СЛОВО ВОЙНЫ

Составление и послесловие С. ГИНДИНА

Смех на войне

...предстояло поставить свое искусство на службу фронту и найти для этого новые формы. Они были удачно найдены именно в тех жанрах, которые не пользовались особой привилегией в мирное время. <...> Можно ли и должно ли смеяться во время войны? – такая постановка вопроса была бессмысленной. <...> Мастера сатиры, карикатуры, шаржа немедленно показали отличные результаты, а отдел юмора стал любимым и обязательным во всех фронтовых газетах.

(Из воспоминаний режиссера Сергея Юткевича)

Александр ТВАРДОВСКИЙ

ВАСИЛИЙ ТЕРКИН
Из главы «На привале»

И уже, пригревшись, спал
Крепко полк усталый.
В первом взводе сон пропал,
Вопреки уставу.
Привалясь к стволу сосны,
Не щадя махорки,
На войне насчет войны
Вел беседу Теркин.

– Вам, ребята, с серединки
Начинать. А я скажу:
Я не первые ботинки
Без починки здесь ношу.
Вот вы прибыли на место,
Ружья в руки – и воюй.
А кому из вас известно,
Что такое сабантуй?
– Сабантуй – какой-то праздник?
Или что там – сабантуй?

– Сабантуй бывает разный,
А не знаешь – не толкуй.
Вот под первою бомбежкой
Полежишь с охоты в лежку,
Жив остался – не горюй:
Это – малый сабантуй.

Отдышись, покушай плотно,
Закури и в ус не дуй.
Хуже, брат, как минометный
Вдруг начнется сабантуй.
Тот проймет тебя поглубже, –
Землю-матушку целуй.
Но имей в виду, голубчик,
Это – средний сабантуй.

Сабантуй – тебе наука,
Враг лютует – сам лютуй,
Но совсем иная штука
Это – главный сабантуй.

Парень смолкнул на минуту,
Чтоб почистить мундштучок,
Словно исподволь кому-то
Подмигнул: держись, дружок...

– Вот ты вышел спозаранку,
Глянул – в пот тебя и в дрожь:
Прут немецких тыща танков...
– Тыща танков? Ну, брат, врешь.

– А с чего мне врать, дружище?
Рассуди – какой расчет?
– Но зачем же сразу – тыща?
– Хорошо. Пускай пятьсот.

– Ну, пятьсот. Скажи по чести,
Не пугай, как старых баб.
– Ладно. Что там триста, двести –
Повстречай один хотя б...

– Что ж, в газетке лозунг точен:
Не беги в кусты да в хлеб.
Танк, – он с виду грозен очень,
А на деле глух и слеп.

<...> Балагуру смотрят в рот,
Слово ловят жадно.
Хорошо, когда кто врет
Весело и складно.

<1942>

Слово сабантуй существует во многих языках и, например, в тюркских языках означает праздник окончания полевых работ: сабан – ‘плуг’, туй – ‘праздник’.
Я слово сабантуй впервые услыхал на фронте ранней осенью 1941 года где-то в районе Полтавы, в одной части, державшей там оборону. Слово это, как часто бывает с привязчивыми словечками и выражениями, употреблялось и штабными командирами, и артиллеристами на батарее переднего края, и жителями деревушки, где располагалась часть. Означало оно и ложное намерение противника на каком-нибудь участке, и демонстрацию прорыва, и действительную угрозу с его стороны, и нашу готовность устроить ему «угощение». Последнее ближе всего к первоначальному смыслу, а солдатскому языку вообще свойственно ироническое употребление слов угощение, закуска и т.п.

А. Твардовский. Из статьи «Как был написан «Василий Теркин»

Из рукописных вариантов «Теркина»

Друг-читатель, не печалься,
Делу время не ушло.
Все зависит от начальства,
А начальство – все учло.

Все концы и все начала,
Сердца вздох, запрос души.
Увязало, указало
И дозволило – пиши!

Отрази весну и лето,
Место осени отмерь.
И задача у поэта
Просто детская теперь.

