ПРЕДСТАВЛЯЕМ КНИГУ

В.И. ШЕНКМАН,
г. Пермь

Губы жареные,
или
Народная речь в мемуарах филолога

Недавно мне посчастливилось познакомиться с новой книгой, которую я, наверное, вряд ли смогла бы найти в продаже или даже в областной библиотеке. Обратила мое внимание на эту книгу Елена Николаевна Полякова в очередной мой визит к ней.
– Кстати, Валя, ведь вы там бывали? – Елена Николаевна назвала один из населенных пунктов Пермской области. – Вот Володя пишет: там жили его родственники.
Володей оказался известный лингвист, доктор филологических наук Владимир Зиновьевич Санников – автор книги, которую Елена Николаевна протянула мне (В.З. Санников и Е.Н. Полякова были сокурсниками, вместе учились на филологическом отделении Пермского – в те времена Молотовского – университета, и для автора она осталась просто Лялей Поповой, так называет он ее и в книге, хотя теперь она тоже доктор филологических наук, профессор Пермского государственного университета, заслуженный деятель науки России).
«“Записки простодушного”. Москва: аграф, 2003», – привычно пробежала я глазами и даже заглянула в выходные данные: тираж – 1500 экземпляров. Едва полистав книгу, поняла: я должна ее прочитать.
Чем же так привлекло меня это издание?
Книга В.З. Санникова – воспоминания о детстве и юности, пришедшихся на военные и «околовоенные», как пишет сам автор, годы, о его родственниках и друзьях. Читать мемуары всегда интересно, так как в них оживает эпоха, представленная через восприятие и оценку конкретного человека, а не в обобщениях и схемах учебников и научных монографий. Книга В.З. Санникова, рисуя крупным планом отдельные эпизоды жизни обычных людей из российской глубинки, дополняет наше представление о середине недавно ушедшего трагического XX века. Автор «Записок...» «простодушно» излагает события жизни своей и своих близких. О радостных и горьких, порой о самых драматических ее сюжетах говорит тоном объективного повествователя, главным достоинством книги считая ее фактографичность: «Ручаюсь, что в этих заметках нет не только эпизода, но даже и мелкой детали, придуманной, вставленной для “оживления рассказа”».
Книга возникла из устных семейных рассказов, адресованных собственным детям, и автор задается вопросом: может ли написанное представлять интерес для кого-то еще? На его вопрос можно ответить только утвердительно. Банально было бы сказать, что в этих воспоминаниях отразилась судьба поколения (даже нескольких поколений), судьба страны, но это действительно так. Недаром книга вышла в серии «Символы времени». При этом яркой особенностью мемуаров является мастерство рассказчика, который живо, сочно, с легким, ненавязчивым юмором (не дающим забыть, что автор – исследователь темы «Язык и юмор») «излагает историю». Отдельные сцены не уступают в художественности изображения страницам, написанным известными писателями. По устойчивой привычке смотреть на все с точки зрения, а нельзя ли это как-то использовать в школе, думаю, что некоторые фрагменты из первой части мемуаров, названной «Картинки моего детства», можно было бы читать на уроках литературы и сопоставлять их со ставшими хрестоматийными для нынешних школьников произведениями «Последний поклон» В.Астафьева, «Уроки французского» В.Распутина.

Для меня воспоминания Владимира Зиновьевича интересны еще и тем, что во многом связаны с Прикамьем, родным краем, где жило не одно поколение и моих предков, тоже староверов, только по материнской линии, а не по отцовской, как у автора книги. Хотя сам автор родился в Воткинске (город в Удмуртии, почти на границе с Пермской областью, тоже при Каме), куда его семья переехала в поисках лучшей доли, корни рода уходят в Пермское Прикамье. Здесь у бабушки с дедушкой он проводил каникулы. Отсюда языковая среда, в которой он вырос.

Вторая часть книги – «Юность» – посвящена в основном времени обучения в университете, где много лет спустя училась и я. Ну не интересно ли читать о родной alma mater, о своих преподавателях, когда они были молодыми (Ляля Попова!), и знать, например, что В.З. Санникова тоже учила и возила в диалектологические экспедиции неподражаемая Франциска Леонтьевна Скитова, которая и сейчас с редким самозабвением трудится над составлением легендарного для всех, окончивших филфак ПГУ, словаря одного говора – говора деревни Акчим Красновишерского района Пермской области?!

