! Приведем только одно из них.

Сравнивая значение простого и составного именного сказуемого (ленился и был ленив), А.М. Пешковский говорит о том, что составное сказуемое сложнее простого не только внешне, но и внутренне, что в составных сказуемых «есть все то, что в простом, да еще то, что дает второстепенный член» составного сказуемого (именная часть – в современной терминологии). А затем этот общий тезис разъясняет с помощью развернутого сравнения: «...прилагательность слова ленив все-таки мощно дает знать о себе и что глагольность слова был нисколько не подавляет ее. Как человек, летящий на аэроплане с помощью посторонней силы, вложенной в его машину, не превращается в птицу, а остается все тем же тяжелым, неспособным к полету человеком, так и прилагательное, подкрепленное глагольной силой слова был, остается все тем же прилагательным, с тем же значением постоянства и неподвижности. Правда, человек вместе с аэропланом летит, подобно птице; правда, прилагательное вместе с глагольной связкой играет в предложении роль сказуемого, подобно настоящему глаголу. Но как полет человека во многом отличается и всегда будет отличаться от полета птицы, так и предикативная функция прилагательного с глагольной связкой отличается от функции настоящего глагола» (с. 221–222).

Разве не слышится в этом сравнении, привлеченном в научный текст с чисто методическими целями, истинно поэтическое вдохновение?

Благодаря яркому образу живого языка, возникающему «за спиной» его научного образа, ценность книги А.М. Пешковского многократно возрастает, ибо она, помимо научного (и, конечно же, методического) значения, приобретает еще и огромное воспитательное значение. Обращаясь не только к мысли, но и к сердцу читателя, ученый исподволь учит читателя чтить, ценить и любить свой родной язык.

В этом и состоит, на мой взгляд, одно из тех уникальных, сверхнаучных, качеств книги А.М. Пешковского «Русский синтаксис в научном освещении», которые мне хотелось назвать.

Другое своеобразие этой книги, так же как и первое, не связано прямо с ее научной ценностью. Оно связано с отношением А.М. Пешковского-автора к своему читателю.

Со времен А.М. Пешковского наша лингвистическая наука проделала огромный путь. Бурно развиваясь, она стремилась в основном к созданию строгих моделей и теорий языка, которые можно было бы применять в различных компьютерных системах переработки текстов. Но именно эта направленность на решение прикладных, не связанных напрямую с человеком целей отдалила современную лингвистику от повседневной жизни, от интересов простого человека. Отдалила и по существу, и по способу изложения. Язык, на котором сегодняшняя наука рассказывает о языке и своих достижениях, стал «метаязыком», доступным далеко не всем лингвистам. И не только специальные работы по машинному переводу, но и академические грамматики русского языка 1970-х и 1980-х годов издания написаны таким языком, с использованием таких терминов и понятий, которые не понятны, например, учителю или выпускнику пединститута, не говоря уже об обычном человеке, интересующемся устройством родного языка.

«Русский синтаксис в научном освещении» написан совсем по-другому и может служить для нас, удалившихся в научные дебри, маяком и образцом. Высокая научность сочетается у Пешковского с простотой и доступностью изложения. Эта книга с научной точки зрения актуальна до сих пор, более того, ее научное богатство еще далеко не освоено и не исчерпано. А между тем она характеризуется чрезвычайно внимательным отношением к своему читателю: ученому, учителю, студенту. Автор постоянно заботится о том, чтобы все излагаемое могло дойти до читателя и было донесено до него в неискаженном виде.

«Человеческая» направленность «Русского синтаксиса» проявляется не только в ее «понятности», но и в постоянном обращении автора к языковому чутью читателя. Сегодня мы даже в школьном курсе русского языка стремимся все больше опираться на формальные признаки. А Пешковский постоянно апеллирует к чутью и интуитивному знанию читателя. Вот только несколько примеров: «Можно с уверенностью сказать, что фразу Мы пошли за черною смородиной слушатель поймет как искажение фразы Мы пошли за черной смородиной» (с. 65); в примерах он застрелился и он застрелил себя «разница значения ощущается достаточно ясно» (с. 114); «не говорят или почти не говорят его поведение было должно» (с. 150); «мы чувствуем какую-то нечеловечность», говорят мне нужно бутылку, нужно вас (с. 150); «“добрая товарищ” русский человек ни в каком случае не может сказать, а товарищ вышла, хотя и с некоторым стеснением, но может» (с. 190); «нельзя сказать “рука ломит”, а только руку ломит» (с. 347) и т.д. – такие обращения к языковой компетенции (речевой?) читателя в «Русском синтаксисе» не редкость. Мне хочется обратить на них внимание не потому, что они служат грамматическим критерием для А.М.Пешковского (он не меньше нашего ценил научную точность), а потому, что они делают читателя соучастником рассуждений ученого, благодаря им читатель постоянно ощущает, что о нем помнят, на него ориентируются.

Манера изложения научного материала, свойственная А.М. Пешковскому, конечно же, заслуживает глубокого изучения и описания, а ее актуальность, может быть, еще и не очень осознана.

* * *

Мне кажется, и «художественность» научного стиля А.М. Пешковского, и его открытость по отношению к читателю – это черты, которые делают его основную книгу ценной не только в научном, но и в человеческом отношении. У нас много ученых с высокими человеческими достоинствами, но мало таких, у кого их человечность запечатлелась в их работах. А.М. Пешковский – один из таких.