Разложи перо, бумагу,
Сядь, газетку почитай,
Чтоб ни промаху, ни маху
Не случилось, и – катай.

И пойдет, польется так-то,
Успевай хоть сам прочесть.
Ну, ошибся? Есть редактор.
Он ошибся? Цензор есть.

На посту стоят не тужат,
Не зевают, в толк возьми,
Что ошибку обнаружить
Любят – хлебом не корми.

Без особой проволочки
Разберут, прочтут до точки,
Личной славе места нет,
Так что даже эти строчки
Вряд ли выйдут в белый свет.

________

Тем же ладом, тем же рядом,
Только стежкою иной,
Пушки к бою едут задом, –
Это сказано не мной.

<1942>

Рис. О.Верейского

Самуил МАРШАК

ВСЯ ЕВРОПА

Кличет Гитлер Риббентропа,
Кличет Геббельса к себе:
– Я хочу, чтоб вся Европа
Поддержала нас в борьбе!

– Нас поддержит вся Европа! –
Отвечали два холопа
И пустились вербовать
Многочисленную рать.

Швед
Из города Берлина,
Три бельгийца
С половиной
Да подручный
Дорио
Встать готовы
Под ружье.

Опереточный
Испанец
С шайкой жуликов
И пьяниц –
Вот фашистский
Легион
Всех мастей
И всех племен.

Вызвал Гитлер
Риббентропа
И спросил,
Нахмурив лоб:
– Это что же –
Вся Европа?
– Вся! – ответил Риббентроп.

1941

ЮНЫЙ ФРИЦ,
или
ЭКЗАМЕН НА
АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ

Юный Фриц, любимец мамин,
В класс явился на экзамен.
Задают ему вопрос:
– Для чего фашисту нос?

Заорал на всю он школу:
– Чтоб вынюхивать крамолу
И строчить на всех донос.
Вот зачем фашисту нос!

Говорят ему: – Послушай,
А на что фашистам уши?
– Ухо держим мы востро,
Носим за ухом перо.
Все, что ухом мы услышим,
Мы пером в тетрадку пишем –
В наш секретный «ташен-бух».
Вот зачем фашисту слух!

Вопрошает жрец науки:
– Для чего фашисту руки?
– Чтоб держать топор и меч,
Чтобы красть, рубить и сечь.

– Для чего фашисту ноги?
– Чтобы топать по дороге –
Левой, правой, раз и два!
– Для чего же голова?

– Чтоб носить стальную каску
Или газовую маску,
Чтоб не думать ничего.
(Фюрер мыслит за него!)

Похвалил учитель Фрица:
– Этот парень пригодится.
Из такого молодца
Можно сделать подлеца!

Рада мама, счастлив папа:
Фрица приняли в гестапо.

<август 1941>

Рисунки Кукрыниксов

Евгений ШВАРЦ

Портрет Е.Шварца. Худ. Н.Акимов

ДРАКОН

Из действия первого

Входит богато одетый лакей.

Лакей. К вам господин дракон.

Шарлемань. Милости просим!

Лакей широко распахивает дверь. Пауза. И вот не спеша в комнату входит пожилой, но крепкий, моложавый, белобрысый человек, с солдатской выправкой. Волосы ежиком. Он широко улыбается. Вообще обращение его, несмотря на грубоватость, не лишено некоторой приятности. Он глуховат.

Человек. Здорово, ребята! Эльза, здравствуй, крошка! А у вас гость. Кто это?

Шарлемань. Это странник, прохожий.

Человек. Как? Рапортуй громко, отчетливо, по-солдатски.

Шарлемань. Это странник!

Человек. Не цыган?

Шарлемань. Что вы! Это очень милый человек.

Человек. А?

Шарлемань. Милый человек.

Человек. Хорошо. Странник! Что ты не смотришь на меня? Чего ты уставился на дверь?

Ланцелот. Я жду, когда войдет дракон.

Человек. Ха-ха! Я – дракон.

