НАША ПОЧТА

Н. ГОРЕЛОВА-НЕЕЛОВА,
Энская область,
Россия

Не чужие письма

...Еще теплится память в наших местах об Антонине Ивановне, Зое Семеновне, Марате Григорьевиче и Римме Маратовне. Я знаю двух Римм (своих сверстников), они названы так только потому, что у Зои Семеновны была девочка Римма.

80-летняя Анна Васильевна говорит: «Мы иногда у Антонины Ивановны выпрашивали Риммочку отпустить к нам домой поиграть, она разрешала, но приказывала, чтобы вскоре приводили назад. Но один раз мы были у Дуньки (Каталкиной), а в хате была свинья супоросная, и Римма ее очень испугалась, после этого к нам учителя свою девочку не отпускали. Интересно, не помнит ли она этого?».

Виктор Алексеевич (сын сельского фельдшера Алексея Лаврентьевича) говорит: «Первое время Антонина Ивановна, Марат Григорьевич, Зоя Семеновна, Римма немного жили у нас на квартире (около церкви). У них был маленький велосипедик, а мы, ребята, этого не имели, ну и по очереди покататься попросили, да и подломили какую-то деталь. Римма плакала. Не помнит ли она какие-то подобные моменты, может, нас вспомнит?».

Слева направо: Антонина Ивановна Писарева, первый директор школы; Марат Григорьевич Кишеня с дочерью Риммой

...А теперь я попрошу у Вас и Риммы Маратовны прощения за свое молчание. Простите меня. Слишком трудна моя жизнь. Описать невозможно. Но я надеюсь на встречу. Я сплю по 4–5 часов максимум, иногда через ночь усну обутая (в чулках, носках), одетая (в верхнем платье). А причина следующая: планы к урокам пишу поздно вечером или рано утром (часа в 4.00) встаю. В 6 утра иду в сарай к корове (солома, сено, пойло – вода греется на печке для коровы), навоз выбрать, подоить надо и тут же раздать то больной, то ребенку. Я иначе не могу, что у меня есть, я раздаю. Порой ничего себе не оставляю. В восемь – бегом в школу, т.к. в 8.30 занятия. В школе до двух, а чаще до трех. Прихожу домой и вижу: корова ревет, муж пьяный, куры-утки клюют меня за ноги, брат лежит (никогда ничего не попросит), что дам, и тому благодарен. Начинаю носить воду: 150–200 л из-под горы. Скользко. Топлю печь, грею воду, пою корову, тру свеклу, запариваю отруби, кормлю двоих поросят. Стоя сама на ходу что-то кусаю (хлеб, целую картошку). Темнеет. Готовлю ужин, и хочется что-то глянуть попутно в телевизор. А в ночь какие-то доклады, неделя русского языка, интеллектуальный ринг по материалам области. И в результате я сама себе не принадлежу. Два ведра грею искупаться, в 3–4 недели помыть длиннющие волосы. Стираться – от каникул до каникул. Жалко всю тварь – четыре кошки, две собаки. Собак кормлю один раз в сутки, а кошки сидят на спине коровы и ждут от меня молока.

В селе восстановлена церковь. Мой брат 1923 года рождения (ученик Зои Семеновны, Марата Григорьевича и Антонины Ивановны) после двух концлагерей собирал деньги в Венесуэле на восстановление храма (обрекался в плену), в 1989 г. привез 100 000 рублей советскими деньгами, <приехал к нам> и положил на восстановление храма в Сбербанк. Люди его осудили. Дескать, сестра с матерью бедные, а он все деньги положил на церковь. А я считаю, он сделал так, как обещал своему сердцу, Богу. Храм восстановлен, но его не поминают. Он умер 2 года назад 25 ноября. Поминаю я. (От себя, как сестра.) У меня легко и чисто на душе. Я никогда ни на кого не обижаюсь ни за что! Легко на душе! Отдам все, если кому-то нужно, что у меня есть. Раздала двуспальные одеяла старушкам, отдала две подушки и легкие одеяла с пододеяльниками сгоревшей семье. Корову держу для людей почти.

