БИБЛИОТЕЧКА УЧИТЕЛЯ. ВЫПУСК LXII

М.В. ПАНОВ

Позиционные явления в морфологии и синтаксисе

Лекция 8*

О синтаксисе можно многое сказать, но я бы сегодня посвятил свою лекцию тому, как можно связывать разные стороны языка. Есть такие понятия (при этом опять вернулся к синтаксису), которые обладают большой ценностью в курсе русского языка. Я бы сказал, что в первую очередь это – понятие позиционного чередования и нейтрализации единиц.

Почему они очень важны? Ну, просто в жизненном отношении. Позиционные чередования позволяют построить с учениками интеллектуальную деятельность: давать им задания, озадачивать их в разных смыслах слова, всячески тренировать их сообразительность. (Обращаясь к опоздавшей.) Я проповедую, что в курсах школьного преподавания есть две ценные идеи, два ценных понятия – это позиционное чередование и нейтрализация. Почему они так уж очень ценны? Ну, вот я сказал, что это глубокий кладезь всяких интеллектуальных заданий для учеников, мы их мозги будем всячески дрессировать, воспитывать.

Сама идея позиционного чередования, когда разное оказывается тождественным, – она жизненно важна. Мы в жизни все время встречаемся с тем, что очень разное оказывается одним и тем же, что один и тот же человек в разных условиях вдруг ведет себя совершенно по-разному.

Меняются условия (ну, я думаю, что мы недавно были свидетелями) – перевернулся рычажок в общественной или, вернее, в официальной идеологии – и сейчас же все, как флюгеры, повернулись в другую сторону. Один и тот же человек – то он был ретивым насадителем марксизма, то вдруг я читаю в газете <его> рецензию на книгу, посвященную декабристам. Есть такой хороший историк, – был, он уже умер, – Натан Эйдельман, он написал книгу о декабристах. Нy, естественно, что все пишут о них как о героях. И вот рецензент пишет (самобытный словарь!): «Неужели не было времени переориентироваться?».

У него, значит, представление о том, что человек – флюгер, и мысль такая, что поскольку декабристы были революционеры, то есть большевики, постольку их надо колотить по шее как только возможно. Оказывается, то, что Эйдельман о Николае I пишет критически, – «Неужели нельзя было понять, что сейчас надо менять точку зрения?».

Помилуйте, Николай I остался Николаем I, стоит прочесть «Хаджи-Мурата» Толстого, чтобы понять, какая это гнусная личность. Ну, Толстому-то можно не верить, но нельзя верить тому, что в один момент надо перевернуться.

Итак, мы в жизни встречаем то и дело разные, то положительные, то отрицательные, случаи, когда позиция меняется, то есть меняется общественное настроение, меняется время года: то Марья Ивановна ходила бледная и очень интересная, а то вдруг ходит загорелая и не менее интересная. Позиция другая – и Марья Ивановна другая. Можно, конечно, подойти и с сомнением сказать: да это вы ли, Марья Ивановна, может, это кто-то другой? Но можно учитывать то, что существует позиционное изменение, и сразу понять, что это тот же самый человек.

Вопрос о нейтрализации – это тоже вопрос жизненный. То и дело то, что различно, оказывается одинаковым. И различия, которые только что вы считали важнейшими, вдруг оказываются совершенно несущественными. Просто в жизни. А в языке это представлено с особой чистотой и значительностью.

<Что такое позиционное чередование>

Я вам уже хвастался, что придумал упражнение, которое помогает понять, что такое позиционное чередование. Хвастаться очень приятно. Как демонстрировать позиционное чередование?

Жил-был очень скверный волшебник, который всем пакостил. Причем хитрый: придет на какую-нибудь вечеринку, сбор – одному волдырь на щеку поставит, другого заставит головой трясти, третьему сделает так, что у него нога не сгибается… Когда все рассердятся – а вот мы сейчас его как следует придушим! – глядь, а волшебника нет! Исчез. И вдруг один маленький мальчик, очень умный, заметил: когда есть волшебник и пакостит, в углу веник не стоит. Как только он исчезнет – в углу появляется незаметно веник. Он понял, что это – позиционное изменение волшебника. В тот момент времени, когда он волшебник, он не веник, а в тот момент времени, когда он веник, он не волшебник. Он как кинет веник в печку! Веник сгорел, и больше волшебник не появлялся.

Почему это упражнение я считаю хорошим? Оно показывает, что позиционные чередования могут объединять нечто очень непохожее. [o] под ударением, а без ударения – [и]: нёс – несу. А то и вообще ноль: кoлокол – колоколa – колокoльный. Под ударением [o], а без ударения – [колкалa] – совсем ничего нет, значит, с нулем чередуется.

Позиционные чередования могут объединять очень необычное. Так вот где тренировка ума! Поймите, что необычное, что непохожее, очень разное может быть тождественным.

Вот поэтому я бы хотел повторить с вами идею позиционного чередования, чтобы она звучала в школе многократно. Есть очень хорошие учителя, их даже много, которые говорят: что же вы шуму наделали вначале – позиционные чередования в фонетике, а где же они в морфологии, а где же они в морфемике, в словообразовании?

Приходится разводить руками и говорить: да ведь это вопрос во многом неизученный, позиционная морфология еще целиком не построена, а синтаксис – только кирпичики подвозят. Так что последовательно позиционно, очевидно, курс построить нельзя, да и он был бы настолько необычным, что вызвал бы, наверное, протесты и учеников, и учителей.

Какие же чередования мы назовем позиционными? Что-то меняется на что-то, одно на другое. Когда эта мена позиционна?