И особенно важным для меня, признаюсь, в этой книге стало то, что автор (доктор филологии!), о чем бы ни писал в ней, писал о народной речи. Я всегда испытывала интерес к живому языку, с детства наблюдая за речью окружавших меня людей, особенно старшего поколения, так как выросла в такой же диалектной среде, что и автор (кстати, в Пермской области влияние диалекта на литературный язык является достаточно сильным не только в сельской местности, но и в городской, о чем свидетельствуют исследования пермских лингвистов), и все слова, обороты речи, фонетические и грамматические особенности, о которых упоминает автор, такие родные, звучат для меня как музыка. Воспоминания В.З. Санникова оживляли мои собственные детские воспоминания. Например, он пишет о бабушке (мачехе отца): «Дай Бог всем такую заботливую и ласковую бабушку, как наша мама-стара (так у староверов, возможно, только в наших краях, было принято называть бабушку; мать называли мама-молоденька или просто мама...)», – а я вспоминаю, что в детстве свою бабушку называла мама-старушкой (именно так, без склонения первой части, совсем как у Цветаевой: «Памятник-Пушкина», «у Памятник-Пушкина», «к Памятник-Пушкину»).
Наверное, в какой-то степени закономерно, что в последнее время мне пришлось заняться разработкой содержания регионального компонента языкового образования в нашей области, поэтому книга действительно оказалась для меня бесценным кладом. Именно этот, языковой аспект я и хочу выделить в своих размышлениях над книгой.
Почему все воспоминания автора «Записок простодушного» так или иначе связаны с языком? Да, конечно, пишет филолог, чуткий к слову, ко всем нюансам речи. Он особенно остро (профессионально) чувствует эту органичную связь языка и человека, которую не может не заметить и просто внимательный человек. В.З. Санников пишет: «Пытался было я пригладить, “причесать” речь моих родичей – бывших крестьян, но тотчас переставал их чувствовать... Их и без того уже бледные лица совсем стирались из памяти. Не могу я заставить маму говорить што (а не чо), ребятишки (а не робетишка), очень (а не больно или шибко)». Автор так трепетно относится к особенностям речи своих родных потому, что их речь – это составная часть их самих. С любовью воспроизведенный говор родных и близких сделал их образы в книге колоритными, живыми, неповторимыми.
Вот лишь пара фрагментов, в которых ярко и достоверно запечатлена народная речь.

И вот приходит мама в Пески – деревню, в которую раньше она и заходить-то избегала, в семью староверов. Чувствовала себя не очень-то уютно, после нам рассказывала: «Сперва мамонька (свекровь) надо мной маленько мудрялася: то не так, это не так. Вот садимся мы ись (есть). Встану это перед иконами, а мамонька так и глядит – как креститься буду, двумя перстами или тремя? Ну, я душой кривить не хочу, крещусь как наученная, по-нашему, троеперстным крестом. Ну, мамонька губы подожмет, а молчит». А дальше – хуже, обиднее: для еды давали мне отдельную миску. В деревне ведь в это время (да даже и после войны) семья ела из одной общей большой миски, стоящей посреди стола. Отдельно староверы кормили-поили только «иноверцев», включая сюда и христиан-мирских. Для этого (напоминаю) и особая, «поганая» посуда была. Вот из нее-то мама и ела. Но разве можно было не полюбить маму – за удивительную ловкость в работе, за легкий и веселый нрав? И однажды во время еды не выдержал дедушка: «Чо вы ей как собаке в какую-то черепеньку наливаете?». И – человек дела – швырнул «черепеньку» под порог. «Ешь, мила дочь», – сказал он маме, указывая ложкой на общую миску. Эта выброшенная «черепенька» была для мамы чем-то вроде меча в посвящении в рыцари – новая семья приняла ее. (Глава «Женитьба мамы и папы»)

Взрослые не прочь были подразнить малышей. Шутки были довольно непритязательные. Меня, например, частенько дразнили глупой частушкой:

У Володи в огороде
Курицу зарезали.
Кровь, теки, теки, теки,
Володю во солдатики.