А подходит весна, и все за деньги делаю: вспашу огород, куплю ячменя, посею, скошу, пересушу, на спине вязанками перетаскаю в скирды (а скирдую сама). Чтоб стога от дождя не промокли, покупаю пленку рублей на четыреста, укрываю от дождя. Огород (0,5 сотых) тяпаю, от колорадских жуков брызгаю (а вода под горой). Так отпуск мой совсем бывает мимолетен. Руки от мозолей обрезаю лезвием. И не знаю, зачем я пишу, а так хочется высказаться на бумаге. Может, полегчает. Получаю пенсию 2041 рубль. Я ее <фактически> не получаю два года, а собираю на книжку – должны в село газ провести. А надо тысяч 65. Я наберу. Зато зарплата 2800 рублей в моем распоряжении.

Сын в городе учится. Больной. Через 6 месяцев лежит в больнице с 7 лет, а теперь ему 21 год, учится в колледже искусства на отделении «кинофотовидеомастерство». После двух курсов был исключен (не сдал сессию). Пошли мне навстречу. Написали, что по семейным обстоятельствам сам ушел. Через месяц восстановили. Учится на третьем курсе, а должен был на 4-м (кончать).

6 мая, пока я писала письмо, меня чуть в школе не замкнули. Я бросила писанину и до сих пор минуты времени не нашла. В клубе репетировали, ночью написала доклад для траурного митинга у братской могилы. Вчера пришла из школы, воды нагрела ведро, помыла голову и с мокрой головой пошла опять на спевки в клуб. Вечером – мытье посуды, приготовление еды; гладила юбки, подбирала, что надеть на митинг. А сегодня, 8-го, был первый выгон после зимнего стойла скота на берег реки. Коров утром выгнали из сараев. Бегом собиралась на кладбище. На братскую могилу приехала дочь воина, погибшего за освобождение нашего села. После митинга дождь был проливной. Мокрая домой пришла. Вскоре надо бежать за коровой: скотинка в первый день плохо пасется, рвется домой. Пригнала корову. Теперь надо это письмо до ума довести. А вечером – на концерт, поддержать «артистов». Я красную кофту на вечер попросила у одной (завтра отдам назад). Буду читать М.Исаковского, стихотворение «Мстители», «Балладу о седых» Друниной и «Хлеб» Сергея Викулова. А завтра, 9-го, буду крапиву рвать поросенку, чтоб хватило дня на 4–5. Пишу очень наспех...

Я люблю поэзию, кое-что сама для своей души набрасываю. По политике со мной никто тут не связывается. Знаю земной шар как свои пять пальцев – государства и их столицы, президентов, канцлеров, министров иностранных дел...

В 2–3 км от деревни пасу коров (в порядке очереди). Здесь в лугах когда-то был хорошенький поселок; теперь здесь заросшие пустые усадьбы. Такая тишина! Такая травища до колен! Такой посвист соловьев... и ни души.

Казалось, прошло, пролетело,
Сегодня же вспомнилось вдруг
Далекое тихое лето,
Глухой и родной этот луг.

Коровы (их 16) ходят смирно, а я дай, думаю, поговорю с Вами.

У меня не выходит мысль встретиться...

Чемодан впечатлений увезете... Возьмите детей. Им больше всего тут понравится. И босыми, и чумазыми пусть побудут. Теленочка будут поить, парное молочко пить, печь будем мучное, квас будем пить и делать окрошку, картошка есть...

Будете в садах слушать соловьев, кукушек. Детки будут на речке рыбку ловить руками по подлазам. Дно песчаное, река мелкая.

Выпуск 7-го класса. Май 1935 года.

Записи можно сделать при встрече с теми людьми, кто знал Антонину Ивановну, ваших родителей.

...Ну, надо побывать в тех местах, где родилась Римма  М. Конечно, все по-другому, но церковь та же, и те же ручьи, та же река течет лениво. Будет много по оврагам полевых ягод. В этом году будет много яблок, вроде яблони под мороз не попали цветущими.