Друг, друга – фонема <г>, друзья – фонема <з’>. Позиционное? Да нет! Для позиционного чередования нужно, чтобы это чередование было безысключительно. То есть если перед [а] – [г], то, скажем, друзей – перед [э] – [з’]. Но этого мы нигде больше не встретим, только в этом одном случае. А надо, чтобы было всегда так: телега, но телезе. Вы скажете, что в древнерусском языке так и было. Да, а вот сейчас – нет: перед [э] [г] не меняется на [з’]. Значит, это непозиционно, это не охватывает всех случаев. Напротив, это единственный случай. А когда-то было: Бога – о Бозе. Вы слышали такое выражение – почил в Бозе? Это значит «праведно умер».

Значит, позиционное чередование – это то, которое требует закономерности, чтобы оно не знало исключения. Ученики это слышали на уроке в 5-м классе, а позднее, скажем, в 6-м и 7-м. Нужно это усложнять: с ними играть, спросить: а когда, в каком случае вы бы решили, детишки, что смена звонкого на конце слова глухим непозиционна?

Один скажет: а когда слово боб произносилось бы со звонким: бобы, бобу – и бо[б]. Пусть бы один случай был исключением, какое-нибудь гри[б]ы – гри[п] – и все слова имеют такую мену, а бо[б]ы – бо[б] – и уже непозиционное чередование.

Другой вопрос: а что было бы, если бы не последующий звук определял чередование предыдущего, а наоборот? У нас как: ска[з]ать, ска[з’]итель, ска[з]ывать – ска[с]ки. Вы бы ожидали: ска[з]ки, а у нас – ска[с]ки: [к] глухое как пальнет назад – и [з] превратилось в [с]. А что было бы, если бы наоборот: [з] вперед как пальнет – и озвончило [к]: ну, было бы ска[зг’]и.

И вот поиграть: отгадайте в этом языке, какие это слова; ну, слово ми[с]ка они отгадают, что слово миска, потому что мисок – там [с], но оно не может ничего озвончить, потому что оно само по себе глухое. А но[жг]а – но[ж]ек: [ж] из [г]: кривоногий. Раз это [ж], оно не только не оглушилось, оно суффикс [к] озвончило, получилось бы но[жг]а.

А вот что это за слово – [рaбздвъ]? Ученики догадаются, что это рабство: раб, рабы: [б] звонкий, он остается, да еще он подчиняет себе следующие. А [грaфствъ] – какое это слово? Ну, графство, граф, графу, там [ф] глухое, оно не может ничего озвончать.

Совпали бы два слова: дитя – детство и дед – *дедство (<в значении> «старость»). Поэтому слова впал в де[дздв]о были бы совершенно необидными, это означает не «стал неразумен, как ребенок», а «стал дедом». Семен Семенович в какое разумное дедство впал! Нет, как раз не совпало бы: дети было бы де[ц]тво, а де[дздв]о было бы по-другому. Ну, вот так можно играть с детишками.

А взять приставки. Вот что это такое: по[дзг]очит? Температура как по[дзг]очит! Это значит: под- – [д] звонкий, а [ск] озвончается. Он меня всю и[зг]усал! Не велено никого [вб]ускать. Успели все ра[зд]аскать.

Но вот другое задание, с орфоэпической начинкой. Что было бы, если бы отсутствовала ассимиляция по мягкости? О, какой ужас! О, мы в один миг можем поседеть от такого ужаса. Говорили бы ко[н]чено, же[н]щина, де[н]щик, стака[н]чик, вкусный по[н]чик. И произведение русской литературы было бы тогда «Задо[н]щина».

Это к чему? Чтобы ученикам лишний раз напомнить орфоэпическую норму. Не говорите по[н]чик, даже если он очень вкусный, говорите по[н’]чик, и он будет вкуснее.

Сделано открытие: появилось одно слово, где ассимиляции нет. Знаете его? Стали[н]щина. Никто не говорит: стали[н’]щина. Это о чем говорит? Это говорит о том, что мы присутствуем при колоссальном крушении: рушится империя ассимиляции по мягкости. И все чередования уже подточены. Стойко, браво держалось такое чередование: перед [ч’] и [ш’] твердое [н] меняется на мягкое [н’]. Это стояло неколебимо: только стака[н’]чик, только ко[н’]чено, только по[н’]чик, только же[н’]щина. И это все остается, но уже непозиционное.

Ведь как дело-то обстоит? Появилось одно исключение – <чередование> уже непозиционно. То [ш’], [ч’] говорили: почему передо мной [н’] мягкое? Это я его заставил быть мягким. А сейчас [ш’], [ч’] уже больше не могут этого говорить, потому что в слове стали[н]щина не заставил. А это означает, показывает признаки омертвения. Что же случилось? Я думаю, об этом можно рассказать ученикам: идет страшное крушение этого колоссального языкового построения настоящей империи – ассимилятивного смягчения согласных.

Еще совсем недавно мои родители, а ваши деды и прадеды говорили так: На какой остано[ф’]ке сходить? – Да вы сходите на Покро[ф’]ке. То есть перед мягким заднеязычным губной смягчался. Почему ты так хорошо успеваешь по немецкому языку? – Я у одной не[м’]ки беру уроки. Отрежьте мне, пожалуйста, кусочек се[м’]ги. Се[м]га – твердое [м], а кусочек се[м’]ги – губной перед заднеязычным. У этой плуто[ф’]ки удивительные глазки. Сейчас сказать – плутовка обидится, а тогда сказать – она, может быть, снисходительно улыбнулась бы и не обиделась, что сказали у плуто[ф’]ки, с мягким [ф’].

Это чередование было абсолютно безысключительно! Вот записи произношения артистов Малого театра старшего поколения, таких, как Яблочкина, Турчанинова, Рыжова, говорят о том, что такого произношения они держались безукоризненно. Прошло не так много времени, а сейчас надо уверять – на ваших лицах написано недоумение, недоверие и протест: нет, не может быть, чтобы такое в русском языке было.