Ланцелот. Вы? А мне говорили, что у вас три головы, когти, огромный рост!

Дракон. Я сегодня попросту, без чинов.

Шарлемань. Господин дракон так давно живет среди людей, что иногда сам превращается в человека и заходит к нам в гости по-дружески.

Из действия второго

Генрих. Папочка, скажи мне – ты старше меня... опытней... Скажи, что ты думаешь о предстоящем бое? Пожалуйста, ответь. Неужели Ланцелот может... Только отвечай попросту, без казенных восторгов, – неужели Ланцелот может победить? А? Папочка? Ответь мне!

Бургомистр. Пожалуйста, сынок, я отвечу тебе попросту, от души. Я так, понимаешь, малыш, искренне привязан к нашему дракоше! Вот честное слово даю. Сроднился я с ним, что ли? Мне, понимаешь, даже, ну как тебе сказать, хочется отдать за него жизнь. Ей-богу правда, вот провалиться мне на этом месте! Нет, нет, нет! Он, голубчик, победит! Он победит, чудушко-юдушко! Душечка-цыпочка! Летун-хлопотун! Ох, люблю я его как! Ой, люблю! Люблю – и крышка. Вот тебе и весь ответ.

Генрих. Не хочешь ты, папочка, попросту, по душам поговорить с единственным своим сыном!

Бургомистр. Не хочу, сынок. Я еще не сошел с ума. То есть я, конечно, сошел с ума, но не до такой степени. Это дракон приказал тебе допросить меня?

Генрих. Ну что ты, папа!

Бургомистр. Молодец, сынок! Очень хорошо провел весь разговор. Горжусь тобой. Не потому, что я – отец, клянусь тебе. Я горжусь тобою как знаток, как старый служака. Ты запомнил, что я ответил тебе?

Генрих. Разумеется.

Бургомистр. А эти слова: чудушко-юдушко, душечка-цыпочка, летун-хлопотун?

Генрих. Все запомнил.

Бургомистр. Ну вот так и доложи!

Генрих. Хорошо, папа.

Бургомистр. Ах ты мой единственный, ах ты мой шпиончик... Карьерочку делает, крошка. Денег не надо?

Генрих. Нет, пока не нужно, спасибо, папочка.

Бургомистр. Бери, не стесняйся. Я при деньгах. У меня как раз вчера был припадок клептомании. Бери...

Генрих. Спасибо, не надо. Ну а теперь скажи мне правду...

Бургомистр. Ну что ты, сыночек, как маленький, – правду, правду... Я ведь не обыватель какой-нибудь, а бургомистр. Я сам себе не говорю правды уже столько лет, что и забыл, какая она, правда-то. Меня от нее воротит, отшвыривает. Правда – она знаешь чем пахнет, проклятая? Довольно, сын. Слава дракону! Слава дракону! Слава дракону!

Из действия третьего

Роскошно обставленный зал во дворце бургомистра. На заднем плане по обе стороны двери полукруглые столы, накрытые к ужину. Перед ними в центре небольшой стол, на котором лежит толстая книга в золотом переплете. При поднятии занавеса гремит оркестр. Группа горожан кричит, глядя на дверь.

Горожане (тихо). Раз, два, три. (Громко.) Да здравствует победитель дракона! (Тихо.) Раз, два, три. (Громко.) Да здравствует наш повелитель! (Тихо.) Раз, два, три. (Громко.) До чего же мы довольны – это уму непостижимо! (Тихо.) Раз, два, три. (Громко.) Мы слышим его шаги!

Входит Генрих.

(Громко, но стройно.) Ура! Ура! Ура!

1-й горожанин. О славный наш освободитель! Ровно год назад окаянный, антипатичный, нечуткий, противный сукин сын дракон был уничтожен вами.

Горожане. Ура, ура, ура!

1-й горожанин. С тех пор мы живем очень хорошо. Мы...

Генрих. Стойте, стойте, любезные. Сделайте ударение на «очень».

1-й горожанин. Слушаю-с. С тех пор мы живем о-очень хорошо.

