Письмо

Светлана Владимировна, учительница русского языка, еще почти молодая женщина с бегло подправленным косметикой лицом, села писать своей подруге, жившей теперь в Берлине с белесым немецким мужем. Вырвав из тетради двойной лист, она взяла шариковую ручку и... задумалась. Потом, поджав губы, правильным учительским почерком написала первую фразу.

«Здравствуй, Нина!»

Остановилась, между ее ресницами и блеклой тетрадной клеткой начал вырисовываться далекий нерусский город с надменно вознесшимися домами. Дальше, как в кино, сквозь этот неприветливый пейзаж проступило крупным планом бледноватое Нинкино лицо...

Нет, надо написать «дорогая». Потеплее нужно, потеплее...

«Дорогая Нинка!»

Можно так: «Здравствуй, Нинка дорогая!». Нет, что-то не то. Похоже на начало какой-то советской песни: «Здравствуй, Нинка дорогая! Бьется сердце корабля...».

«Здравствуй, дорогая Нинуся!»

О! Так лучше всего!

«Как ты там поживаешь? Я по тебе ужасно соскучилась...»

Дальше, видимо, полагается спросить о муже. Для вежливости. Хотя немец Нинкин Светлане Владимировне не приглянулся. Светленький, щуплый – на бельевую прищепку похож. И одет так себе: рубашенция какая-то бесцветная, брюки старые, ботинки... Хотя ботинки как раз ничего – бежевые, с выделкой. Ботинки на твердую четверку. А сам Генрих (его, представьте себе, Генрихом зовут!) больше помалкивает да улыбается. Улыбка, само собой, не наша – одно любезное сокращение лицевых мускулов. Короче, ничего особенного. Второстепенный член предложения. Правда, тут необходимо учитывать обстоятельства места и времени...

Светлана Владимировна опомнилась. «Ф-фу! Что это я? Совсем одурела тетка». Встряхнулась и быстро написала:

«Надеюсь, с Генрихом все в порядке и живете вы хорошо».

«Хорошо живете»... Знаем мы, каково с немцами-то жить! Точные, аккуратные, скаредные. Лишний раз не поцелует – все по регламенту. Чуть что – «аллес капут» или «хэндэ хох». Одним словом, «слышать, видеть, ненавидеть и зависеть, но терпеть...».

Тьфу! Что это я опять? Вот ведь как въелась в мозги школьная программа! Так...

«Часто тебя вспоминаю, жалею, что не удалось как следует пообщаться в последний твой приезд. Ну ничего, встретимся в будущем году...»

«В будущем». Ванька Бурьянов из пятого вечно пишет «будующий». Что с ним делать? Что можно вдолбить в его ушастую голову?! Сидит, ежится, а глаза далеко-далеко, за синими морями, высокими горами... Сочинение тут писали по русским сказкам, так он такое состряпал: «Баба-яга, как увидела Ивана Царевича, сразу его в постель уложила». Ох-х-х-х!..

«...встретимся в будущем году – посидим, поболтаем. Я хорошего вина куплю. Недавно меня на дне рождения у Ирки изумительным вином угостили. Забыла название, что-то итальянское, типа “вендетты”. Такая прелесть!»

Светлана Владимировна собрала в щепоть кожу на переносице, погружаясь мысленно в тот вечер, когда отмечали день рождения другой ее подруги, Ирины...

Ирина позвонила, сказала с радостными переливами: «Светка, приезжай! Есть подходящий вариант. Понимаешь? Как раз в твоем вкусе. Брюнет. Высокий. С высшим образованием. Не пьет. Менеджер. Тридцать пять лет... Что?.. Был. Один раз. И неудачно. Детей нет. Есть дочь, но она уже совсем взрослая. А так детей нет. Москвич».

А у Светланы Владимировны один главный страх: как бы за столом не выяснилось, что она – русалка. Ну, «русалка», учительница по русскому. Это дети придумали. Мерзавцы.

И он, брюнет в ее вкусе, который высокий и с высшим, который не пьет и менеджер, тридцать пять, был, но неудачно, – он ни в коем случае не должен знать о профессии Светланы Владимировны. Последняя и предупредила Ирину строго, глубоко всаживая в нее свой учительский взгляд: «Смотри, не брякни, кто я такая!».

Вы спросите: что же тут позорного – быть учительницей русского языка? Позорного, положим, ничего, но и хорошего, прямо скажем, не больше. Представьте себе: училка, русалка, русичка... Юбка в мелу, голос сорван... Домой таскает трепаные тетради с диктантами... Тос-ска! Зеленая тоска – жить с русалкой! Так думала Светлана Владимировна...

И вот она купила цветы и бананы, прихорошилась как могла и отправилась на день рождения. И шла, дыша духами и бананами, волнуясь, звеня и подпрыгивая...

Дверь открыла сама Ирина. Просияла.

– О-о-о, Свету-у-уля! Пришла наша русал...

Лицо у Светули помертвело и действительно стало каким-то русалочьим. Ирка ахнула, прихлопнула рот ладонью, зашептала сквозь ладонь:

– Гос-споди, Свет... Прости, я забыла... Ну ничего, никто не слышал. Давай раздевайся скорей.

Идиотка! А еще подруга... Вечер, однако, прошел гладко. И брюнет оказался почти в ее вкусе. Высокий, с высшим, один раз и неудачно. Филиппом зовут. Филиппок. Мальчик такой был у Толстого, все в школу стремился... Бедный...

Светлане Владимировне очень муж нужен. Нинка себе немца нашла. У Ирки – Борис. Рыжий и добрый. На гитаре играет. Ведро выносит. Такой хороший мужик, надписи на могильных плитах делает.

А у Светланы Владимировны – школа и пустой дом. Встанешь утром, откроешь платяной шкаф и говоришь собственному платью: «С добрым утром!». Вечером – телевизор, мексиканский сериал. Донья Эльвира, синьора Люсия. Прицепят серьги и слезы роняют. Слезы прицепят, роняют серьги. А там пора и спать ложиться.

Зато в школе веселья хватает. С пятым классом ей, правда, повезло. Девочки там аккуратные, чистенькие, как цветочки на грядке. И Белоусов очень симпатичный, книжки даже читает. И толстяк Кувалдин. И Петров... А Бурьянова я завтра убью. За Бабу-ягу, за «будующего» и за все остальное. Непременно убью. Или после уроков оставлю. Пусть диктанты пишет до потери пульса. Даром он, что ли, свою четвертную тройку получит?!

В очередной раз Светлана Владимировна встряхнулась и написала почерком твердым, учительским:

«У меня все нормально. На днях познакомилась с одним интересным человеком. Зовут Филиппом. Брюнет, высокий, с высшим образованием...»

Сентябрь 2003 года