Почему все исчезло за жизнь двух-трех поколений? Дальше размывание пошло так же сильно: зубные смягчались перед губными, и говорили: [т’]верь, [д’]верь, [з’]верь, и[з’]вестно, и[з’]весть и так далее. Исчезло – и больше нет. На протяжении нашей с вами жизни. У меня чуть-чуть, а у вас – сильно.

Очень твердое было чередование: перед мягким зубным твердый зубной меняется на мягкий. И сейчас мы говорим: кос[т]очка, но ко[с’]ть, ки[с]точка, но ки[c’]ть, ко[с’]тей, го[с’]тей, твердо[с’]ть – мягко. Но в начале слова – во-первых, сначала приставка с- перестала смягчаться: [с]тянуть, [з]делать ([c] озвончается). Мы бы ожидали: [з’]делать, и так многие говорят, вот мое поколение так говорит. Но стали говорить, подчеркивая обособленность этой части слова: это же приставка, она сама себе голова, стали говорить: [з]делать, там, скажем (на стыке предлога особенно часто): [с] тяжестью на сердце – не [с’] тяжестью, а [с] тяжестью – вот вы так говорите, а я говорю: [с’] тяжестью.

Так вот: <чередование> стало разрушаться в начале слова, а потом перенеслось и на те случаи, когда нет приставки или предлога. Вот вы говорите: [с]тена, [с]тельки; в ботинках надо переменить не [с’]тельки, а [с]тельки, и т.д. Сейчас уже и в середине <слова> появляется <твердый>; какой-нибудь, правда, пока еще башибузук произносит: жду го[с]тей. Вот был бы я гостем, я бы к нему и не пришел, раз он так говорит: го[с]тей. А надо: го[с’]тей. Это опять разрушение.

И только гордо стояла неприступная крепость, возвышалась, окруженная рвом: [н] менялось на [н’] перед [ч’] и [ш’]. Говорили так: здесь действуют два закона: во-первых, фонетический – перед передненёбным мягким зубной носовой смягчается, а кроме того, действует морфологический закон: -чик, -щик, эти суффиксы, и обычно сочетание [н’ + ч’] и [н’ + ш’] бывает на этом стыке.

Значит, и фонетика, и морфология требовала: обозначьте, что это граница морфем. То есть произносили: шарма[н’ш’]ик, балага[н’ш’]ик, балага[н’ч’]ик, бараба[н’ч’]ик, бараба[н’ш’]ик, ба[н’ш’]ик, одува[н’ч’]ик, бето[н’ш’]ик, сарафа[н’ч’]ик, миллио[н’ш’]ик, бубе[н’ч]ик, волы[н’ш’]ик, пте]н’ч’]ик, мизи[н’ч’]ик – сотни три таких слов, тут уже действовала массовость этого сочетания.

И вдруг – появилась стали[н]щина. Все эти слова все-таки с мягким произносятся, но раз появилась стали[н]щина – то дело гиблое. И тут вспомнили – раньше не заметили, что в 20-х годах была есени[н]щина, и скорее всего произносили тоже с твердым, но просто не заметили. Это значит – желание сохранить фамилию: ведь все знают, что был Стали[н], а не Стали[н’], поэтому не стали[н’]щина, а стали[н]щина.

Но то, что на это обратили внимание: ведь балага[н’ч’]ик – никто не обращает внимания, что здесь [н’] мягкое, в отличие от балага[н]а, а тут обратили внимание и пожелали сохранить фамилию. То, что обратили внимание на позиционное чередование, – это знак его конца. Обычно позиционные чередования находятся вне фонетического поля зрения.

Какие дать задания чисто орфоэпические? Правильно произносите: кто придумает 5 слов с сочетанием [н’ч’], [н’ш’] и правильно вот тут, прямо на уроке, произнесет, – маленькая пятерка. Несколько маленьких пятерок – большая пятерка. Я думаю, что вот это детишкам покажется интересным, потому что большинство узнают свое произношение, так как в традиционных словах это норма прочная, и только в одном слове стали[н]щина – она оказалась непрочной.

И наша задача – в чем наша задача? Мы поддерживаем все передовое, прогрессивное. Сознайтесь, что вы все передовое, прогрессивное непременно поддерживаете. Тут можно так сказать: раз смягчение исчезает – это передовое, прогрессивное, давайте поддерживать. Но я бы сказал, что в языке надо поддерживать традицию и стараться ее сохранить, – именно это и есть передовое, прогрессивное.

Евгений Дмитриевич Поливанов с высоты своей гениальности сказал: изменение в языке заключается в том, что он все меньше изменяется. На самом деле он осмыслял неизменяемость в диалектах: что-то очень прочное прошло через века, а что-то быстро меняется. Если сравним изменяемость языка русского в XVIII веке – <тогда язык> гораздо быстрее изменялся, чем сейчас. Может быть, возникает бессознательное чувство, что язык – ценность, его надо хранить. Поэтому учеников надо учить сохранять мягкость там, где ее еще можно сохранить. Вот это, значит, занятие по орфоэпии.

<Позиционные чередования есть в морфонологии>

Что такое морфонология? А это как раз друг – друзья, чередования, которые бывают непоследовательно и определяются грамматической позицией.

Будить – бужу, ходить – хожу, заводить – завожу. Вы скажете: перед [у] [д’] в инфинитиве заменяется на [ж]. А вот и нет! Не перед [у], а перед -у – окончанием 1-го лица. Перед окончанием 1-го лица -м – <[д’]> не заменяется: ем, дам – значит, нужно, чтобы было -у.

Но перед -у – скажем, дядя: вижу дядю – если бы заменялось перед -у, говорили бы: вижу дяжу. Но так не говорят. Значит, это изменяется только в некоторых грамматических формах, а именно – в 1-м лице только.

