АНАЛИЗ ТЕКСТА

Существует важная педагогическая проблема речевого оформления того, что в школе называется анализом текста. С одной стороны, нужно научить пониманию текста, с другой – адекватной передаче этого понимания.
Предлагаем познакомиться с опытом работы преподавателя Московского государственного лингвистического университета, доктора филологических наук, проф. Г.Н. Ивановой-Лукьяновой. Она рассказывает о нескольких этапах работы над художественным текстом группы студентов и представляет творческие работы своих учеников.

Г.Н. ИВАНОВА-ЛУКЬЯНОВА,
г. Москва

Пути анализа текста бесконечны и разнообразны

Филологический анализ текста – старая и вечно новая проблема. Научиться анализировать художественный текст – значит научиться его понимать, и чем глубже анализ, тем глубже понимание. Пути анализа текста бесконечны и разнообразны. Не случайно терпят поражение общие схемы анализа – они неизбежно связываются с формальным, сухим, безжизненным подходом к одному из самых увлекательных занятий лингвистики.

Как произведение искусства художественный текст двойствен. С одной стороны, он строго ограничен рамками языка. С другой стороны – в нем проявляется ничем не ограниченная творческая свобода.

Как произведение искусства он индивидуален и неповторим. Поэтому его невозможно исправить, улучшить, переделать. Его нельзя тиражировать, ему нельзя подражать (очевидно, что речь идет о значительных произведениях).

Как произведение искусства он в разные времена меняет свое воздействие, словно впитывает в себя веяние времени, и вместе с временем меняется сам благодаря заложенной в нем многозначности.

Как произведение искусства он не может быть однозначно истолкован и одинаково понят всеми читателями. Сколько умов и сердец, столько и интерпретаций текста.

Как произведение искусства он рассчитан на диалог автора и читателя. В этом диалоге обе стороны причастны к тайнам искусства: искусство создания художественного текста сопряжено с искусством его понимания.

Художественный текст – это целостный организм, в котором единицы разных уровней связаны друг с другом тем единственным способом, который свойствен только данному тексту. Анализ текста во многом построен на выявлении этих связей. Чтобы увидеть отношения единиц разных уровней и понять их смысл, есть множество способов.

В настоящей публикации мы предлагаем некоторые приемы анализа текста в группах студентов Московского государственного лингвистического университета. Работа состоит из нескольких частей.

Студенты получают на дом задание: списать предназначенный для анализа текст из «Пиковой дамы» А.С. Пушкина, расположив его таким образом, чтобы на каждой строчке помещалась одна ритмическая группа (= синтагма). Даже без предварительного объяснения студенты без труда справляются с этой задачей и записывают прозаический текст как стихи. Такая запись позволяет проникнуть в ритмику текста, почувствовать его мелодику и увидеть в ритме одну из семантических составляющих. Текст приобретает такой вид:

Германн трепетал, как тигр,
ожидая назначенного времени.
В десять часов вечера
он уже стоял перед домом графини.
Погода была ужасная:
ветер выл,
мокрый снег падал хлопьями;
фонари светились тускло;
улицы были пусты.
Изредка тянулся ванька
на тощей кляче своей,
высматривая запоздалого седока.
Германн стоял в одном сюртуке,
не чувствуя ни ветра, ни снега.
Наконец графинину карету подали.
Германн видел,
как лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху,
укутанную в соболью шубу,
и как вослед за нею,
в холодном плаще,
с головой, убранной свежими цветами,
мелькнула ее воспитанница.
Дверцы захлопнулись.
Карета тяжело покатилась по рыхлому снегу.
Швейцар запер двери.
Окна померкли.
Германн стал ходить около опустевшего дома:
он подошел к фонарю,
взглянул на часы, –
было двадцать минут двенадцатого.
Он остался под фонарем,
устремив глаза на часовую стрелку
и выжидая остальные минуты.
Ровно в половине двенадцатого
Германн ступил на графинино крыльцо
и взошел в ярко освещенные сени.

На дом даются вопросы по тексту, например, такие:

– Где и когда происходит действие?
– Сколько времени оно протекает и для чего автору понадобилась хронологическая точность?
– Как можно определить тему и идею текста?
– Как интерпретируется сравнение героя с тигром?
– Для чего подробно описывается одежда Германна?
– Сколько действующих лиц в этом отрывке?
– Какова расстановка действующих лиц и как они объединены?
– По каким основаниям противопоставлены графиня и ее воспитанница?
– Как сопоставлены графиня и Германн?
– Каков идейный смысл в финальных строках текста?
Во время аудиторной работы над анализом текста преподаватель предлагает студентам и другие, более сложные, вопросы, например:
– Как выделяется тема времени?
– Какова роль света и освещенности в отрывке?
– Как передаются статика и динамика в поведении Германна?
– Что значат глаголы ступил и взошел в конце текста?
– Что добавляют пониманию текста ритмика и интонация?
– Какова роль звукового оформления текста?
– и другие вопросы.