Генрих. Нет, нет, любезный. Не так. Не надо нажимать на «о». Получается какой-то двусмысленный завыв: «Оучень». Поднаприте-ка на «ч».

1-й горожанин. С тех пор мы живем оч-ч-чень хорошо.

Генрих. Во-во! Утверждаю этот вариант. Ведь вы знаете победителя дракона. Это простой до наивности человек. Он любит искренность, задушевность. Дальше.

1-й горожанин. Мы просто не знаем, куда деваться от счастья.

Генрих. Отлично! Стойте. Вставим здесь что-нибудь этакое... гуманное, добродетельное... Победитель дракона это любит. (Щелкает пальцами.) Стойте, стойте, стойте! Сейчас, сейчас, сейчас! Вот! Нашел! Даже пташки чирикают весело. Зло ушло – добро пришло! Чик-чирик! Чирик-ура! Повторим.

1-й горожанин. Даже пташки чирикают весело. Зло ушло – добро пришло, чик-чирик, чирик-ура!

Генрих. Уныло чирикаете, любезный! Смотрите, как бы вам самому не было за это чирик-чирик.

1-й горожанин (весело). Чик-чирик! Чирик-ура!

1943

Свободный смех свободных людей

Свобода человека – в том числе и речевая свобода – исстари немыслима без смеха и смехового слова.
Только очень мрачные периоды в истории бывали отмечены тотальным гонением на веселое слово. Одним из таких периодов были предвоенные годы Большого террора в нашей стране. За анекдоты сажали и расстреливали, признанные мастера сатиры и юмора переходили в серьезные жанры.
Война стала всенародной бедой. Но, как ни парадоксально, годы войны принесли с собой определенную демократизацию жизни страны, были для людей глотком свободы. Чувствовать свою ответственность за общее дело может только свободный человек. И власть хотя бы из инстинкта самосохранения вынуждена была с этим считаться. В войну были допущены в печать писатели, которых шельмовали перед войной, – А.Платонов, А.Авдеенко… Ученые-гуманитарии публиковали работы на темы, совершенно исключенные в тридцатые годы.
Небывалый расцвет пережили в годы войны и все жанры смеховой речи.
Начало было положено в жанрах злободневных – сатирической издевке над врагами, добродушном подтрунивании над товарищами, с которыми объединила тебя война, лубочных листовках с шутливыми наставлениями молодым бойцам (например, «Заветное слово Фомы Смыслова, бывалого русского солдата», выпускавшееся Семеном Кирсановым) и т.п.
Но постепенно из такого злободневного смеха стали рождаться образы и произведения большого дыхания и глубокого смысла. Из стихов на случай и из подписей-текстовок к рисункам во фронтовых газетах возник «Василий Теркин» Александра Твардовского. Эту великую книгу не отделить от шуток и прибауток, вне народного насмешливого взгляда на мир непредставимы ни она сама, ни ее герой.
С.Я. Маршак подхватил исчезнувшую было после Маяковского традицию сатирического плаката. Казалось бы, политическая злоба дня. Но прочтите «Юного Фрица…», написанного в конце лета 1941 г., – эти стихи по силе обобщения не уступят лучшим образцам сатирического слова прошлого. Они будут живы до тех пор, пока будет висеть над человечеством меч тоталитарного воспитания и образования.
И, наконец, «Дракон» Евгения Шварца – поэтическая сказка по мотивам рыцарского эпоса. Ее, как и «Теркина», не замкнешь в рамки смеховых жанров: здесь и лирика, и драматическая интрига. Но как беспощаден становится смех драматурга, когда он изображает служителей Дракона и обывателей, всегда готовых перейти в прислужники, – всех тех, без кого зло власти было бы неосуществимо. Недаром первая постановка пьесы в театре Н.Акимова была тогда запрещена: Шварц поэтически воплотил многое из того, что аналитически будет показано много позднее в великом военном романе В.Гроссмана «Жизнь и судьба», также запрещенном на долгие годы...