Вот я вам сказал, что с исключениями, а вот как раз мы набрели на случай, где исключений нет: всякое [д’] в инфинитиве заменяется на [ж] в 1-м лице: будить – бужу, ходить – хожу, заводить – завожу, судить – сужу, колобродить – колоброжу, трудиться – тружусь, родить – рожу, наградить – награжу, пересадить – пересажу, огородить – огорожу, повредить – поврежу, удить – ужу, разрядить – разряжу, проредить – прорежу, нарядить – наряжу, стыдить – стыжу – я мог бы продолжать это довольно долго. Как будто исключений нет. А появляются новообразования – а там есть исключения.

От глаголов победить, принудить 1-го лица нет. Нельзя сказать победю, нельзя сказать побежу, нельзя сказать побежду. Приходится говорить: Я одержу победу. Также принудить. Нельзя сказать: Я его принудю, надо говорить длинно: Я окажу на него воздействие с помощью принуждения – это будет значение «я его принудю».

Но вот у Гнедича в переводе «Илиады» появляется высокий архаизм, новообразование – так сказать, и архаизм, и неологизм: побежду – там говорит один из героев.

Значит, исключений нет, но они готовы войти – по крайней мере в отдельный текст. Так что все-таки верно, что морфонология – это игра с исключениями. Вот с [д’] – в существующих словах исключения нет, а [т’] – глухая параллель – как будто [ч’] всегда: платить – плачу, сколотить – сколочу, франтить – франчу, мутить – мучу, крутить – кручу, испортить – испорчу, молотить – молочу, отметить – отмечу – до тех пор, пока вы не набредете на слова заместить – замещу – ага! –
[т’] // [ш’]: поглотить – поглощу, воплотить – воплощу. Тут у вас уже появилась мысль: воплотить, поглотить – слова-то какие торжественные! А не потому ли, что это славянизмы – из церковнославянского языка?

Задание ученикам: даю вам глаголы платить – плачу, сколотить – сколочу. Найдите еще такие же глаголы с чередованием [т’] в неопределенной форме – [ч’] <в 1-м лице>. Они вам сейчас же набросают <примеров>. Хорошо. А теперь найдите исключения. Вот тут они, может быть, не сразу найдут, потому что исключений не так много. Это задание неинтересное. Они сидят со скучающим видом и думают: «Эх, мороженого бы!».

Следующее задание – более интересное. Напишите столбиком: превратить – превращу – слева, а справа: переворотить – переворочу. Превратить – превращу, но укоротить – укорочу; позолотить – позолочу, но позлатить – позлащу. То есть сочетания оро и ра. Если они на лексике изучали славянизмы, они изучали неполногласие. Тогда они скажут: если неполногласие, то щу, а если полногласие, то у. Похвалить надо. И тут им сказать: а ведь это славянизмы, с щу-то! Если они сами найдут славянизмы, то будет совсем хорошо. Но искать трудно, и, может быть, они и не найдут.

Дальше такое задание: покажите на примерах, что это чередование хотя и с исключениями, но является продуктивным. Я покажу так: придумаю глагол, которого нет: кубуртить – как будет 1-е лицо? Кубурчу. Зартить: 1-е лицо – зарчу. Придумайте сами глагол.

Бояться, что мы испортим речь <наших учеников>, невозможно, потому что эти глаголы бессмысленны. Пустив в дело хитрость, вы скажите: как будет 1-е лицо лепротить? Одни скажут лепрочу, а может быть, некоторые скажут лепрощу, потому что есть возвратить – возвращу. Орглотить – как будет 1-е лицо? Сочетание звуков – вроде бы глагол: орглотить. Одни скажут орглочу, а другие, вспомнив поглощу, скажут орглощу. Значит, это игра на то, что вы будете напоминать славянизмы – и некоторые ученики будут эти славянизмы использовать для преобразования форм.

 Зачем нужны позиционные чередования? «Скажите, Настя, а что такое слово любю?». Настя встряхнет косичками, скажет: «Не знаю». – «Петя, а что такое слово топю?» – «Такого слова, Михаил Викторович, в русском языке нет». – «Правильно, правильно. А что такое слово рубю?» Тут некоторые догадаются, что это рубить – рубю, но с искаженным чередованием: губной чередуется с «губной + [л’]», эпентетическое [л’], то есть любить – люблю, топить – топлю, купить – куплю.

Я тебе купю мороженого – и не сразу, хотя мороженое желательно для ребенка, но он не сразу поймет, что с мороженым будут делать: Я тебе купю мороженого. Значит, чередования представляют собой важную часть грамматической системы, они позволяют узнавать грамматические формы, они страхуют узнавание грамматических форм. Есть окончания, но некоторые окончания невыразительны, например, -у. Оно может быть окончанием 1-го лица – несу; -у может быть окончанием существительного женского рода: нoшу, и может быть окончанием у слова мужского рода в саду. <Окончание> -у невыразительно, так вот страхуется это грамматическое значение -у чередованием: -бл’- – это уже явно 1-е лицо. «Петя, а какое я глагольное образование придумал:
губл’- – гублю?». Конечно, -бл’- – это уже 1-е лицо. Значит, вот расскажите о том, зачем нужны чередования.

Рыбаки говорят друг другу, <когда> рыбы наловили: «А почему ты не принес с собой корзину?» – «У ей нет дона». Понятно, что у нее дна нет, но уродливо и неприятно. То есть чередование – это вопрос культуры речи. Не только узнавание, но и нехорошо быть уродом, потому что тот, кто уродует речь, и сам в речевом отношении уродлив. Вот, я думаю, это материал для очень интересных бесед с учениками.

<Могут ли чередоваться значения>

А могут ли быть в значениях морфологии позиционные чередования? Мы все-таки со звуками возимся. Могут ли чередоваться значения?