После коллективной работы над текстом, которую можно назвать анализом, обсуждением, интерпретацией, наблюдением, в которую вовлекаются все учащиеся и которая идет по продуманному преподавателем плану, студенты получают домашнее задание – написать анализ текста, но такой, чтобы читать его было так же интересно, как и сам текст.

Примерно через неделю студенты приносят творческие работы по анализу текста. Приносят, конечно, не все – и на это есть свои причины, в том числе психологические и этические. Но те, которые приносят, зачитывают свои анализы вслух при полнейшем внимании и безоговорочном одобрении аудитории.

Несмотря на то что все мысли текста, все детали, все явные и скрытые смыслы были замечены, роль лексических, грамматических и фонетических единиц определена, работы получились совершенно не похожими одна на другую. В этом, по-видимому, и состоит искусство понимания художественного текста.

Мы предлагаем читателям газеты «Русский язык» познакомиться с работами, выполненными студентами III курса отделения журналистики переводческого факультета Московского государственного лингвистического университета.

I

 Пиковая дама – зловещая карта, символ затаенной недоброжелательности, пока сдерживаемой, но рвущейся наружу. Даже самого страстного, самого самонадеянного игрока настигает она как кара, навлеченная за мошенничество или дерзость. Расчетливые игроки с трепетом ждут своего часа, уже почитая себя любимцами капризной фортуны. Но и они совершают роковые ошибки, и они проигрываются, теряя все, что поставили на кон. Деньги. Рассудок. Волю к жизни.

Германн трепетал, как тигр. Разве тигр может трепетать? Может, но не от страха, а от страсти, от предвкушения недолгой борьбы с жертвой и несомненной победы над ней. Германн ждет роковой встречи со старухой с азартом опытного, расчетливого игрока, позволившего себе в первый раз за свою жизнь неосторожную, шальную ставку, которая либо принесет ему неслыханный выигрыш, либо уничтожит его. Пока судьба Германна неопределенна. Он отсчитывает минуты, каждая из которых неумолимо приближает его к развязке жизненной драмы. Сама природа, казалось, ополчилась против дерзновенного плана юного безумца. Но ему не холодно. Вернее, он не замечает холода. Его душевный жар сильнее холода и страха. Он стоит возле неприступного, враждебного дома графини под порывами леденящего ветра, в лицо ему летят хлопья мокрого снега, но он верен своему решению, даже не подозревая, что он со своей тигриной, яростной решимостью не возьмет эту мрачную крепость, окутанную страшной тайной. Перед ним запираются двери, меркнут окна. Меркнет надежда. Германн следит за каретой старухи: она тяжело, не без труда, но вместе с тем величественно покатилась по рыхлому снегу. Подобно этой карете, ее владелица окажется сильнее Германна, раздавит его, обречет на поражение, как пиковая дама, попавшаяся неудачливому игроку. Когда человеку придет в голову потягаться с темными, неизведанными силами, он в этой схватке потерпит поражение. А старуха – это призрак, довлеющий над всем домом, а теперь и над Германном, осмелившимся соприкоснуться с его тайной. Германн не только погибнет сам, он затянет в водоворот страстей воспитанницу старухи, ставшую невольно сопричастной ее смерти. Голова Лизы убрана свежими цветами, что подчеркивает ее молодость и красоту. Но она в холодном плаще посреди зимы, и ее робкий силуэт лишь мелькнет в ночи, привязанный к графине, столь же властной, сколь беспомощной. Графиня – сгорбленная старуха, но ее, укутанную в соболью шубу, несут под руки лакеи. Это ее дом, и именно здесь, на ее территории, Германн затевает с ней борьбу. Она не совершает никаких поступков, но присутствует везде. Германн же полон сил и энергии, но беспомощен. В эти решающие минуты в своей жизни Германн на свету – он стоит под фонарем, затем он в ярко освещенных сенях. Он выхвачен из тьмы, высвечен, чтобы потом быть опять низвергнутым в мрак, мрак безумия. Германн ступил на графинино крыльцо. Ступил – зыбкий глагол, сразу приходит в голову другой – оступиться. Германн именно взошел на крыльцо, а не прошел, не проник, не пробрался. Взойти можно только на трон или на эшафот. Германну уготован последний путь.