...И пока я писала, сколько же раз подходили ко мне коровы, заглядывая в листы бумаги. 19 часов. Через час погоню скотинку домой. Уж они пытаются убежать обманным путем домой.

Надо чуть описать нашу семью в прошлом веке. Родословное дерево я знаю за 300 лет. Четыре ватманских листа склеены, и расписаны все веточки дерева. А так ближе: дедушка (по отцу) сидел в 30-е годы (с 1937-го по 1946-й) как враг народа по линии антиколхозной агитации. Работал в колхозе, а в обеденный перерыв сказал: «Да, сейчас съел бы скибку хлеба во всю ковригу, погорюю по тогдашней жизни...». Все – 10 лет. Моих дедушку, бабушку, отца очень хорошо знали Антонина Ивановна, Зоя Семеновна, Марат Григорьевич, т.к. жили через ручей по соседству. У отца умерла жена, остались трое мальчиков: Саша (8 лет), Иван (4 лет) и Тихон (2 лет). За отца на троих детей года полтора никто замуж не выходил. Голод, холод, беднота. Отец был суров, порой жесток. И Антонина Ивановна часто всех троих забирала к себе, детей купала, давала хлебушка. (Об этом я слышала ребенком.)

Потом моя мама из соседнего села вышла за отца замуж из жалости к детям. Она говорила: «Они ко мне как прилипли». Так боялись, что она их бросит. И это тридцатые годы. У мамы родилась девочка Надя – умерла от дизентерии, потом Валя – умерла с голоду, третья родилась девочка мертвая, т.к. мама тяжелое подняла. В 1939  г. старшего моего брата Сашу отец отвез в Донбасс, в Кадиевку. Он пошел работать в шахту, в 1941 году ему исполнилось в сентябре 18 лет, а в июне война. Под Харьковом попал в плен 26 мая 1942  года. Он не знал, что в 1941  году у родителей родился Михаил (уже немцы были в селе). Жила мама с Иваном и Тихоном (и с грудным ребенком) в подвале с бабушкой. Дед сидел, отец на фронте, мама приняла к себе еще 8 сирот (Ирину, Галю, Зою, Настю, Нюру, Фросю, Маню, Тоню). Немцы маму на рытье окопов не гоняли (грудной ребенок). В нашем сарае стояли немецкие кони, и там же закрыты были пленные русские. Село три раза горело: раз сожгли немцы, второй раз – русские, чтобы немцу негде было остановиться. В 7  км от нас были страшные бои. Трупы тысячами разлагались. Ветер подует с того поля – в селе дышать нечем... Отец вернулся осенью 1945 г. из Германии, привез швейную машинку. Хромой, 4 ребер нет, 6 осколков в легких, 2 ордена Славы – II и III  степени, много медалей. И я родилась в 1946 году.

Что мы пережили до 1965  г. – один Господь знает. Я из школы приду – и к корове в сарайчик бегу руки погреть у нее под грудкой... Вместо портянок мама обертывала ноги клеенкой, пленкой, а все равно ноги были мокрые. Уроки иногда учила и дома на печи, но кирпичи были горячие, а стены ледяные. Мама, бывало, скажет: «Сильно дует в дыры? А то на тебе немецкую каску с глиной; откуда дует – залепи глиной. И советская власть ничем нам не помогла в строительстве нового дома... В 1965  г. я окончила 11 классов и пошла в школьный буфет работать. 30 р. зарплата. И сколько было радости, когда я купила за 14 р. 50 к. одеяло ватное, 10 метров миткаля (белое полотно) окна завесить! Отец умер в 1972 году, сени он успел к шлаковому дому пристроить, но штукатурила я, потолок и пол делала сама, своими руками.