<Первое значение творительного падежа.> Вот окончания творительного падежа: -ом в мужском-среднем: домом, селом, -ой – в женском роде 1-го склонения: зима – зимой, -ю – в женском роде 3-го склонения: даль – далью. Вот эти окончания творительного падежа, какое они имеют значение? Ну, имеют значение творительного падежа. А что значит сам творительный падеж? Оказывается, в разных случаях по-разному, и значения можно предсказать. А это означает, что они чередуются позиционно. Если основа существительного обозначает время – зимой, днем, прошлым годом, вечером, то -ой, -ом, -ю имеют временное значение; это слово показывает, что оно относится к обстоятельству времени. Пример зимой и днем лучше приводить с прилагательным, потому что ведь есть зимой и наречие; так чтобы речь шла о существительном, лучше сказать: студеной зимой, или, скажем, прошлым днем.

Итак: если основа у слова имеет временнoе значение, лексически временнoе, – то и окончание временнoе. А что это напоминает? А это напоминает уподобление позиционное согласных: если один согласный глухой, то и другой глухой. И здесь так же: если одна часть – основа – временная, то и другая часть временная. Это – самое настоящее позиционное чередование, позиционное уподобление.

Второе значение. Основа имеет пространственное значение: шли лесом, летели пустыней, ехали полем, пробирались дорогой. Если основа имеет пространственное значение, этого мало, нужно еще другое позиционное условие: если и глагол показывает движение в пространстве, то сама форма творительного падежа показывает пространство. Нельзя сказать: Мы сидели опушкой или Мы грибы собирали лесом, потому что нужен глагол движения: шли, летели, пробирались, ползли.

Третий случай: при глаголах активного действия, если основа существительного – предмет, обозначает инструмент: рубил топором, копал лопатой, обрабатывал культиватором и так далее. Может быть переносное значение: воздействовал проповедью. Но здесь проповедь рассматривается как орудие.

Четвертое значение: «действующее лицо» – но это в страдательном обороте: Дом строится каменщиками, Поле обработано трактором. Всегда есть соотношение: Каменщики строят дом, Тракторы обрабатывают поле. Или лучше: трактора. Что нужно, какое позиционное окружение должно быть? Ну, во-первых, глагол должен быть либо страдательный, спрягаемая форма: строится, либо страдательное причастие: обработана. Подлежащее должно обозначать предмет, который подвергается действию: дом, поле.

Пятое позиционное условие: при связке – Он был шахтером.

Шестое позиционное значение: основа должна называть лицо, а глагол – состояние. Тогда -ом,
-ой и -ю обозначают роль, в которой выступает действующее лицо: Он служит бухгалтером. Он выступает певцом. Он вышел в отставку полковником. Он лежит бревном. Если вы про пьяного сказали, что он лежит бревном, считая, что это его профессия – подпитие, то, значит, это к тому же случаю относится. Но, может быть, это относится и к следующему случаю.

Седьмой случай: творительный сравнения: лежит бревном. Но при этом надо, чтобы слово в творительном падеже называло иной объект, чем тот, который называет подлежащее. Нельзя сказать: Колода лежит бревном. Или, тем более, Бревно лежит бревном. Подлежащее должно называть иной предмет, чем тот, который в форме творительного падежа. Это разные предметы. Глаголы могут быть самые разнообразные: лежит бревном, мчится птицей, квакает лягушкой. Но нельзя: Чиж мчится птицей, потому что чиж – птица. Нужно, чтобы подлежащее принадлежало к иному роду предметов.

<Восьмое позиционное значение:> сильное управление. Есть такие глаголы, прошу их записать и дома выучить наизусть: подчиняется, удивляется, удается, гордиться, обладать, владеть, любоваться, пользоваться, хвастаться. Я начал с форм 3-го лица, а кончил инфинитивами, но вы к этому отнеситесь терпимо. Они все требуют непременного творительного падежа. Подчиняется, удивляется, удается зачеркните жирной чертой, это я ошибся. А вот гордиться и обладать – нельзя сказать: «Семен Семеныч владеет» – и пошел гулять. Сейчас же собеседник бросится вслед: «Ну, скажите: Семен Семеныч – чем же он владеет?». Потому что, если даже вам Семен Семеныч совсем неинтересен, но язык требует, чтобы глаголы владеть, обладать, любоваться, пользоваться, хвастаться – чтобы они непременно имели дополнение в творительном падеже. Это требование не ситуации, не вашего интереса к Семену Семенычу, который все это проделывает, а это – требование языка.

Что же обозначает здесь форма творительного падежа? Семен Семеныч обладает хорошей библиотекой. <Библиотекой> обозначает предмет, без которого не может совершаться действие. Нельзя просто обладать, без всякого предмета. Нельзя пользоваться, не имея предмета пользования. Значит, здесь значение совсем другое.

Что же получается, какое значение у творительного падежа? Да такое же, как у гласного [о]: под ударением [o], без ударения в одной позиции [а], без ударения в другой позиции [ъ], в третьей [и], в четвертой ноль.

Смотрите, можно ли объединить эти значения творительного падежа какой-нибудь понятийной категорией? Ну вот, скажем: «обозначает всегда предмет более или менее второстепенного значения».
«Не-е-ет, – качаем мы головой, – если подчиняться, то очень не второстепенно, кому подчиняться».

И вообще, если сказать: обладает значением второстепенного предмета, – то ведь и родительный падеж имеет такое же значение. Слишком общее определение, все косвенные падежи можно объединить такой шапкой. Это – нечеткое определение. Значит, на самом деле падеж не обладает сквозным значением, сквозь все слова, которые стоят в падеже, а меняется позиционно.

Вот, я думаю, если бы детишкам об этом рассказать, подобрать хорошие примеры, показать, как меняется творительный падеж, и все время требовать, чтобы они сами придумывали примеры, и ставить маленькие пятерки, а потом их обобщать в большую пятерку, – то их эта работа бы заинтересовала.

Это на уроке морфологии, это когда вы изучаете падежи. А потом вы скажете с возмущением: это что же творится, безобразие какое! Этот самый творительный падеж – какой-то хамелеон! Нет у него твердой позиции в жизни! Разве так в языке бывает? И вопросительно-испытательно смотрите на учеников. А вдруг Вова Бутузов или Настя Кувшинчикова поднимется и скажет: а так в фонетике бывает – позиционное чередование: объединяются единицы, совсем друг на друга не похожие.

