АНАЛИЗ ТЕКСТА

Наталья БЕЛЯЕВА

Стихотворение А.С. Пушкина
«Из Пиндемонти»

Опыт лингвостилистического анализа

Стихотворение А.С. Пушкина «Из Пиндемонти» включено в школьный образовательный стандарт по литературе совсем недавно. Его понимание и интерпретация представляют значительную сложность для учащихся, так как толковать его можно только в контексте всего творчества поэта и некоторых биографических и историко-культурных реалий. Вместе с тем понимание стихотворения значительно облегчится, если провести небольшой лингвостилистический анализ, выявляя в композиции текста смыслообразующий характер его языкового строя, художественные функции частей речи, синтаксических конструкций, звукописи.

Стихотворение входит в так называемый Каменноостровский цикл и написано на даче под Петербургом в последнее лето жизни поэта. Многие реалии стихотворения содержат скрытые намеки на факты биографии Пушкина 1836 года. Ссылка в названии на перевод из малоизвестного итальянского поэта Ип. Пиндемонти (1753–1829) – поэтическая мистификация, вызванная цензурными соображениями. По мнению Е.Г. Чернышевой, в этом стихотворении «система ценностей лирического героя выстроена в двух противопоставленных частях. Первая – цепь отрицаний социальных ролей и политических институтов, определяющих зависимость личности от общества, государства. <…> Во второй части образно воплощены позитивно осмысляемые ценности»¹. С.А. Фомичев пишет, что автор стихотворения «страстно утверждает первейшее, незыблемое право (без которого все остальные «громкие права» фиктивны) каждого человека (курсив С.Фомичева) на физическую и духовную свободу»², и в стихотворении акцентируется слово права. Ю.М. Никишов пишет: «Своеобразие этого стихотворения состоит в том, что, с одной стороны, здесь четко просматривается антитеза (как положено – двуплановая), с другой – контрастные части даются не встык, как обычно бывает, а взацеп»³.

Попытаемся найти подтверждения этим положениям в смысловой структуре текста. Действительно, оппозиция его частей очевидна, что подтверждается практически на всех языковых уровнях. Однако троекратное употребление слова права в начале, середине и в конце стихотворения дает возможность говорить не о двухчастной, а трехчастной композиции текста. Первая часть – 1–9-й стихи, где говорится о том, какие социально-политические функции безразличны для лирического героя, чрезвычайно близкого автору. Третья часть начинается после точки в 13-м стихе и включает в себя слово никому и полностью 14–21-й стихи. Это перечень жизненных ценностей и смыслов, которые поэт считает непреложными и о которых мечтает. А вторая часть – 10–13-й стихи – это и есть тот самый «зацеп», в котором выражено идейное несогласие автора с положениями первой части. Поэтому ему и дороги иные, лучшие, <…> права, потребна иная, лучшая, <…> свобода.

Структурные смыслы текста прежде всего актуализируются при анализе лексико-морфологических уровней стихотворения.

В первой части (1–9-й стихи) слово права употребляется в сочетании с эпитетом громкие, который придает первому стиху явный иронический оттенок. Права, от которых кружится голова, не прельщают лирического героя стихотворения. Ему незачем оспоривать налоги или мешать царям друг с другом воевать. Оценка этих действий иронически расценивается поэтом как сладкая участь, в которой у поэта нет надобности.

В 6–8-м стихах:

И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура

– ирония усиливается. Возможно, поэт слегка лукавит, говоря, что ему «мало горя», то есть безразлично, как действуют печать и цензура по отношению к авторам и читателям, так как самому Пушкину пришлось немало натерпеться от цензурных притеснений. Неприкрытая ирония есть и в определении «чуткая цензура». Мы понимаем, что этот эпитет обозначает «строгая», «бдительная», то есть та самая, которая и душила свободный дух поэта.

В смысловой динамике частей речи видно движение от нейтральной и высокой лексики к лексике сниженной, разговорной. Если в 1–5-м стихах ключевыми являются такие существительные высокого стиля, как права, боги, царям, то в 6–8-м стихах появляется просторечная, даже грубая лексика – морочит олухов, стесняет балагура. Думается, что именно самого себя поэт называет словом балагур, вероятно, подчеркивая этим оценку властями его собственного творчества. В «Толковом словаре» С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой слово балагур трактуется как «человек, который любит балагурить, шутник, весельчак», а глагол балагурить толкуется как «болтать весело, с шутками». Вероятно, Пушкин дает себе горькую оценку с позиций своих идейных оппонентов, считающих его творения «болтовней». В основе словосочетания в журнальных замыслах лежит биографический факт из жизни поэта: именно в 1836 году А.С. Пушкин вместе с П.А. Плетневым начинает издавать журнал «Современник» и попадает под особый прицел цензуры.

