Рана памяти и совести

До сих пор в рубрике «Слово войны» представлялось преимущественно написанное именно в дни войны. Но было на войне и такое, о чем тогда мало кто, наверное, осмеливался писать – даже для себя. О чем письменные сведения могли сохраниться только в недрах официальных архивов: в сводках потерь, решениях трибуналов и отчетах особых отделов.

Но то, в чем не признавались бумаге, продолжало мучить память и совесть и годы спустя прорвалось в воспоминаниях и художественных произведениях самих фронтовиков и их младших братьев.

Острота и мучительность годами замалчивавшихся тем были таковы, что даже через полвека после Победы давно признанные авторы, осмелившиеся подступиться к ним в новых произведениях («Прокляты и убиты» Виктора Астафьева, «Генерал и его армия» Георгия Владимова), вызывали на себя шквал возмущения.

Эти проклятые вопросы – цена Победы и отношения воюющего человека со своим государством. Все та же вечная тема изучаемого поколениями школьников «Медного всадника». Только теперь она касалась миллионов живых людей. И государство на этот раз не только не считало жизней подданных, но еще и открыто отказало им в доверии, создав в собственных войсках целую систему устрашения и подавления.

Одним из обоснований этой системы и мощным толчком к ее развитию стал изданный в тяжелое лето 1942 г. приказ И.В. Сталина № 227, получивший затем краткое формульное обозначение «Ни шагу назад!». О роли этого приказа в ходе войны писали много, но опубликовать его полностью стало возможным только в годы перестройки. Из помещенного ниже фрагмента видно, чей опыт послужил образцом...

Из «Приказа Народного комиссара обороны от 28 июля 1942 года. № 227»

Для Военного совета. Без публикации

<...> После всего зимнего отступления под напором Красной Армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приняли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали более 100 штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, лишили их орденов, поставили их на опасные участки фронта и приказали им искупать кровью свои грехи. Они сформировали, далее, около десяти штрафных батальонов из командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, поставили их на еще более опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свои грехи. Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили их позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникеров в случае попытки самовольного оставления позиции и в случае попытки сдаться в плен. Как известно, эти меры возымели свое действие. <...> Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу? Я думаю, что следует. <...>

Верховное Главнокомандование Красной Армии –

ПРИКАЗЫВАЕТ

1. Военным Советам фронтов и прежде всего командующим фронтов:

<...> в) Сформировать в пределах фронта от одного до трех (смотря по обстановке) штрафных батальонов (по 800 человек), куда направлять средних и старших командиров и соответствующих политработников всех родов войск, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить свои преступления против Родины.

2. Военным Советам армий и прежде всего командующим армиями:

а) Безусловно снимать с постов командиров и комиссаров корпусов и дивизий, допустивших самовольный отход войск с занимаемых позиций без приказа командования армии, и направлять их в Военный Совет фронта для предания Военному Суду;

б) Сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооруженных заградительных отрядов (до 200 чел. в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей, дивизий – расстреливать на месте паникеров и трусов и тем помочь честным бойцам дивизий выполнить свой долг перед Родиной. <...>

Народный комиссар обороны И.СТАЛИН

Георгий ВЛАДИМОВ

Из романа «Генерал и его армия»

Горячим летом 1942-го, после сдачи Ростова и Новочеркасска и приказа 227 «Ни шагу назад!», как соловьисто защелкали выстрелы трибунальских исполнителей! Страх изгонялся страхом, и изгоняли его люди, сами в неодолимом страхе – не выполнить план, провалить кампанию – и самим отправиться туда, где отступил казнимый. Так, обычным стал вопрос: «У вас уже много расстреляно?». Похоже, в придачу к свирепому приказу спущена была разнарядка, сколько в каждой части выявить паникеров и трусов. И настреливали до нормы, не упуская случая. Могли расстрелять командира, потерявшего всех солдат, отступившего с пустой обоймой в пистолете. Могли – солдата, который взялся отвезти дружка тяжелораненого в тыл: «На то санитарки есть». А могли и санитарку, совсем молоденькую, которая не вынесла вида ужасного ранения, ничего сделать не смогла, сбежала из ада. Ставили перед строем валившихся с ног от усталости, случалось – от кровопотери, зачитывали приговоры оглохшим, едва ли вменяемым. И убивали с торжеством, с таким удовлетворением, точно бы этим приблизили Победу.

Александр МЕЖИРОВ

Из цикла «Десантники»

Мы под Колпином скопом стоим.
Артиллерия бьет по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.

Недолет. Перелет. Недолет.
По своим артиллерия бьет.

Мы недаром присягу давали,
За собою мосты подрывали, –
Из окопов никто не уйдет.
Недолет. Перелет. Недолет.

Мы под Колпином скопом лежим
И дрожим, прокопченные дымом.
Надо все-таки бить по чужим,
А она – по своим, по родимым.

Нас комбаты утешить хотят,
Нас, десантников, Армия любит...
По своим артиллерия лупит, –
Лес не рубит, а щепки летят.

Борис СЛУЦКИЙ

* * *

Расстреливали Ваньку-взводного
за то, что рубежа он водного
не удержал, не устерег.
Не выдержал. Не смог. Убег.

Бомбардировщики бомбили
и всех до одного убили.
Убили всех до одного,
его не тронув одного.

Он доказать не смог суду,
что взвода общую беду
он избежал совсем случайно.
Унес в могилу эту тайну.

Удар в сосок, удар в висок,
и вот зарыт Иван в песок,
и даже холмик не насыпан
над ямой, где Иван засыпан.

До речки не дойдя Днепра,
он тихо канул в речку Лету.
Все это сделано с утра,
зане жара была в то лето.

* * *

Последнею усталостью устав,
Предсмертным равнодушием охвачен,
Большие руки вяло распластав,
Лежит солдат.
Он мог лежать иначе,
Он мог лежать с женой в своей постели,
Он мог не рвать намокший кровью мох,
Он мог...
Да мог ли? Будто? Неужели?
Нет, он не мог.
Ему военкомат повестки слал.
С ним рядом офицеры шли, шагали.
В тылу стучал машинкой трибунал.
А если б не стучал, он мог?
Едва ли.
Он без повесток, он бы сам пошел.
И не за страх – за совесть и за почесть.
Лежит солдат – в крови лежит, в большой,
А жаловаться ни на что не хочет.