То ли мне себя было жалко, то ли курицу, то ли нас обоих, но я начинал всхлипывать, пока мама или кто-нибудь из теток не вступался за меня: «Чо вы его хвилите?». Хвилить в пермских говорах значило: дразнить ребенка, заставляя его плакать.

Хвилили меня еще и Алексеевной. Это была крупная беззубая старуха, смахивавшая на бабу-ягу. Время от времени она приходила то к маме, то к кому-нибудь из теток «править» (это такой очень глубокий массаж внутренностей). «Ну дак чо, Алексеевна, не роздумала идти взамуж за Вовку-то нашего?» – спрашивал кто-нибудь во время процедуры. Она степенно шепелявила: «Нет, не роздумала. Раз уж сосватали, я вертеться не буду, я своему слову хозяйка! После Покрова свадьбу сыграм!». Все смеялись, а я плакал. По правде говоря, я понимал, что это шутка, но, видимо (особенности детского восприятия!), все-таки не исключал полностью, на 100 процентов, возможности бракосочетания с беззубой Алексеевной. Сейчас думаю, что, возможно, такие шуточки были полезны для меня, помогали преодолеть свойственную мне в детстве чрезмерную чувствительность. (Глава «Воспитание детей»)

Уже в этих двух эпизодах видно, что автор дает возможность героям своих воспоминаний говорить естественной для них, собственной прямой речью, предпочитает прокомментировать непонятное, территориально ограниченное в употреблении слово, чем заменить его всем известным общерусским. И замечательно, что автор не «причесывал» их речь, иначе его воспоминания во многом лишились бы своей прелести, обаяния, лиризма.
Народная речь в устах героев представлена во всех вариантах: от отдельных слов и коротких реплик до развернутых монологов и диалогов. Хотелось бы привести как можно больше фрагментов из книги, так как она издана мизерным тиражом и не дойдет до широкого круга читателей, но, увы, это сделать невозможно, иначе придется перепечатывать всю книгу.
Наиболее полно представлена в воспоминаниях В.З. Санникова речь матери. Вот, например, мать рассказывает о приобретении в декабре 1941 года кормилицы коровы.

Это уж Господь вам, сиротам, помог! Прихожу в деревню, а батё вот говорит, что коровы дорогие, почти что как в городе. Пойдем-ко, говорит, мила дочь, к Анфимовне в Вассяты, у ее телка кривая, – может, дешевле отдаст. Так и вышло, слава тебе, Господи! Ой, сыночки, чо ишо расскажу: ведь чуть вы сиротами круглыми не осталися! Ведем это мы с тятинькой корову через Каму. А уж такая холодишша, такая холодишша! Ветер, пурга, спасу нет! Тятинька корову тянет, говорит: «Скорее иди, мила дочь, замерзнем!». А я уж совсем из сил выбилася. Говорю ему: «Иди, тятинька, я хоть маленько постою, передохну. По следу догоню, след-то не успевает заметать». Ну, села я на ледышку какую-то, и так мне хорошо стало, в сон поклонило. И замерзла бы ведь, если бы не тятинька вот. Вернулся, корову за собой тащит, тормошит меня: «Ты что, мила дочь? Робетишек сиротами оставить хочешь?! Ну-ко, вставай, вставай!». (Глава «Зорька»)
В то же время народная (диалектная) речь порой доставляла ее носителям – при общении с «городскими» – определенные неудобства.

Были на этой почве и недоразумения (коммуникативные неудачи, как говорят лингвисты). Помню, в 44-м мама впервые разрешила мне пригласить на мой день рождения (тринадцать лет) нескольких товарищей. Я приглашаю друга, Колю Нельзина, а он отвечает: «Большое спасибо!». У нас спасибо говорили, только благодаря за угощение или за подарок. А в ситуации приглашения в гости говорили: «Ладно, приду!» – и спасибо в этом случае означало отказ, нечто типа «Нет уж, спасибо!». Я к Кольке: «А почему не придешь?» – «Нет, почему не приду?! Приду, спасибо. Чудак ты, право!» (Глава «Школьные будни»)
Языковым проблемам, с которыми столкнулась семья будущего автора этой книги после переезда из Пермской глубинки в город Воткинск, посвящена отдельная глава – «Языковой барьер». Только один пример из этой главы (полностью глава прилагается ниже): однажды Володя сообщил своему городскому другу Кольке Нельзину, что у них «сегодня будут губы жарить», чем очень его рассмешил. «А носы вы жарить не будете?» – спросил Колька. «Дело в том, что у нас губами называли грибы, а губы (часть тела) – это у нас брылы», – комментирует автор комическую ситуацию.
Речь могла стать причиной не просто недоразумения, но и человеческой трагедии, о чем свидетельствует один из эпизодов воспоминаний.