Резюме первой части – в 9-м стихе: «Все это, видите ль, слова, слова, слова». Авторское выделение курсивом троекратно повторенного слова слова содержит аллюзию на цитату из трагедии В.Шекспира «Гамлет», на что указывал сам Пушкин. «Проницательный читатель» помнит, что в трагедии «Слова, слова, слова» – это реплика Гамлета на вопрос Полония: «Что вы читаете, принц?». В ней не только намек на конфликт слова и дела, который является одним из главных в «Гамлете», но и утверждение того, что громкие общественные права оспоривать налоги или «мешать царям» воевать не связаны с конкретными и полезными делами, со смыслом человеческого существования. Как далее утверждает поэт, ему дороги иные права, не имеющие ничего общего с государственной службой.

Динамика глагольной лексики первой части аналогична. От глаголов высоких ценю, не ропщу и нейтральных кружится, отказали, оспоривать, воевать текст стремится к сниженному, разговорному – морочит. Это подтверждает мысль о том, что социально-политические роли чужды поэту. Дела, права и свободы якобы «государственные» оцениваются им иронически. Все это не более чем суета, «слова». Разговорный характер 9-му стиху придает и вводное предложение видите ль. В нем явное указание на воображаемого оппонента, с которым полемизирует поэт.

В первой части много и адъективной лексики: громкие (права), сладкой (участи), чуткая (цензура), – что делает развитие лирического сюжета замедленным. Поэт обращает внимание читателя не только на явления жизни, но и на их признаки, которые содержат точные авторские оценки, полные иронии.

Во второй части (10–13-й стихи) ключевыми становятся существительные, обозначающие самые существенные для Пушкина общественные понятия: права, свобода, от властей (а в некоторых редакциях – от царя), от народа. В оценке смыслов, которые несут эти слова, интересной оказывается их оппозиция. На первый взгляд кажется, что слова от властей (от царя) и от народа находятся в положении противопоставления. Однако крупнейший пушкинист Б.В. Томашевский в комментариях к собранию сочинений поэта высказывает мысль, что в этой оппозиции «нет противопоставления властей народу, а сопоставлены две системы управления – самодержавная и парламентская»⁴. Ю.М. Никишов считает, что речь здесь «идет о правах личности между двумя контрастными силами: царь (власть) – и народ. Решение одинаковое: удаление от обеих сил (Іне все ли нам равно?І)». Таким образом, слова «царь (власть)» и «народ» становятся контекстуальными синонимами, а антонимичны им ценностные понятия третьей части: красоты природы и созданья искусств и вдохновенья.

Предикативные отношения во второй части выражены именными частями сказуемых с нулевой связкой: дороги права, потребна свобода. Устаревшее краткое отглагольное прилагательное потребна придает этим четырем стихам характер возвышенный, торжественный, а их социально-нравственный смысл подчеркивается повтором слова «зависеть». Торжественный характер философским рассуждениям Пушкина придают и другие архаичные слова и формы: от коих, не ропщу, по прихоти, дивясь, красотaм, трепеща, в восторгах умиленья.

Интересно, что в первой части стихотворения поэт по отношению к себе употребляет личное местоимение я, мне, а во второй части оно неожиданно заменяется местоимением множественного числа нам – «не все ли нам равно?» (курсив мой. – Н.Б.). Это подчеркивает обобщенный характер пушкинских рассуждений, противопоставляет высокие ценности природы и искусства низким, по мнению автора, понятиям «власть» и «ливрея», которые также «взацеп» соединяют вторую и третью части стихотворения. Оппозиция поэта и власти (царя), поэта и народа подтверждается местоимениями-антонимами – нам (то есть поэтам) и с ними («бог с ними»), то есть с властью и народом.

В начале третьей части (стихи 14–16-й) противопоставление истинных и ложных ценностей можно проследить при анализе субстантивной и глагольной лексики. Лексические значения метонимии «власть» и синекдохи «ливрея», выраженных существительными, противопоставлены по смыслу таким понятиям, как «совесть» и «помыслы». А глаголы служить и угождать (заметьте: себе лишь самому) находятся в оппозиции с фразеологическими глагольными словосочетаниями отчета не давать и не гнуть <…> шеи. Усиление эмоционального напряжения в 13–16-м стихах:

…Никому

Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать, для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи 

– а также авторская позиция несогласия с мнением официальных властей подчеркивается многократными отрицаниями на разных языковых уровнях: отрицательным местоимением «никому», повтором отрицательной частицы не – не давать, не гнуть и усилительными частицами ни – ни совести, ни помыслов, ни шеи.

