АНАЛИЗ ТЕКСТА

Многие читатели нашей газеты одновременно являются подписчиками журнала «Русский язык в школе». В этом журнале больше 40 лет проработала редактором Тамара Александровна Злобина – вела раздел «Методика и опыт», последние 10 лет занимала пост заместителя главного редактора. Талантливый филолог, чутко относящийся к слову, вдумчивый и внимательный редактор, постоянно проявляющий заботу об авторе-учителе, она особенно дорожила материалами, подготовленными именно учителем. Благодаря Тамаре Александровне анализ художественного текста в журнале занимал особое место. В разделе «Уголок русского языка»  (4-я страница обложки) Тамара Александровна давала собственные размышления о поэтических произведениях, говорила о том, что больше всего любила в поэзии. Одна из ее последних публикаций – анализ известного стихотворения Ф.И. Тютчева «Слезы людские». Интересно, что первая публикация Тамары Александровны об этом же стихотворении относится к 1982 году.

Т.А. ЗЛОБИНА,
г. Москва

Читаем стихи

Ф.И. Тютчев

* * *

Слезы людские, о слезы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой...
Льетесь безвестные, льетесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые, –
Льетесь, как льются струи дождевые
В осень глухую, порою ночной.

1849

Это стихотворение написано более 150 лет назад. Но время не коснулось его: не устарели слова, не устарели мысли и чувства, живущие в них. И завораживает музыка стиха. Совершенство его формы таково, что уже и непонятно, в чем оно заключается, где его секрет, – так все естественно и просто в этом стихотворении. Настолько просто, что достаточно прочитать его раз, другой – и оно остается в вашей памяти надолго, если не навсегда.

Эти шесть строчек по своей композиции соответствуют всем музыкальным и поэтическим канонам: тема – ее развертывание – кульминация – завершение.

В начало стихотворения вынесено ключевое слово – слезы, которое задает и тему, и – главное – настроение: оно ведет нас в область глубоких человеческих переживаний (характер определения людские сразу исключает ассоциации со слезами радости или благодарности); оно получает тяжелое звучание: инверсия заставляет нас произнести его с особым ударением, особой силой (сравните: людские слезы и слезы людские). К тому же ведь это – обращение, которому тоже свойственна выделительная интонация. Повтор словосочетания и коротенькая частица (о слезы людские) в пределах одной строки создают явственно ощущаемое нарастание напряжения, волнения.

Потом короткая интонационная передышка во второй строке. Она начинается словом льетесь – этому единственному на все стихотворение глаголу выпала очень важная роль: он не только означает действие, состояние; его фонетика ведет главную «музыкальную» тему: подхватывает прозвучавшие в первой строчке ударные [л’о, л’у] – и повторяет снова и снова их вариации [л’jо, л’jу]... Этого нельзя не услышать – повторенные пять раз льетесь, льетесь... льются словно завораживают, создавая почти физическое ощущение, что льются слова и строки самого стихотворения.

Новой интонацией выделены третья и четвертая строчки: каждая распадается на две симметрично построенные части с паузой-цезурой посредине. Эта пауза, выделяющая очень важные определения, почти сказуемые (льетесь безвестные, льетесь незримые), заставляет наш слух насторожиться, чтобы потом мы могли явственно услышать в следующей строке всплеск отчаяния: неистощимые, неисчислимые. Здесь нет «льющихся» звуков, здесь господствуют ст, щ, сч. Ударные гласные здесь высокие и трагические (и – и), и расстояние между ними такое (вместо четырех ударных на эту строку приходится только два), что получаются они сильными, похожими на перебои в ритме сердца.

За этой кульминацией – спокойный, хотя и мрачный, завершающий аккорд – развернутое сравнение, переводящее мысль и воображение в другую плоскость, в сферу природы; словно восстанавливается дыхание стиха: снова четырехударный ритм, нет цезур, снова льетесь... льются... Но эмоциональную окраску определяют гласные совсем другого регистра: мрачные и «темные» у, у, у (удивительно сливаются смысл и звучание в так точно найденном определении глухую (осень).

Это и есть совершенная гармония содержания, смысла и формы, которая и втягивает нас в сопереживание автору, затрагивая не только нашу мысль, но и наши чувства, жизнь нашего сердца («О память сердца! ты сильней рассудка памяти печальной...»).

Только не надо думать, что поэт пересчитывает ударения или выбирает синтаксические конструкции. Это мы анализируем, «поверяем» алгеброй гармонию единого и неделимого целого: нам очень важно понять, что такое истинное совершенство, в чем и как оно выражается.

Гармоничность этого стихотворения поражает тем больше, что по сути оно трагическое. Ведь не о слезах оно – слезы только знак, только метонимическое обозначение человеческих страданий. Это о них – безвестные, незримые, неисчислимые. За каждым прилагательным – вечный вопрос: почему? зачем? доколе? («Доколе матери тужить?» – как спросит Блок.) Страдание объединяет и уравнивает всех: оно ведомо старым и молодым, добрым и злым, правым и виноватым. И перед каждым встают эти вечные вопросы, и каждый (в меру своего серьезного отношения к жизни) ищет ответа на них.

Совершенно удивительным для современного человека было отношение к страданию у Тютчева. В молодости еще он написал стихотворение «Осенний вечер», которое кончается так:

...и на всем
Та кроткая улыбка увяданья,
Что в существе разумном мы зовем
Божественной стыдливостью страданья.

Страдание настолько лично, глубоко, настолько значимо для человека, что страшно к нему прикоснуться. И даже назвать его. «В разлуке есть высокое значенье», – писал Тютчев. Это «высокое значенье» было скрыто для него и в страдании. Он и нас заставляет думать о нем, даже не произнося это слово – страдание. Потому, наверное, что если существует «божественная стыдливость страдания», то есть и «божественная стыдливость» сострадания. Это она определяет весь строй стихотворения, которое мы читаем.

Слезы – вы – традиционный прием олицетворения – обращения к неодушевленному предмету – играет в этом стихотворении совсем особую роль. Мы и не замечаем, что обращаются не к нам, что нам ничего не объясняют, не советуют, нас не учат. Нам позволяют просто быть рядом, слышать внутренний монолог, и наша воля – услышать, почувствовать, проснуться – или нет. И такая сдержанность сильнее самых громких слов.

Последние две строки – словно дань тому дождливому осеннему вечеру, в который и родилось это стихотворение. Мысль о единстве человека и природы не может утешить – закон для них один: осень – страдания – увядание. Но ведь ни дождь, ни осень не вечны... Природа возрождается. Будем учиться по-тютчевски понимать ее «душу», ее «язык».