Репрессии? Наверное, они были в городе, где располагался крупный военный завод. Но то ли масштабы репрессий были сравнительно невелики, то ли слухи не доходили до моих родичей – водовозов и коннозаводчиков, то ли они боялись говорить об этом, но единственное, что я помню на эту тему, – рассказ о репрессированной деревенской старухе. В ноябрьские праздники пошла она «на огоньки». Это было в революционные праздники главным, почти единственным украшением центра Воткинска – большие портреты вождей – членов Политбюро, обрамленные электрическими лампочками. Весь город туда ходил, и, конечно, мы, ребятишки. Мама вешала каждому на грудь связку сушек. Приятно было глядеть на огоньки, на портреты, иногда ломать и сосать сушку и знать, что их у тебя еще много.
Так вот, та старушка загляделась на портреты вождей, споткнулась, подвернула ногу. Ее подняли: «Что с тобой, бабушка?». А она махнула рукой на портреты вождей: «Да вон, на бисей-то (= на бесов) загляделася!». В наших краях это было обычное выражение досады, точно так старуха могла сказать, споткнувшись из-за своих играющих внуков, но – ее осудили за антисоветское высказывание. Возможно, это и анекдот, но характерный для того времени. (Глава «Светлые идеалы социализма»)
Подобное разноязычие носители диалекта, и в том числе будущий мемуарист, ощущали двояко: с одной стороны, испытывали «неприятное чувство», что «в чем-то (в манере поведения, в разговоре) хуже коренных горожан-воткинцев», с другой – «в целом признавая превосходство “городского” языка, иногда находили в нем что-то смешное» (см. главу «Языковой барьер»).
Ощущение превосходства «городского» языка свойственно и носителям литературной формы речи. И, с одной стороны, это абсолютно правильно: литературный язык есть высшая форма национального языка. А с другой стороны, пренебрежительное и порой даже презрительное отношение некоторых из них к народной форме речи кажется обидным, несправедливым. Народная речь, местные говоры имеют огромное научное, историко-культурное значение. Об этом говорил еще А.М. Пешковский в статье «Объективная и нормативная точка зрения на язык»: «...современные, например, русские наречия и говоры есть для лингвиста только потомки более древних наречий и говоров русских, эти последние – потомки еще более древних и т.д. и т.д., вплоть до самого момента распада русского языка на наречия и говоры, а литературное наречие есть лишь одно (здесь и далее в цитате выделено автором. – В.Ш.) из этих областных наречий, обособившееся в своей истории, испытавшее благодаря своей “литературности” более сложную эволюцию, вобравшее в себя целый ряд чужеродных элементов и зажившее своей особой, в значительной мере неестественной, жизнью»1. Статья А.М. Пешковского представляется весьма актуальной сегодня и с методической точки зрения. Он считает, что в школе необходимо сочетать и обучение нормам литературного языка, и наблюдение над живым, объективно развивающимся языком. Такой подход будет и эффективным, и научным. И, наверное, необходимо добавить, воспитывающим – воспитывающим толерантность в отношении к людям, говорящим иначе.
В последнее время предлагается усилить лингвокультурологический подход к изучению русского языка в школе. В этом плане большое значение имеют обращение к нелитературным формам речи, анализ их взаимодействия с литературным языком. В частности, именно этот аспект – учет влияния на русский литературный язык пермских говоров – закреплен в проекте регионального стандарта по русскому языку Пермской области в качестве регионального компонента. В связи с этим понятен и мой огромный интерес к книге В.З. Санникова, так как автор не только дает многочисленные примеры народной речи, которые можно рекомендовать для наблюдения на школьных уроках русского языка, но и сопровождает их лингвистическим комментарием.
Вот, например, в одной из глав, рассказывающей о праздниках, приводится множество разудалых частушек, среди них такая:

Мы по улице идем,
Чо-нибудь да делаем:
То оконницы ломаем,
То за девкам бегаем.