Если проследить лексическое значение существительных третьей части в их динамике, то можно заметить смену конкретных, «бытовых» существительных отчет, ливрея, шея абстрактными: природы красотам, пред созданьями искусств и вдохновенья, в восторгах умиленья. Это подчеркивает перенос смысла текста с бытового уровня существования человека на более высокий, «божественный», «бытийный», проясняя пушкинскую мысль о вечных, «нерукотворных» памятниках. Финальный стих Вот счастье! Вот права… можно считать ценностным «эпилогом», итогом всех размышлений поэта о смысле жизни и предназначении человека.

Иным смыслом наполняется слово права в конце стихотворения. Самыми главными правами человека становятся его право на свободное передвижение в мире, чего был лишен Пушкин, право на возможность «дивиться» не только естественной красоте природы, но и «трепетать» пред созданиями человеческих рук и человеческой мысли. Такие права не может дать человеку царь, не обладающий подобной властью. Такие права в самой свободной природе человека, наделенного даром творчества. Только такие права могут дать личности радость и счастье.

Любопытны наблюдения за звуковым строем текста, фонетическими образами. Если в каждой из трех частей подсчитать количество согласных звуков (а именно они в русском языке являются основными носителями семантики слова) и выявить в них оппозицию по звонкости – глухости, то можно убедиться, что их соотношение в первой части – 87 звонких к 47 глухим; во второй – 53 к 23, в третьей – 84 к 61. Это говорит о том, что при общей «звонкости», «звучности» текста ближе к финалу он начинает звучать глуше, как бы стремясь от «пустозвонства» ложных ценностей к «затишью», благоговению перед ценностями истинными, непреложными – такими, как красота природы и создания искусства. Ведь, по мнению поэта, «служенье муз не терпит суеты».

Интересные выводы можно сделать и при анализе синтаксических конструкций текста. Проецируя мысль Ю.М. Лотмана о стихотворении Н.А. Заболоцкого «Прохожий» на пушкинский текст, можно увидеть важную общность. Критик пишет: «Из наблюдений над синтаксисом отметим лишь, что разобщенность вещного мира и единство одухотворенного выражаются в антитезе коротких предложений <…> и длинных»⁵.

То же видим мы и при сопоставлении первой и третьей частей стихотворения Пушкина. 1–9-й стихи первой части представляют собой 3 повествовательных предложения, включающих в себя 8 (!) грамматических основ, что говорит о разъединенности мира властей, чуждого поэту. Монолитность позитивной ценностной программы поэта подчеркивается синтаксическим единством в третьей части стихотворения. 14–20-й стихи являются как бы неделимой синтаксической конструкцией, представляющей собой длинное безличное предложение с четырьмя однородными сказуемыми, в составе которых главный смысл текста: «отчета не давать», «себе лишь самому служить и угождать», «по прихоти своей скитаться». Непреложность и обоснованность авторского мнения подчеркивает то, что все глаголы стоят в жесткой форме императива. А безличность конструкции говорит о том, что все эти действия и состояния мыслятся и совершаются не по воле какой-то личности (царя, властей, даже поэта), а по велению высшего, природного закона, во власти которого находятся ценности абсолютные, а не ложно возвеличенные чьим-то случайным указом.

Можно обратить внимание читателей и на тот факт, что каждая из частей оканчивается кратким поэтическим резюме, подытожащим философские рассуждения Пушкина. Первая часть – словами из «Гамлета», входящими в предложение-итог: «Все это, видите ль, слова, слова, слова». Вторая часть – эмоциональным коротким повествованием «бог с ними». Третья часть – финальным предложением-раздумьем с внутренней восклицательной конструкцией «Вот счастье! вот права…». Это, безусловно, подтверждает мысль о трехчастном характере композиции стихотворения Пушкина: 1) отрицание ложных социально-политических ролей и институтов; 2) «зацеп», в котором выражается стремление автора к «иным» правам и свободам; 3) положительный идеал поэта, его аксиологическое кредо.

Анализ языковых явлений, безусловно, поможет читателю-школьнику понять этот непростой текст.

¹ Чернышева Е.Г. Из Пиндемонти  // А.С. Пушкин. Школьный энциклопедический словарь. Сост. В.Я. Коровина, В.И. Коровин. М., 1999. С. 83.

² Фомичев С.А. Поэзия А.С. Пушкина. Л., 1986. С. 275.

³ Никишов Ю.М. Дум высокое стремленье. Очерки духовной биографии Пушкина: В 4 т. Тверь, 2003. Т. 4. С. 281.

⁴ Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. 4-е изд. Л., 1977. Т. III. С. 469.

⁵ Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста // Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб, 1996. С. 252.