(Елена Кроввиди)

II

Если мы произнесем слово гармония, имея в виду русскую литературу, то, очевидно, первой нашей ассоциацией будет творчество Пушкина, и не важно, проза это или поэзия. Например, в приведенном выше отрывке из «Пиковой дамы» все уровни языка благодаря ловкой кисточке художника слились в одну картину, чтобы передать все детали той обстановки, в которую попал герой – Германн. Итак, это поздний зимний вечер. Зимний – не значит ли это «волшебный»? Мы чувствуем, что в этот вечер должно произойти нечто важное для героя. Подсказывает нам это тревожная, нагнетающая обстановку интонация. А также доминирующая цепная связь. Каждое предложение-событие нанизывается одно на другое и подчиняется определенной теме. Правда, может показаться, что некоторые предложения не связаны между собой. Например, такие, как Германн стоял в одном сюртуке… и Изредка тянулся ванька на тощей кляче своей, высматривая запоздалого седока. Но для ваньки потенциальный запоздалый седок – это Германн, стоявший в одном сюртуке. А в следующем описании: Дверцы захлопнулись. Карета тяжело покатилась по рыхлому снегу. Швейцар запер двери. Окна померкли – предложения связаны не только последовательностью действий (пока дверцы не захлопнулись, карета не покатилась), но и общим героем (подразумевается, что Германн видел, как дверцы захлопнулись, как покатилась карета). Итак, герой смотрит, наблюдает, выжидает… Весь отрывок подчинен мотивам времени, ожидания. Мы чувствуем, как тикают часы: в десять часов вечера Германн уже стоял перед домом графини, в двадцать минут двенадцатого он стоял под фонарем, выжидая остальные минуты, ровно в половине двенадцатого ступил на графинино крыльцо. Если посчитать, то неподвижно Германн стоял полтора часа на ветру в одном сюртуке. Представьте: в одном сюртуке на ветру поздно вечером… Нормальный человек давно бы уже замерз или начал двигаться, чтобы не замерзнуть. Германн же, напротив, занял выжидательную позицию (о чем нам говорят два деепричастия – ожидая и выжидая). Нет, это не обычный человек. Прочтем первое предложение: Германн трепетал, как тигр… Тигр – значит хищник, охотник, бесстрашное животное. Не чувствуя ни ветра, ни холода, стоит он на ветру и ждет одного – когда уедет графиня. Это нам подсказывает простое односоставное предложение Наконец графинину карету подали. Оно выделено интонационно (интонация вниз) и синтаксически (до этого идут сложные предложения, причем двусоставные). Оно же служит барьером начала движения героя. Пока карета не уехала и в доме все не стихло, Герман стоял, движение началось после этого. Поэтому глаголы несовершенного вида (трепетал, стоял) уступают место глаголам совершенного вида (подошел, взглянул). Он знал, что только после того, как уедет графиня, он сможет войти в дом, как вор. Германн ступил на графинино крыльцо и взошел в ярко освещенные сени. Ступил – значит осторожно, неуверенно зашел он на крыльцо, еще не зная, что ждет его там. А между тем именно от того, что ждет его там, в затихшем доме, зависит его судьба. Словосочетание взошел в сени немного режет слух. Обычно мы говорим взойти на трон или взойти на эшафот. На трон или на эшафот… То есть Германну уготовано одно из двух: либо выигрыш, который доставит ей покой и независимость, либо проигрыш в пух и прах. Но кем уготован для него этот выбор? Кроме Германна, в отрывке еще две другие героини: графиня и ее воспитанница. Старухе графине противостоит ее молоденькая воспитанница. Из одного предложения: Германн видел, как лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху – мы узнаем, что графиня богата (укутана в соболью шубу) и не жалует свою воспитанницу (она мелькает в холодном плаще), графиня малоподвижна, ее воспитанница быстра и расторопна, а главное – подчинена ей (вослед за нею мелькнула ее воспитанница). Удивительно, но золотое сечение выпадает на 22-ю синтагму: мелькнула ее воспитанница. Кажется, молоденькая воспитанница противостоит и холодному, черствому Германну, и строгой графине, и ужасной, холодной погоде. Лизавета Ивановна (воспитанница графини) мелькнула, словно легкий свежий ветерок, перед глазами Германна. Может быть, она-то и есть единственное спасение его очерствевшей души. Но Германн не замечает этого, так как все его внимание сосредоточено на графине, на ее тайне. Поэтому он стоит перед домом графини, видит, как подали графинину карету, как лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху, ступает на графинино крыльцо. Но есть у этой медали и обратная сторона, которую Германн тоже не замечает, – это могущество графини. Пусть он думает, что заветная тайна у него в руках, но хозяйкой положения останется именно она – маленькая сгорбленная старуха. Ведь все, что видит герой, – дом, карета, крыльцо, – принадлежит ей и подчиняется ее законам. Да, он уговорил Лизу принять его в доме графини, но именно Лиза – воспитанница графини – назначила ему время свидания. А если вспомнить, что это время выпало на поздний зимний вечер, то все становится на свои места. Зимний – значит волшебный, сказочный. Когда, как не зимой, ждем мы чуда и сказки? А в сказке, как известно, добро побеждает зло.

(Вероника Сипеева)

III

Паденье восславят фанфары.

Александр Блок

С.И. Ожегов и Н.Ю. Шведова определяют ожидание как «надежды на что-нибудь», «предположения». Д.Ушаков утверждает, что ожидание – это надежда, предположение. В.Даль не дает определения этому слову, но в статье по глаголу ждать пишет: «быть в ожидании чего-либо» – значит “чаять, надеяться, поджидать, готовиться к встрече кого-либо или чего-либо”». Мне кажется, что Даль наиболее близок к истине. Я полагаю, что ожидание – это в первую очередь процесс, длительное действие; не акт души и ума, а скорее их состояние.
При слове ожидание у нас возникает множество чувственных ассоциаций. Это и предчувствие, и тревога, и надежда, и напряжение, и смятение. Ожидание всегда сопровождается огромным количеством различных эмоций, которые будто разрывают человека изнутри, не дают успокоиться, рационально все осмыслить. Это и понятно – ожидание всегда предваряет события, в той или иной степени решающие нашу судьбу, определяющие наш дальнейший путь. По сути, ожидания составляют всю нашу жизнь. Именно поэтому сцены ожидания обычно самые сильные в любом художественном произведении – литературном, музыкальном, кинематографическом. Именно поэтому им уделяют так много внимания. Именно поэтому они часто являются кульминационными и столь многозначными.
Итак, Германн ожидает. Ожидает назначенного времени. Ожидает решения своей судьбы. В коротких, резких, обрывистых фразах, в нисходящей интонации мы слышим четкий, напряженный ритм, пронзительную, тревожную музыку. Предложения – как музыкальные фразы. Синтагмы – будто такты. Германн трепещет, и вместе с ним трепещет смычок, дрожит струна, дребезжат тарелки. Лихорадка – колотится сердце, пульсируют звуки. Время спрессовано, сжато. Целый час в двадцати секундах, в двадцати клокочущих секундах.

Чередой простых предложений, деепричастных оборотов, перечислений Пушкин нагнетает атмосферу беспокойного ожидания. Как ни парадоксально, но статика глаголов несовершенного вида только усиливает напряжение и тем самым придает отрывку динамичность. Мы вместе с Германном видим, как светятся фонари, падает снег, едет извозчик. Пушкин употребляет такие заурядные, азбучные эпитеты, так незатейливо описывает погоду, на мой взгляд, для того, чтобы подчеркнуть несоответствие между внешней обыденностью, спокойствием вечера и его важностью для героя. Все так безмятежно и неторопливо. И так противоречит внутреннему состоянию Германна – молодого охотника, поджидающего свою добычу. Его горячность не может охладить ни ветер, ни снег. Он мечется в ожидании, один посреди пустынной улицы. Состояние неопределенности, подвешенности раздражает, напряжение достигает высшего накала. Хочется, чтобы уже что-то произошло. Музыка звучит все громче и интенсивнее. И наконец – нет, не обрушивается шквальным аккордом, а неестественно замирает, обрывается на полуноте. Рояль вздрагивает, труба фальшивит.

Наконец – это слово, казалось бы, разрешает ситуацию. Действительно, впервые встречается совершенный вид глагола – графинину карету подали, – что-то совершилось, но это не привносит действия в процесс ожидания, а только добавляет неясности. Что же будет дальше? Это ощущение усиливается и употреблением неопределенно-личной конструкции – карету подали. Кто подал? Для чего? Близится ли конец ожиданию? Все становится еще более туманным.

Это лишь промежуточный этап, от которого, однако же, зависит исход всего предприятия – оправдаются ли ожидания Германна или нет. Он длится несколько секунд – вынесли старуху, мелькнула воспитанница, – но для Германна эти секунды растягиваются в вечность. Пушкин знает это и продлевает момент для читателей восходящей интонацией, сложноподчиненным предложением, обособленными определениями. Даже выбор связывающего союзного слова подчеркивает длительность действия – видел, как…, а не видел, что. Музыка тянется, ноет, надламывается. Но вот краткое предложение обрубает этот мотив. Дверцы захлопываются – резкий, высокий звук, карета катится по снегу – нетерпеливые переборы, швейцар запирает двери, меркнут окна – музыка затихает и медленно начинает убыстряться. Темп нарастает. Престо, престо. Мелодия все громче. Форте, форте. Германн вновь в ожидании. Близится назначенный час, главной становится тема времени: взглянул на часы, часовую стрелку, остальные минуты. Мы слышим назойливое тиканье часов и вместе с Германном торопим секунды.

Снова деепричастные обороты, нисходящие интонации, повторения местоимения он в начале предложений. Снова тревога ожидания, нотки беспокойства. И вот ровно в половине двенадцатого торжественный финальный аккорд. Но фанфары ли это или похоронный марш? Германн взошел в ярко освещенные сени. Пушкин сознательно употребляет глагол взойти неправильно. Восходят на трон или на эшафот. Что это будет для Германна? Он уверен, что, ступив на крыльцо (снова ошибка!), ступает на путь к победе, к триумфу, но мы понимаем, что все будет не так безоблачно. На это нам указывает точка золотого сечения дверцы захлопнулись. Дороги назад нет. Двери персонифицируются и наделяются некой силой, которая ведет героя к провалу. Превалирующие низкие, темные звуки также подтверждают наши догадки. Кроме того, хотя главным героем является Германн, над всем действием довлеет образ графини – перед домом графини, графинину карету. Мы чувствуем ее мощь, ее могущество, ее власть над Германном. Она лишь внешне стара и беспомощна, Германн по сравнению с ней гораздо слабее, так как подчинен своей страсти, увлекающей его в бездну.

Мы уже знаем, что герой обречен, что ярко освещенные сени не сулят ему удачи, но он идет на их свет и слышит фанфары. Фанфары, восславляющие его падение.

(Весна Педченко)

IV

ЗАПОЗДАЛЫЙ СЕДОК

Германн опоздал. Напрасно высматривал его ванька на тощей кляче своей. Германн упустил свой шанс уехать восвояси.

Теперь в его распоряжении полтора часа на размышления. Германн трепетал, ветер выл, снег падал, фонари светились… Замерло все вокруг. Еще можно что-то изменить.

Пробил назначенный час. Наконец графинину карету подали. Решение принято. Лакеи выносят не просто сгорбленную старуху в собольей шубе – они выносят вердикт Германну. Будь я режиссером, в моей экранизации в этот момент звучала бы Пятая симфония Бетховена (соч. 67. I. Alegro con brio). Дверцы захлопнулись… Окна померкли. Назад пути нет. Доказательство тому – глаголы. С появлением старухи они становятся совершенного вида.

Ничто и никто не способны противостоять теперь старухе – собольей шубе. Весь этот фрагмент – ее частные владения. Она, не способная сама передвигаться, держит в своей власти трепещущего тигра.

Совестно должно быть нашему герою. Единственный обладатель имени собственного, да еще какого, Германн, с удвоенным н, оказался в числе владений графини. Дом, карета, лакеи, воспитанница, швейцар, крыльцо – славная компания для имени собственного. Автор щедро наградил запоздалого седока. Ему единственному достались глаза. Вопрос в том, куда они глядели. На часы, скажете вы, и будете правы. Скверно обошелся наш герой со щедрыми дарами.

Графиня, старая, немощная, имеет полное право называться Агенсом среди Агенсов. Жаль, не существует подобного явления в стилистике русского языка. Где там тягаться человеку-сюртуку и девушке-плащу со старухой. Это едва заметное противоборство вряд ли можно назвать контрастированием. Германн – не человек. Он – трепещущий зверь. Он готов жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее. Мой призыв к воспитаннице остался без ответа. Она мелькнула… головой, убранною свежими цветами, и покорно вослед за графиней исчезла в карете. Двери захлопнулись прямо перед моим носом. Девушка-плащ – будет с нее. Ничем иным, как тождеством, не назовешь эту нелепую покорность. Аллегория смерти осталась без достойного противостояния.

Не дают покоя и, кажется, дают надежду – фонари. Жаль, в тот вечер они светили тускло, и ванька на тощей кобыле не заметил запоздалого седока.

(Оксана Джопуа)