АНАЛИЗ ТЕКСТА

Ирина ЧАЙКОВСКАЯ,
г. Бостон,
США

Тоска по чужой стихии

О стихотворении М.Ю. Лермонтова «Русалка»

Читая и перечитывая хрестоматийное стихотворение Лермонтова «Русалка» (1832), то и дело натыкаешься на противоречия. Начало этих стихов вроде противоречий не предвещает – оно умиротворенно и красиво. Его необычный ритм словно бы повторяет движение волны – накат – откат:

Русалка плыла по реке голубой,
Озаряема полной луной;
И старалась она доплеснуть до луны
Серебристую пену волны.

Уже в первой строфе задана одна из повторяющихся тем лермонтовского творчества – не находящая разрешения тяга к иному миру или стихии. Русалка, жительница вод, старается доплеснуть пену волны до ночного небесного светила. Глагол «старалась» без лишней конкретизации говорит о безрезультатности попытки.

Вторая строфа стихотворения начинается неожиданно – пейзаж с голубой рекой и спокойно плывущей по ней при свете луны русалкой сменяется новой картиной:

И шумя, и крутясь, колебала река
Отраженные в ней облака…...

Осмелюсь сказать, что этот новый пейзаж противоречит предыдущему. Во второй строфе река явно неспокойная, шумная, порожистая, да и на смену лунному свету приходят облака. При ярком лунном свете облака обычно и на небе-то не видны, а тут – они отражаются в воде. Иное дело – днем. В стихотворном пейзаже Лермонтова, как мне кажется, запечатлены приметы не одного какого-то временного момента, а некоего ВРЕМЕНИ, вмещающего в себя и спокойную, и бурную реку, и луну, и облака.

В конце второй строфы возникает новый мотив, также повторяющийся в лермонтовской поэзии, – пение:

И пела русалка – и звук ее слов
Долетал до крутых берегов.

В связи с поющей русалкой нельзя не вспомнить поющего ангела из одноименного стихотворения Лермонтова («Ангел», 1831). Русалка пела для себя, но ее могли слышать обитатели земли, жившие по берегам реки. Ангел пел для обитателей небесных сфер, этой песне, хотя она была тихой, внимало все вокруг – и месяц, и звезды, и тучи; но случилось услышать ее и душе, которую ангел нес на землю, «для мира печали и слез». Звук ангельской песни запечатлелся в еще не воплотившейся душе, подобно материнской колыбельной, услышанной Лермонтовым-ребенком, и остался в ней «без слов, но живой». Обратим внимание, что и русалку, и ангела слышат те, кому недоступно содержание песни, так как они принадлежат к иному миру, иной стихии, но, как мы знаем из стихов того же Лермонтова, эмоционально, на каком-то другом уровне понимания можно понять даже «темные речи». Они оба поют о своем мире, воздавая ему хвалу. Ангел поет о таких же, как он, ангелах, обитателях рая, и о его владыке – Боге. Русалка поет о водной стихии – стадах рыбок, хрустальных городах на дне. Опять подчеркну некоторую противоречивость: в песне русалки сказано, что на дне «играет мерцание дня», в то время как русалка плывет по реке ночью. И снова можно говорить, что в стихах Лермонтова передан не один какой-то момент, а некое ВРЕМЯ.

Еще замечу, что «хрустальные города» на дне больше ассоциируются с морями и океанами, чем с рекой. Видимо, речь здесь идет не о конкретной реке, а о стихии воды.

Песня русалки занимает большую часть стихотворения – четыре строфы из семи. В трех строфах рассказывается о главной диковине речного дна – витязе, ставшем «добычей ревнивой волны». Интересно, что о нем сказано: «витязь чужой стороны». Возникает вопрос: какая сторона для русалки будет чужой? В более позднем стихотворении «Дары Терека» (1839) река Терек запальчиво говорит старику Каспию, что «в забаву» его сынам «разорил родной Дарьял». Дарьял, Дарьяльское ущелье, для Терека «родные», так как он протекает по этим местам. Он предлагает в дар престарелому Каспию убитого кабардинца и «труп казачки молодой» – и кабардинцы, и казаки (терские) проживали по берегам Терека.

В «Русалке», по-видимому, говорится о витязе из другой – дальней – страны, возможно, воине, нашедшем кончину в водах чужой для себя реки. В этой связи необходимо вспомнить происхождение самой русалки. По славянским поверьям русалками становились девушки-утопленницы, покончившие с собой, часто из-за неудавшейся любви (именно этой легендой воспользовался Пушкин в своей незаконченной драме «Русалка» (1829–1832)1. Славянские русалки, в отличие от водяных дев европейских народов, не имели хвостов и по виду не отличались от обычных девушек2. Можно предположить, что когда-то – в своей человеческой жизни – лермонтовская русалка жила на берегу той самой реки, на дне которой она обитает ныне.

Пятая строфа интересна тем, что в ней появляется местоимение мы, из чего можно понять, что у русалки есть подруги или сестры.

Расчесывать кольца шелковых кудрей
Мы любим во мраке ночей,
И в чело, и в уста мы в полуденный час
Целовали красавца не раз.

Как и у европейцев, русалки у славян заманивают мужчин на дно, соблазняют3. В стихотворении Лермонтова мотив обратный – русалка не встречает ответа на свои ласки со стороны «спящего» витязя. Кульминационная строфа песни русалки и всего стихотворения – предпоследняя:

Но к страстным лобзаньям, не знаю зачем,
Остается он хладен и нем.
Он спит – и, склонившись на перси ко мне,
Он не дышит, не шепчет во сне!..

Русалка, как душа из стихотворения «Ангел», несет в себе смутное воспоминание об ином мире. Она любит, и это приближает ее к земным девушкам. Но предмет ее любви не может жить в той стихии, где живет русалка. Он принадлежит миру земли, здесь, под водой, он хладен и нем.

Каспий из «Даров Терека» радуется подаренной ему Тереком утопленнице-казачке. Но следует обратить внимание на то, что концовка стихотворения – это любовное объятие-слияние не Каспия и мертвой казачки, а двух водных стихий – Каспия и Терека. Каспий «в объятия свои набегающие волны принял с ропотом любви». Таким сказочно-метафорическим образом поэт объяснил природно-географический факт впадения реки в море.

«Русалка» Лермонтова повествует о другом. Она говорит о тяге к иной стихии, о тоске по слиянию с ней, что невозможно в силу физической, материальной непреодолимости границ разных миров. Стихии – небо, земля и вода – смотрятся друг в друга во взаимном притяжении и попытке слияния – и не могут соединиться, ибо они «чужие» друг для друга. Но что-то говорит, что барьеры между ними не так уж незыблемы и непоколебимы. Мы несем в себе звуки иных миров, иных стихий, замирая порой в смутном томлении4. Завершающая строфа лермонтовского стихотворения как раз об этом. Русалка полна той же «непонятной тоской», что и душа, которая «долго на свете томилась» и полна «чудным желанием». Что это, как не тоска по чужой стихии? Поразительно, как все они – эти три стихии – представлены в последней строфе:

Так пела русалка над синей рекой,
Полна непонятной тоской;
И, шумно катясь, колебала река
Отраженные в ней облака.

Русалка поет уже на берегу – над рекой. Она, стало быть, находится на земле. Под ней – река, пространство воды. Над ней – небо, облака, отражаемые водой. Все три стихии – Земля, Вода и Небо – глядятся друг в друга, соприкасаются друг с другом и даже отражаются друг в друге, но слиться им не дано.