Ведь здесь – почему эта модель для нас хороша? – объединяются значения в языке, а не в реальности. Язык – это особое царство. Ну уважайте же вы язык: правильно произносите, правильно склоняйте, спрягайте, образуйте словосочетания, предложения и текст строить старайтесь правильно. Приехали в чужое царство, а оно ведь в то же время и ваше царство, вы в нем живете – живите по законам этого царства.

С некоторыми падежами бывает трудно. Вот дательный падеж очень простой. У него даже нет никакого чередования: дательный падеж всегда обозначает адресата действия. Если кому? – вот, значит, тому и предназначено действие. Вы скажете детишкам: придумайте предложение, где дополнение в дательном падеже. Что оно обозначает? Будут очень разные глаголы, детишки могут не догадаться, <что> обозначает предложение: к кому направлено действие, кто пользователь этого действия, кто употребляет это действие. А на что это похоже в фонетике? Настя Кувшинчикова поднимает свою ручонку и говорит: на фонему <у> – она тоже не меняется и во всех позициях [у], [у], [у], [у]…

Но вот родительный падеж – не до конца лингвистами додуман, но то, что там тоже происходит нечто позиционное, – об этом можно догадываться, потому что мы не запоминаем, в каком словосочетании надо -у употреблять. Мы просто любое словосочетание <берем> <и> можем сказать, годится -у или не годится, годится родительный падеж или не годится. Сочетается ли какое-то данное слово с каким-то другим в родительном падеже или не сочетается. Мы не заучиваем эти сочетания, нам конвейер подает новое словосочетание – а мы все время знаем: <годится – не годится>. Иначе: в нас действует какой-то механизм, который позволяет судить: годится – не годится.

Раз <действует> механизм, то мы знаем какой-то закон. Возьму только один пример: родительный падеж со значением части. Вообще мы знаем, из каких частей состоит предмет. Например, дверь состоит из досок, ручки с обеих сторон, правая сторона, левая сторона – можно сказать, они по-разному обиты. Низ, верх, углы двери, окраска… А трещина есть часть двери? Вы скажете: нет, это не составляющая двери. А вот окошко, где кассир деньги платит, в двери: окошко – часть двери или нет? Вот тут призадумаетесь, и мы будем долго сидеть, почесывая затылок, – по крайней мере мужчины, у мужчин такая привычка есть. А гвоздь я вбил в дверь – он часть двери или нет?

Оказывается, есть такой закон: если речевое сознание что-то считает частью предмета, например, двери, то возможно сочетание с родительным падежом. Низ кого – чего? Двери. Верх кого – чего? Двери. Узор кого – чего? Двери. Узор этой двери очень хорош – значит, она оформлена. Левая сторона, окраска двери. А гвоздь двери можно сказать? Нет! Родительный падеж не допускается, потому что речевое сознание не считает вбитый гвоздь частью двери. А вешалку я, ух, крепко приколотил на двери! Но вешалку двери сказать нельзя, надо сказать: вешалка на двери, гвоздь в двери. С родительным падежом сочетание не годится – значит, языковое сознание не признает гвоздь частью двери. Окошко двери можно сказать? Нельзя. Окошко в двери. Значит, окошко, хотя оно и вырублено в двери, не есть часть двери. Гвоздь – в двери или вбитый в дверь.

Так вот, оказывается, есть такое речевое значение: мы всегда знаем, из каких частей состоит предмет. Дальше: гвоздь башмака мы не можем сказать, а всегда – гвоздь в башмаке; мы всегда помним, что он может впиться в ногу. А башмак не для того, чтобы впивалось что-то в ногу. Так вот, значит, это надежный критерий.

Тогда можно сказать, что родительный падеж приименный – при другом имени – показывает часть этого предмета и возможен тогда, когда вот эта форма родительного падежа входит в набор существительных, которые язык рассматривает как часть предмета. Не мы рассматриваем – язык рассматривает как часть предмета. Шкаф: дверца шкафа, стекла шкафа, ножки шкафа, узоры шкафа...

А я на дверце картину нарисовал: хорошую, масляными красками: одна дверца – часть картины и другая – часть картины; раскроешь – они расходятся, а закроешь – они одну картину образуют. Ну разве не часть шкафа? Но сказать: картина шкафа – нельзя. Картина на шкафе, нарисованная на шкафе.

И так вот родительный падеж понемножку начинаем осваивать. Полностью у нас нет доказательств, что это позиционные изменения значений родительного падежа, но вот, значит, одно из значений показывает часть предмета. Когда, в какой позиции?

Относится к тому существительному, которое при данном главном слове входит в состав частей. Племянник жены, муж падчерицы, сын соседа, друг начальника, ну, в переносном значении: враг неразберихи – значение лица, входящего в какое-то отношение. Ведь нельзя про женщину сказать: Она жена. Скажи: жена чья? Жена Петра. Нельзя сказать: Она падчерица. Опять скажи: падчерица чья? Это кто? Скажете: сосед – ведь подумают, что это ваш сосед, мой сосед. То есть всегда должен быть упомянут кто-то, кто при этом слове состоит.

Значит, родительный падеж жены, падчерицы, соседа – это непременный член предложения при словах, обозначающих личные, служебные, родственные и другие отношения, <например>, эмоциональные: враг, друг, неприятель.

Если отношения нет – например, если сказать: Это забулдыга Петра – почему же Петра забулдыга, он сам по себе забулдыга! Или: Это пьяница Николая – почему пьяница Николая, он сам по себе пьяница! Если слово не показывает отношения между лицами, то при нем не может быть родительный, показывающий того, кто находится в этом отношении.