И сразу же автор поясняет: «В разных пермских говорах творительный множественного оформляется по-разному, и все не так, как в литературном языке. Бегали за девками только в городах. На севере Пермской области бегали за девкима или за девкама, у нас же, на юге области, – бегали за девкам (впрочем, об этом я еще буду писать)». И далее, как и обещал, вновь обращается к этой особенности пермской речи.

В трудные послевоенные годы лингвисты – преподаватели и студенты российских вузов проделали громадную работу по фиксации того, что под напором городской речи, литературного языка исчезало буквально на глазах, – народная речь, говоры русского языка. Каждый пединститут или университет снаряжал с этой целью диалектологические экспедиции, которые по строго определенной программе собирали нужные материалы. Задачей было успеть зафиксировать исчезающие языковые особенности и записать как можно больше текстов живой деревенской речи.
Изучать эти материалы можно будет и потом, спустя десятилетия и столетия, но начать-то хотелось прямо сейчас («душа горит!»). Вот и взял я для изучения одно частное явление – оформление творительного падежа множественного числа в говорах Пермской области. Первое ощущение при изучении материалов (а это – несколько битком набитых шкафов!) – полная растерянность. В одной деревне говорят как в городе – с руками, с полосками, в другой – с рукама, с полоскама, в третьей – с рукима, с полоскима, в четвертой – с рукам, с полоскам. И я был счастлив, что мне удалось упорядочить этот хаос: нанеся сведения на подробную карту Пермской области, я получил довольно четкое разделение территории области на несколько диалектных зон.
И еще приятнее было изучать в уютном зале городской библиотеки Перми историческую литературу и обнаружить, что разделение, полученное при изучении моего языкового явления, хорошо согласуется с историческими данными (даже, может, где-то уточняет их!) и связано с историей заселения Пермской области: на севере области (колонизированном с северо-запада новгородцами и вологодцами) говорят с рукама, с полоскама или с рукима, с полоскима; на юге области (колонизированном с запада позднее, после взятия Казани) – с рукам, с полоскам. («Юность. Несколько мгновений счастья»)

Действительно, сейчас территориальные особенности речи все более и более нивелируются даже по сравнению с серединой XX века, но тем большее культурное значение они приобретают. Поэтому и важно обращение к ним в школе.
Школьникам, изучавшим лингвистическое краеведение, был задан вопрос, актуален ли этот спецкурс. Один из ответов был такой: «Я считаю, что изучение локальных признаков речи – тема неактуальная. Люди всегда будут понимать друг друга, будь они из Пермской области, будь они из Москвы или из Владивостока. Лично мне совершенно не важно, почему или где люди акают или окают. Такие небольшие различия в говоре совершенно не мешают общаться и понимать друг друга». С этим мнением трудно согласиться тому, кто, как В.З. Санников, любит родной язык во всех его проявлениях, кто считает, что язык неотделим от личности, кто нравственно высоко развит. И одна из задач школы – сделать так, чтобы «иваны» помнили свое родство.
Кстати, остальные 29 человек дали курсу положительную оценку, отметив разные аспекты: и возможность совершенствовать культуру речи, и важность связи языка с историей, культурой края и т.д. Примеры из отзывов учащихся: «Меня всегда интересовал вопрос, почему, куда бы ты ни приехал, все узнают в тебе пермяка. Прослушав курс лекций, я много узнала об особенностях нашей речи. Некоторые слова я и сама говорю неверно, но теперь постараюсь исправиться. Очень интересно узнать об истории слов, имен и фамилий нашего края, так как полностью меняется представление о народах, о языке, о культуре»; «Я думаю, что важно говорить грамотно, знать литературные нормы, а для этого нужно знать и особенности, отклонения от нормы языка своего края. Культура речи особенно важна в современном мире, она помогает создать нужное впечатление. Чем грамотнее человек говорит, тем умнее, представительнее он выглядит. Лично для меня очень увлекательно и интересно изучать язык Пермской области, открывать новые его явления. В нем отражается история края, поэтому его нужно знать хорошо».
Думаю, что школьники, которые так написали о местных языковых особенностях, с удовольствием прочитали бы воспоминания В.З. Санникова, обратили бы внимание и на народную речь, воспроизведенную и прокомментированную автором, и получили бы для себя очень много, как получит любой другой читатель этой книги.