После войны отец искал сына <Александра>. Приходило извещение: «Ваш сын, сражаясь за социалистическую Родину, пропал без вести в декабре 1943  г.». Поминали за упокой. Потом в 60-х годах пришло письмо отцу: «Уважаемый  А.Н., я служил в армии вместе с вашим сыном Иваном, дайте его адрес, я хочу с ним переписываться... Афанасий...». Отец ему адреса сына не дал, а это письмо отослал в Москву Ивану. Брат пишет письмо в Полтавскую область, тому Афанасию: «Извините, но я вас не знаю; зачем я вам нужен?». Ответ: «Моя дочь Мария дала знать, что живет в Венесуэле замужем за вашим братом Александром». Тогда Иван вызывал отца в Москву и сказал ему: «Наш Шурка жив, а письмо было от его тестя». Отец, приехав домой, молчок. Но за упокой поминать не стали с матерью. Я их разговор подслушала, а мне они не сказали: вдруг на селе расскажу? Иван из Москвы написал в Полтаву, чтобы те отправили в Венесуэлу: «Дорогой брат, если ты правда жив, то ответь на мои вопросы. Вот у нас и у дедушки были сады. Напиши, как назывались яблони. Кто жил слева от нас по улице, кто справа? Как звали учителей, которые тебя учили?». Приходит письмо уже в Москву. Яблони? Грушовки две, «черное дерево» (2), «овечья мордочка», ниже под гору титовка, антоновка, грушинка... Описал соседей и написал, что учителей звали Антонина Ивановна, Зоя Семеновна по русскому языку и литературе, Марат Григорьевич по математике, физике... Тогда Иван пишет нам намеком, что действительно Саша живой.

Очень хорошо учились дети там. Брат приложил максимум стараний, чтобы говорили они на русском языке, кроме испанского. И Лиза училась в Каракасе в университете на факультете русского языка. Ее прислали в Москву на практику в Институт русского языка имени Пушкина. Я ездила, ее видела. Она в Москве все на «5» сдала и уехала в Сергиев Посад отслужить благодарственный молебен и пела с певчими на клиросе (она Закон Божий изучала в Каракасе).

В 1989  г. Александр приезжал с сыном на родину, привозил деньги на храм. Он у меня спросил о Зое Семеновне, о Марате Григорьевиче: «Сестра, а ты не знаешь о дальнейшей судьбе моих учителей?». Я сказала, что не знаю, слышала, что были такие. И он мне рассказал: «Книг не было. Я ушел к Василию Семенову учить стихотворение “Я памятник себе воздвиг нерукотворный” и последнюю строфу недоучил. Меня Зоя Семеновна спросила это стихотворение на следующий день. Я очень хорошо рассказывал, но подходят те строки, которых я не знаю. Она поняла, что чуть недоучено, и сказала: “Очень хорошо! Достаточно! Садись, “5”. Я эту пятерку и ее до сих пор помню».

А другой эпизод такой. «Драмкружок работал. Я очень хорошо играл свою роль. Валя чуть хуже. Первое место присвоили Вале, а мне второе. И из-за чего? Во внимание взяли костюмы. У Вали платье было хорошее, а на мне штанишки рваные. Я выбежал из школы – и за угол, в сад... Столько плакал! Ведь лучше всех сыграл... А ведь я сирота, а у Вальки отец работал и деньги хоть какие-то получал».

Я родилась, по рассказам мамы, «когда проса' косили», это было воскресенье, т.к. дедушка был в райцентре на базаре, на лошади возил яблоки антоновку продавать. А еще в этот день соседи попросили у нас в хате сварить самогон, и только они заняли хатенку под это дело, мама собралась рожать. Маму отвели на соседнюю усадьбу, я родилась не в хате мамы и папы, а в дедушкиной и бабушкиной.

Я родилась в низкой хатке,
В деревянной, в два окна,
В полном здравии, в порядке,
На подстилке из сукна.

...Я всем (в порядке юмора) отвечаю на вопрос «Когда родилась?» – «Когда просRа косили в 1946 году». Смеются.

...Воровала в колхозе зерно. Сторож придет, бывало, и скажет: «Приходи часов в 11 вечера, пшеницу отсортировали, чистая, сухая. Возьми, я покараулю, чтобы тебя никто не видал». Ну, я по приглашению такому начала носить зерно через овраг домой. Сыну был годик, зарплата у нас, учителей, никакая.

Учащиеся нашей школы учатся в Москве, поступают по собеседованию; с благодарностями и почетными грамотами в олимпиадах городских, областных; учатся в университетах педагогическом, техническом, в сельхозакадемии и в коммерческих. Например, из 8 поступили все 8. Или из 7 поступили 6. Больше поступают после 9-го класса, после 11-го поступают бесплатно реже, нужны деньги, а у родителей – сухи орехи. Наши ученики – и завучи школ в области, и педагогов много, и главные агрономы, и детские врачи. В классах детей мало, много работаем с каждым. Отвечают все на каждом уроке. Директор очень хороший: человечный, грамотный, мягкосердечный. И родители его – педагоги, отец тоже был директором школы всю жизнь; мама – математик. Семья образцовая для всего села. Директор не пьет ничего из спиртного, не курит; с юмором от природы.

...Что сделали с селами!

В 1965  г. и позже мы были цивилизованней. Все были трудоустроены, работала отличная баня до 1992  года. Это теперь стоят стены без окон и дверей. Была и столовая для населения, и рабочих в поле кормили, вывозили им первое, второе и третье; свадьбы играли в столовой, проводы в армию... Стоят стены без окон и дверей. Был бытовой комбинат, детсадик с детской площадкой, в клубе показывали фильмы. Все уничтожено. До фундамента снесли свинотоварную ферму, две молочно-товарные, овцеферму... Местный автобус ходил два раза в сутки. В 90-х годах автобус ходил два раза в неделю в базарные дни. Теперь же отменили совсем движение. Хоть умирай, «скорая помощь» может сказать: «Мы бы выехали, да нет бензина». Спасибо, глава сельской администрации всем бежит на помощь. По всем мелочам – к нему.

Купить стержень, общую тетрадь, галоши, тапочки, носовой платок – надо поехать в райцентр в базарный день и нанять частную машину. Отрезаны от всего мира. Самогон продают (это уже не беззаконие) 35 р. бутылка. А то технический спирт где-то достают, добавляют в самогон таблетки димедрола. За последнее время 14 мужчин через это дело закопали. Дети идут в клуб, из клуба – выпивать. Участковому говорила об этом, ответил: «Сейчас разрешено».

Опишу один случай. Через дом от меня жил старик, я ему иногда носила щей ли, супа ли. Захожу как-то в нему (подумала: почему вечер, а свет не включен?). Дедуля отозвался. Спрашиваю: «А что у тебя горит?». Отвечает: «Я...». Печка холодная. Включаю свет – лампочка рассыпалась. Сходила домой, говорю: «Дед Никанор... что-то неладное с ним». Включили свет – дед на полу, фуфайка на спине сгоревшая, пиджак, майка и тело (спина обгорела). Он, видимо, хотел на электроплитке что-то подогреть и – может быть, стало плохо – упал спиной на включенную плитку; спираль открытая. Сколько лежал он? Похоже, долго. Потом привстал и выключил из розетки провод.

Я поняла, что я с ним пропала. Заведующая медпунктом сказала: «“Скорая” его возьмет, но с тобой: за ним нужен уход». А кто меня из школы отпустит – отец, что ли, заболел? И я этого старика с 21 февраля по 26 мая выхаживала. Приду из школы – он спиной присох к простыне. По частям его мыла. А с туалетом сколько мук было! От меня несло мазью Вишневского, ихтиолкой. Хоть как мою руки – все пахнут... Дедулю я спасла.

Чтобы корову на следующую зиму содержать, я сейчас уже буду сеять ячмень около гектара. Надо не дать зерну выколоситься, а скосить зеленым, пересушить и на носилках перетаскать к усадьбе. Затем стою я на стогу, сама скирдую, а муж вилами сухое сено подает. И вот я уже заканчиваю скирдовать, головой чуть не до облаков.

Пойду корову доить и в клуб выступать. Стареть некогда.

2005 год