Как доказать? Будем со словом начальник употреблять совершенно различные слова. Начальник брата – годится, начальник осла – с трудом, но годится, предполагается, что осел – работяга – и кто-то им повелевает. Начальник доски – не годится. Начальник смелости – не годится. Начальник синевы – не годится. То есть родительный падеж – при слове, обозначающем отношение, при существительном, причем основа у него должна обозначать лицо.

<…> Итак, падежные окончания являются позиционно заменяемыми.

Теперь следующий шаг. Что такое прилагательное? Слово, которое поясняет существительное. Это его главная должность, это штатная должность. Кроме того, прилагательное подрабатывает. Вполне понятно – очень уж ограничен круг деятельности.

Сильный ветер – прилагательное поясняет существительное. Сильный человек – прилагательное поясняет существительное. Сильная душа, сильная волна в море. Почему это – прилагательное? – ставите вопрос ребром. Догадливые ученики скажут: потому что изменяется по родам, числам, падежам и относится к существительному. «Молодцы!» – крикнете вы, тем их подбадривая.

А вот в таких случаях: Смелого пуля боится, смелого штык не берет – такую иллюзию вы рассеиваете среди детишек. Умный гору обойдет – вот так вы их учите здравому смыслу, что будущим туристам не пригодится. Сильный не всегда прав. Встретив отпор, задиристый быстро успокаивается. Какая это часть речи?

Хорошо выдрессированные ученики сразу же скажут: это – прилагательное в роли существительного. Молодцы. А какие у него признаки существительного? Не относится к другому существительному: не относится к слову человек, ветер и так далее. Смелого пуля боится. И вряд ли ученики догадаются – и придется добавить: да, как существительные, не относятся к согласующему существительному.

А по родам изменяются? Про женщину <разве> поют: Смелую пуля боится? Да не поют! Смелого в роли существительного не изменяется по родам. Но мы знаем, что это признак существительного: прилагательное изменяется, а существительное не изменяется! У сильного всегда бессильный виноват. Это относится к Марье Николаевне, которая начальник цеха, а Надюша – прядильщица. Вот Надюша говорит. Что она скажет: У сильной всегда бессильная виновата? Нет, она скажет: У сильного всегда бессильный виноват. То есть она не изменяет <это слово> по родам. Это – свойство существительного.

Изменяется по числам, но очень редко и насильственно, то есть Сильные не всегда правы сказать можно, и понятно, но обычно не употребляется. Как многие отвлеченные существительные не употребляются во множественном числе. Нефть. Можно сказать нефти, но только в специальном языке. А чтобы <вместо> молоко сказать молокu – Дай мне молокu, вот эти и эти – два пакетика – так никто не говорит.

Значит, <прилагательное в роли существительного> с трудом употребляется во множественном числе. Прилагательное не только в роли существительного, а стало по всем признакам существительным. По всем грамматическим признакам оно – существительное.

Во-первых, не относится к другому существительному, не изменяется по родам, не изменяется или с трудом изменяется по числам, изменяется по падежам: И сильного, и слабого обидеть не моги. Встретив отпор, задиристый быстро успокаивается. Но можно: Задиристого можно успокоить – значит, по падежам изменяется. Все признаки существительного, ни одного признака прилагательного. Это <как> фонема <о> – в позиции оно полностью может изменять свои грамматические признаки.

Другой случай. Смотрите картину, художник при вас пишет, а вы его приятель, и он верит вашему вкусу, и он хочет узнать, нравится вам картина или не нравится. Красное здесь не подходит. В статье можете прочесть: Лирическое в его произведениях часто бывает ослаблено крикливой декламацией. Лирическое. Ну, может быть, лирическое начало, лирическое, скажем, творчество или изъявление. Один поэт сказал: Лирическому свойственно стихать, эпическому подобает крепость. Какое же слово лирическое? Ему свойственно стихать. Грустное часто бывает осенью. Ну, может быть, грустное настроение. Грустное – подарок осени.

Иначе говоря, это форма среднего рода, которая используется – обычное словоупотребление – в роли существительного, а на самом деле используется полностью как существительное.

<...>

Мне грустно потому, что весело тебе. Грустно было – прошедшее время, со связкой. Он грустно взглянул на меня. Ты умеешь заразительно хохотать. У тебя – тоже можно добавить – заразительный смех.

Заразительный (смех) – это прилагательное, а вот Ты умеешь заразительно хохотать – позиция при глаголе. Эти узоры выглядят некрасиво. Некрасивые узоры. Некрасивые – это прилагательное. Но в позиции при глаголе возникает форма на о, и это прилагательное становится наречием. Мы обычно рассматриваем это как наречие. Но на самом деле это – прилагательное в позиции наречия. Конечно, в этой позиции оно имеет функцию наречия.

Впервые это открыл Николай Николаевич Дурново, <который> в одной статье – малоизвестной, она напечатана в журнале «Славия». Дурново жил в Чехословакии некоторое время, был эмигрантом, поэтому он и оказался «врагом народа». Так вот, журнал «Славия», который в Ленинской библиотеке до недавнего времени и не выдавали, – он был в этом самом неприкасаемом фонде, и поэтому статью Дурново мало кто знал, она не перепечатывалась. Потом ту же мысль, скорее всего независимо, высказывал в частных беседах Владимир Николаевич Сидоров.

Я уже как-то писал, что Московская лингвистическая школа была изгоем в лингвистике: все время ее шпыняли, что она идеалистическая. В частности, за теорию позиционных чередований – оказывается, язык отрывается от своей материальной базы, а это идеализм. Поэтому многие взгляды московские лингвисты, крупнейшие, замечательные, оставили в устной форме. Вот, в частности, Владимир Николаевич рассматривал это как прилагательные – значит, <как> формы одного слова.

Сильный ветер. Прилагательное. Это сильная позиция, потому что здесь значения все <...>, не редуцировано. Все возможности полностью использованы: изменяется по числам, по родам, по падежам, имеет краткую форму, сравнительную степень.

У сильного всегда бессильный виноват. Это – прилагательное, имеющее функцию существительного и все грамматические признаки существительного.

Сильное не всегда справедливо. Это – прилагательное в функции существительного, имеющее все признаки существительного.

Он сильно утомился. Это – прилагательное в функции наречия, имеющее все признаки наречия.

Он утомился еще сильнее. Ветер сегодня сильнее, чем вчера. Может относиться к существительному, поэтому – прилагательное в сравнительной степени, неизменяющееся.

Силен, сильна, сильны. Это – прилагательное, просто краткая форма прилагательного, бывает в современном языке только сказуемым.

Значит, вышло так, что наречие на о – на самом деле прилагательное, имеющее в данной позиционной ситуации функцию наречия.

А деепричастие? Как ни определять глагол, надо сказать, что глагол изменяется по наклонениям, временам, лицам, числам. А деепричастие не отвечает этому определению. Что же, оно не глагол? А сохраняет вид, указывает одновременное или предшествующее действие – с временем связано. А деепричастие по отношению к глаголу – это то же, что наречие на о от качественного прилагательного по отношению к самому прилагательному. Иначе говоря, есть качественное прилагательное. От него можем с суффиксом -о образовать наречие, и оно будет себя вести как наречие, но останется в парадигме прилагательного.

Точно так же деепричастие: образуем от него формы на -а(-я), -в, -вши. Там с одним аффиксом -о, а здесь с другими аффиксами. Это будет глагол в функции наречия. Обладает всеми признаками наречия. Ну, здесь надо обратить внимание учеников на то, что деепричастие сохраняет важнейшие свойства глагола: оно относится к подлежащему. Не только к глаголу, но через голову глагола – к подлежащему.

Кошка прыгнула, мяукая. Это правильно, потому что соотносится с двумя предложениями: Кошка прыгнула, кошка мяукала. Между прочим, этот прием надо показать ученикам: может быть, не так часто, но ученики ошибаются в употреблении деепричастия. Поэтому сказать: проверьте, если сомневаетесь, правильно ли вы употребили деепричастие. Глагол плюс деепричастие развертываются в два предложения: Кошка прыгнула, мяукая, равно: Кошка прыгнула, кошка мяукала.

Хорошо делать такие упражнения с учениками:

Тревожно гудя, … а) электропоезд остановился перед семафором; б) семафор преградил дорогу поезду.

Один раз получается предложение Тревожно гудя, электропоезд остановился перед семафором. Электропоезд может быть в сочетании Электропоезд остановился и Электропоезд гудел – из деепричастия можно сделать спрягаемый глагол.

Тревожно гудя, семафор преградил дорогу поезду. Неправильно. Нельзя составить: Семафор гудел и Семафор преградил. Сочетание Семафор гудел: гудел здесь неуместно, так как ориентировано на другой член предложения, на другое подлежащее.

Высоко подняв хобот, … а) слон приветствовал зрителей; б) дрессировщик вел за собой слона.

Учитель сам продемонстрировал на первом примере, а тут пусть сами ученики скажут, что годится: а) слон приветствовал зрителей или б) дрессировщик вел за собой слона.

Конечно, Высоко подняв хобот, слон приветствовал зрителей. Почему? Оказывается, деепричастие относится к тому же подлежащему, к которому относится спрягаемый глагол. Раз нельзя сказать: Высоко подняв хобот, дрессировщик вел за собой слона – значит, предложение это не годится, требуется, чтобы высоко подняв хобот относилось к подлежащему.

Так вы приучаете детей к тому, что деепричастие всегда относится к подлежащему. Позволяете им избежать ошибок, а с другой стороны, показываете, что это видоизмененный глагол, это глагол в форме деепричастия.

<Предложения, которые допускают двойное понимание>

Еще немножко на эту же тему. <...> Вопрос о так называемом совпадении грамматических конструкций. Например, предложение: Посещения больных его утомляют. Может быть, это врач, который на дому принимает больных, и посещения больных его утомляют. Значит, больные посещают, он утомлен. А может быть, это наоборот: посещения больных – это пришел к больному, посетил больного.

То есть <это> такие предложения, которые допускают двойное понимание. Вот на таких сочетаниях построено учение Хомского. Но я бы предложил по-другому решать эти случаи. Хомский строит длинные иерархические лестницы, получаются два предложения. В одном случае одна иерархия: посещают больные, а врач их на дому принимает. А в другом наоборот: в палате лежат больные, врач их посещает. И в том, и в другом случае посещения больных его утомляют. Так вот, я думаю, что таких предложений можно придумать очень много.

Скажем, Их умение гравировать радует. Кто умеет гравировать? Они гравируют или Он гравирует? Опять два смысла, два значения. Хомский очень сложный придумал способ разграничения, а я бы связал это с тем, что надо строить иерархию.

Скажем, Он посещает – посещения радуют. Его посещают – посещения радуют. То есть здесь нейтрализуются два словосочетания. То, что мы, фонологи, рассматривали как нейтрализацию фонем, может быть нейтрализацией словосочетаний.

Вот таких предложений с нейтрализацией можно подобрать очень много и показать ученикам. Вообще это стилистически нежелательно, если контекст не подсказывает, но если контекст подсказывает, они вполне приемлемы.

С утра до вечера занят в больнице, а вечером дополнительно еще ездит по пациентам. Посещения больных его утомляют. Ясно, что он посещает.

И по-другому: У него в приемной все время сидят больные, и он должен с каждым много разговаривать. Посещения больных его утомляют. То есть посещают больные.

В большом контексте это приемлемо, но если контекст не объясняет эти предложения, то они, конечно, должны считаться пороком стиля.

24.04.96

* Лекции 1–7 опубликованы в газете «Русский язык» № 32, 33/2003, 3, 11, 30, 31/2004, 13, 14/2005