Борис Акунин: загадка популярности

Особенности стилистики в романе «Внеклассное чтение»

Языковые особенности изображения екатерининской эпохи в романе «Внеклассное чтение»

Конец XVIII века отдален от современного читателя более чем на двести лет. Естественно, за это время изменилось очень многое: и люди, и быт, и государственное устройство, и, конечно, язык. Но в том-то и особенность стилистики Б.Акунина, что читатель без напряжения, напротив, с большим интересом погружается в атмосферу екатерининской России, можно сказать, сам становится участником событий. Автор не просто вставляет в повествование историзмы и архаизмы (хотя это, безусловно, есть: прожект, символическая мета, пиит, кофий, монстра (существительное женского рода), скучливо, куафер, вирши, немочно, галант, ботфорты и т.д.), он создает языковую атмосферу эпохи царствования Екатерины II, где все – от золотистой пудры на щеках светлейшего князя Зурова и бриллиантовых пряжек на туфлях императрицы до любовных посланий царского фаворита и научных исследований Мити Карпова – выглядит очень достоверно и убедительно. Акунину удается воссоздать грамматический строй речи героев, от фонетических особенностей слова до построения сложного синтаксического целого. Вот, например, как звучит письмо всесильного Зурова к графине Павлине Хавронской: Павлина Аникитишна, mon amie! Напрасно вы бежите меня, я уже не есть тот, который был. Не беспутной ветреник и не любитель старушьего плотолюбия, каким ты, верно, меня мнишь, а истинный Вертер, коему от нещастныя страсти неутоления жизнь не мила. Здесь мы встретим и орфоэпические особенности (нещастныя, Аникитишна), и необычные для нас словообразовательные модели (старушьего), и устаревшие морфологические формы (мнишь, беспутной ветреник), и непривычные синтаксические конструкции (я не есть тот, от нещастныя страсти неутоления). Создают колорит эпохи и упоминания о Вертере (герое модного тогда в России романа Гете «Страдания молодого Вертера»), и французское mon amie, без которого вряд ли могли обойтись тогдашние аристократы, буквально помешанные на всем французском и, подчас не зная языка, к месту и не к месту вставлявшие в свою речь те слова и обороты, которые сумели запомнить (вспомним хотя бы фонвизинских Иванушку и Советницу из комедии «Бригадир»).

А так описывает автор занятия Митридата по утвержденному императрицей расписанию: помимо... математики, географии, истории, химии, обучали многому... верховая езда на британском пони, фехтование... танцы: менуэт, русский, англез, экосез, гроссфатер... занятия изящной словесностью... приходилось читать вслух пиесы по ролям: «Наказанную кокетку», «Гамлета, принца датского», «В мнении рогоносца»... Причем Б.Акунин представляет нам разные стили речи, используемые в зависимости от той или иной ситуации, что создает ощущение живого языка и способствует наиболее полному раскрытию характеров героев, их привычек, манеры поведения, умственных достоинств. Так, описывая отношение «великой монархини» к Мите, которого она после чудесного своего спасения называла талисманчиком, писатель использует «высокий штиль», чтобы подчеркнуть, насколько серьезно воспринимала императрица значимость случившегося: любила повторять, что ей сего мальчика само Провидение послало, что это Господь побудил малое дитя разбить смертоносный бокал. А описывая интерьер дворца, который сравнивается с огромным каменным фолиантом, Б.Акунин отмечает одну из деталей обстановки Малого Эрмитажа: в стеклянных шкапах торжественно сверкали имперские регалии: большая и малая короны, скипетр, златое яблоко, прочие коронные драгоценности. По стенам были развешаны шелковые и парчовые штандарты. «Высокий штиль» создается теми языковыми средствами, о которых писал старший современник екатерининских вельмож – великий Ломоносов: используются неполногласия (златое), семантически возвышенная лексика (Господь, Провидение, смертоносный, регалии, скипетр), устаревшие для современного читателя, но вполне понятные фонетические варианты (шкап, сей, прожект).

В некоторых случаях автор использует – в пределах допустимого и уместного – элементы научного стиля: растяжной прозрачный капушончик из пузыря океанской рыбы выказал себя незаменимой вещью для опытов с нагреванием газа; анатомофизиологическая наука утверждает, что особы женского пола, будучи наделены повышенной способностью к произращению волос в макушечно-теменной и затылочной частях краниума, к лицевой волосатости от природы не расположены; химический состав эфира (воздуха. – Х.В.) на Луне... Обратим внимание, что Б.Акунину доступно и при использовании элементов научного стиля сохранение языковой атмосферы конца XVIII века. В то же время отметим, что это опять-таки не затрудняет восприятие читателем сюжета произведения.

Наряду с «высоким штилем», элементами научного стиля мы встречаем и некоторые черты делового стиля. Например, рассказывая о переменах в положении малолетнего Митридата Карпова при дворе после чудесного спасения великой монархини, Б.Акунин пишет: Во-первых, вышло Мите повышение по военной службе: прежде он числился по конногвардейскому полку капралом сверх штата, а теперь штатным вахмистром, что равнялось чину армейского капитана; а в эпизоде послеполуденного доклада камер-секретаря императрице звучат слова: Из Америки пишут. Против индейцев, обеспокоивших Кентуккскую область, выслан корпус добровольнослужащих, который и разбил их совершенно. Неприятные известия с острова Гваделупа. Французы в начале октября принудили англичан сдаться на капитуляцию и отправиться в Англию, обещав в продолжение войны не служить уже больше против Французской Республики. Здесь наблюдаются такие признаки делового стиля, как точность формулировок (числился капралом, сверх штата, равнялось чину армейского капитана, корпус добровольнослужащих, сдаться на капитуляцию), неличный характер излагаемого (отсутствуют глаголы первого и второго лица и личные местоимения первого и второго лица), стандартизированность, стереотипность построения предложений. В этих высказываниях, как и в отмеченных выше, мы наблюдаем использование стилистики языка конца XVIII века. Так, построение словосочетаний: против индейцев, обеспокоивших Кентуккскую область; разбил их совершенно; принудили англичан сдаться... дав обещание не служить... против Французской Республики; из Америки пишут; числился по конногвардейскому полку капралом – свидетельствует о владении автором произведения элементами разных стилей, в том числе и делового, свойственных языку прошлых столетий.

В соответствии с «теорией трех штилей» М.В. Ломоносова построены и многие диалоги (разговорная речь активно используется Б.Акуниным для характеристики персонажей). Когда читаешь высказывания типа: Ой, берегись, Михайла! Зефирка (имеется в виду ручная обезьяна князя Зурова. – Х.В.) у меня влюбчивая. Гляди, не попользуйся девичьей слабостью. