АНАЛИЗ ТЕКСТА

Ирина АГАПКИНА,
г. Кишинев,
Молдавия

Германн, лебеди, Наташа...

В прошлом номере мы обещали нашим читателям рассказать о тех незабываемых уроках, которые слушатели – преподаватели-филологи молдавских вузов – извлекли из встречи с профессором кафедры русского языка Московского государственного лингвистического университета Галиной Николаевной Ивановой-Лукьяновой. Кому-то это может показаться «филологическими деликатесами», а наше стойкое убеждение – что никакое знание, особенно профессиональное, лишним не бывает. Более того, «учиться читать» можно всю жизнь, на каждом ее этапе вкладывая в это понятие свой особый смысл.

Итак, напомним: речь шла о филологическом анализе текста. То есть обо всех его составляющих, от морфологии до психологии. Не знаю, как остальные, а я сделала для себя немало интересных открытий...

Помните рассказ Льва Толстого «Лебеди»? Ну, про то, как лебедь отстал от стаи. Честно говоря, и я его забыла. А первые же процитированные строчки сразу вернули меня в далекое детство, и я отчетливо вспомнила: мне очень не нравился этот рассказ и я не хотела, чтобы мне его перечитывали. Очень он не был похож на сказки с хорошим концом, как, например, пантелеевская – про «лягушку в сметане», как я ее называла. «Лебеди» эти оставили во мне какое-то смутное ощущение тоски. И только сейчас я поняла наконец почему!

Пусть простит меня Галина Николаевна за то, что я изложу некоторые моменты ее лекции «в вольном пересказе», но, хочется надеяться, ни в чем принципиальном не совру...

Речь шла о подтекстовой информации разных уровней. И начался разговор именно с «Лебедей».

«Лебеди стадом летели из холодной стороны в теплые земли. <...> Впереди летели старые, сильные лебеди, сзади летели те, которые были моложе и слабее. Один молодой лебедь летел позади всех. Силы его ослабели. <...> Лебедь спустился на воду и сложил крылья. Море всколыхнулось под ним и покачало его. Стадо лебедей чуть виднелось белой чертой на светлом небе. <...> Когда они совсем скрылись из вида, лебедь загнул назад шею и закрыл глаза. <...> Перед зарей легкий ветерок стал колыхать море. И вода плескала в белую грудь лебедя. Лебедь <...> вздохнул, вытянул шею и взмахнул крыльями, приподнялся и полетел, цепляя крыльями по воде. Он поднимался выше и выше и полетел один над темными всколыхавшимися волнами...»

Дети, говорила Галина Николаевна, воспримут поверхностную информацию; возможно, сделают вывод о том, что нужно беречь силы, правильно их распределять. Вот отдохнул лебедь, набрался сил – и полетел. Скорее всего у детей вызовет непонимание фраза: Впереди летели старые, сильные лебеди.... Почему сильные – старые, а не молодые? Ведь дети силу воспринимают в буквальном смысле – только как физическую. Есть и более глубинный пласт, который недоступен детскому сознанию. Почему так обласкивает автор молодого лебедя – лишь его одного? Да потому, что тот обречен, ему одному не долететь в теплые края.

«Когда я записывала по памяти текст, вдруг споткнулась, – продолжала она. – Почему стадо? Ведь птицы летают стаями... И это стадо повторяется второй, третий раз... Ну да, правильно! Это действительно стадо, а не стая. Как стадо баранов. И нет в нем ни жалости, ни сочувствия».

И примеров таких открытий, сделанных в процессе анализа текста, в лекции приводилось немало.

Вот еще один: Пушкин. Пиковая дама.

«Вслушайтесь: Германн трепетал, как тигр, ожидая назначенного времени. В десять часов вечера он уже стоял перед домом графини... Вы чувствуете это скрежещущее р-р-р? Дальше – оно пропадает: Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светились тускло; улицы были пусты. Изредка тянулся ванька на тощей кляче своей, высматривая запоздалого седока. И вот появляется, казалось бы, абсолютно противоположный персонаж: старая дряхлая графиня: Германн стоял в одном сюртуке <...>. Наконец графинину карету подали. Германн видел, как лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху... Снова все то же рокочущее р-р-р, а затем оно снова исчезает, когда говорится о Лизе: ...вослед за нею, в холодном плаще, с головой, убранною свежими цветами, мелькнула воспитанница. Случайно ли автор объединяет аллитерацией столь несхожих меж собою персонажей? Или дает нам понять: они – одинаковы, потому что оба безнравственны, оба – жертвы наживы».

Наконец, третий пример: Лермонтов, стихотворение «Выхожу один я на дорогу...». Лектор говорит о пространстве и времени, о том, что они субъективны, ибо субъект их объединяет: мы оцениваем их через человека, который находится «здесь и сейчас».

«Обратите внимание:

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит.

Далее пространство размывается:

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу...

И – раздвигается до бесконечности:

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...

Не луна, которую мы видим снизу, а земля! Это уже взгляд оттуда, сверху. Кем надо было быть, чтобы увидеть голубую Землю? Такую, какой ее первый раз увидел Гагарин? Мы ведь прежде даже не знали, что Земля – голубая... Таким образом, это взлет в трансцендентность. Уместно ли – не знаю – вспомнить здесь «Розу Мира» Даниила Андреева. Ее автор говорит о том, что Лермонтов умел отлетать от Земли...».

«И хотя я – продукт пионерского воспитания, атеистической пропаганды и торжества соцреализма, но все-таки глубоко задумалась над ирреальным существованием Михаила Юрьевича... А вообще, считая себя довольно грамотным читателем, поняла: отношусь к текстам крайне пренебрежительно и поверхностно. Например, никогда не замечала психологической «хитрости» – вольной или невольной – Льва Толстого при описании Наташи и Сони, когда он в первый раз представляет их читателю». Галина Николаевна и на эти – хорошо нам знакомые – портреты заставила взглянуть другими глазами.

«Смотрите, как описывает он Наташу: Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка...

Черноглазая... живая... с черными кудрями... маленькие ножки... Порывистая, открытая, искренняя... Но почему же – некрасивая? Хорошенькая, прелесть! Сразу хочется защитить ее, возразить автору. А ведь он на это и рассчитывает! Как любящая мать, когда хвалят ее ребенка, начинает отнекиваться: “Ой, ну что вы! Обычный ребенок...” – потому что ей очень хочется, чтобы с ней не согласились, повторили похвалы еще и еще раз...

А вот – другой портрет: Соня была тоненькая миниатюрненькая брюнетка с мягким, оттененным длинными ресницами взглядом, густою черною косою <...> и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее.

Вроде все слова – хорошие. Но заметьте: в описании Наташи – никаких иностранных слов, здесь – миниатюрненькая (нет бы – просто миниатюрная), брюнетка, грациозных... Все лишено простоты, естественности... И почти неприятными видятся мускулистые руки и шея, желтоватая кожа (нет бы – смуглая!).

Писатель старается быть объективным, скрыть, – опять же как мать, – что одного своего ребенка любит больше, чем другого, но... авторский подтекст вызывает у нас определенные чувства, формирует симпатии и антипатии».

...Затурканные жизнью, мы почти утеряли культуру чтения (это касается, увы, даже специалистов), мы разучились «соавторствовать» с творцом. По крайней мере за пределами школьной или студенческой аудитории. Даже если и остается капелька времени для личного чтения, мы стараемся не утруждать себя серьезными произведениями, а если – в кои веки! – и доходим до них, то работают в основном глаза и чуть-чуть эмоции, а уставший мозг почти не напрягается. И золотой песок сыплется и сыплется сквозь пальцы... Стоп! Жизнь у нас всего лишь одна, и давайте постараемся услышать то, что хотят и умеют сказать нам хорошие книги. Может, и света вокруг тогда станет побольше?