ДИСКУССИОННЫЙ КЛУБ

Ф.НОДЕЛЬ,
кандидат педагогических наук,
преподаватель-методист колледжа № 17
архитектуры и менеджмента в строительстве

Как «обстругать» Буратино

В статье Н.Борисенко «Уроки литературы как... уроки русского языка», опубликованной в газете «Русский язык» № 16 за 2005 год, помянут Буратино, однако почему-то уничижительно. Коротеньким «буратиньим» мыслям и «буратиньему» же способу их выражения здесь противостоит «речевой алгоритм урока», в основе которого лежит методическая система И.Аркина, изложенная в его «семикнижии» и включающая «подробные разработки свыше тысячи уроков литературы».

Словесникам предлагается своего рода «торжественный комплект» Остапа Бендера, методический костыль, опираясь на который их подопечные все как один «овладевают лексикой оценки произведения, эмоционально-эстетического отклика на него, лексикой со значением искренности, исповедальности высказывания (слова и конструкции записываются на доске и в тетради)». Он «расфасован» по классам.

5-й класс. Самые яркие страницы... Незабываемый эпизод... Читая рассказ, испытывал... Прочитал по-своему... Сокрушался, сострадал, испытывал горечь... Задумывался, недоумевал... Воображал себя на месте... Сумел перевоплотиться в...

10–11-е классы. Тревожусь, размышляю, заглядываю в себя... Читал с волнением, с трепетом... Нахожусь в смятении... Был заворожен... Не мог поверить... Отношусь по-разному... Многое притягивает в Достоевском (Горьком, Маяковском)... Особенно захватило... Глубоко тронуло... (Здесь и далее полужирный мой. – Ф.Н.)

Вспоминается новелла К.Чапека «Эксперимент профессора Роусса»:

– Дуб, – бросил профессор.
– Могучий, – прошептал испытуемый.
– Как? – переспросил профессор, словно не поняв.
– Лесной великан, – стыдливо пояснил человек.
– ...Учреждения.
– Соответствующие! – радостно воскликнул человек...
– ...Горизонт!
– Пасмурный, – с видимым удовольствием откликнулся испытуемый...
– Стихия.
– Разбушевавшаяся. (Цитирую в сокращении. – Ф.Н.)

К.Ушинский, как известно, отрицательно оценивал так называемые «сочинения на темы», утверждая, «что это большею частью упражнения в письменной болтовне заученными фразами».

«...сочинения, – писал он, – должны быть по возможности самостоятельными усилиями учащихся выразить свою самостоятельную мысль... Лучшее и, может быть, единственное средство для этого... есть наглядность того предмета, о котором учащийся говорит или пишет... Предмет, стоящий перед глазами ученика и сильно врезавшийся в его память... сам собою, без посредства чужого слова, пробуждает... мысль... сам задает вопросы... поправляет... ответы, приводит их в систему, и ребенок мыслит, говорит и пишет самостоятельно».

Аркин и поклонники его «речевого алгоритма», видимо, считают, что возможности-то как раз и нет: «им нечего сказать...», они «сказать не могут», вообще они «молчащие дети».

Мой более чем пятидесятилетний опыт работы в разного типа учебных заведениях убеждает в обратном. Когда «наглядным предметом» становятся произведения искусства, «буратиньи» мысли и чувства находят оригинальные формы выражения.

«Осла я представляю себе совсем не таким, каким он представлен на рисунке. По-моему, он выглядит старым (не в пример прыткой Мартышке), серым, с напускной мудростью, а глаза глупые, глупые. Улыбается он очень редко, а если и улыбнется, то и то очень высокомерно, как будто делает одолжение. А вот Мишка – видно, по словам Мартышки, что-он очень большой и добрый. Что у него маленькие и любопытные глазки...» – пишет пятиклассница о рисунке А.Лаптева в хрестоматии.

«“Песня о Соколе” великолепно удалась на экране. Подчеркивается главный смысл песни: о том, что капли крови Сокола зажгут множество сердец, будет шторм, и скала, на которой пригрелся Уж, разверзнется. Сокол сияющей стрелой, ракетой пробивается сквозь стаю черных ворон, которая, как ночь, застилает небо, Сокол несет с собою свет. Создан чудесный образ Ужа, этакого добродушного обывателя, который отважился даже взлететь и узнать, что там, в небе, хорошего», – рецензирует мультфильм Б.Степанцева семиклассница.

Сочинения о спектаклях, фильмах, иллюстрациях занимают почетное место в моем архиве. Но ведь «наглядна» и книга, в том числе «программная» классика, Пушкин, например.

В своей статье «Расставание с параграфом», опубликованной в «Литературной газете» в День учителя, И.Аркин напоследок пишет: «Уроки литературы – это чтение писательских созданий и споры о них, отстаивание “своего” Пушкина и “своего” Блока».

Вот как преподнесен им Пушкин в его «семикнижии» (цитирую по статье Н.Борисенко):

«Урок на тему “Мой Пушкин” в седьмом классе. Вводим лексику со значением читательской избирательности, с ее субъективно-оценочной стилистикой и местоименной фразеологией: Для меня Пушкин... Ни одного поэта я так не люблю... Ни один поэт мне так не близок... Проникновенные, трепетные и вместе с тем удивительно простые, безыскусные пушкинские строки... А теперь “почувствуем в себе” литературного героя... Для описания мироощущения Онегина подыщем вместе с учениками такие прилагательные, как реалистическое, трезвое, скептическое, Ленского – романтическое, мечтательное, восторженное, наивное, идеализирующее мир... Ольга – привычна, банальна, ординарна, заурядна; Татьяна – неожиданна, странна, загадочна, романтична, возвышенна, поэтична, совершенна...». (Все дано заранее – думать не нужно. – Ф.Н.)

Перебираю материалы своего архива, посвященные Пушкину:

«Мне стало интересней жить. И все благодаря лирике Пушкина...»

«Пушкин учит людей находить прекрасное не только в чем-то величественном, но и в простом, обыденном, учит понимать жизнь... Это человек какого-то солнечного оптимизма, он умеет преодолевать печаль, умеет быть счастливым, даже когда ему очень трудно... Пушкин учит любви глубокой, самоотверженной. Он воспевает любовь как самое лучшее чувство, очищающее и облагораживающее человека... Пушкин учит любить красиво...»

Возможно, здесь отыщутся погрешности стиля и даже речевые шаблоны. Но юные авторы употребляют их как впервые пришедшие в голову именно им, не подозревая, что кто-то это уже делал раньше.

Лично я предпочитаю пусть «буратиньи», но незаемные ученические мысли и впечатления приемам «отстаивания своего» при помощи чужого. Буратино, как мы знаем, «был поленом – стал мальчишкой». Но ведь возможно и обратное, если увлечься «обстругиванием» нестандартного человечка в целях превращения его в легко управляемого любой Мальвиной, подчиняющегося любому Карабасу-Барабасу Пьеро.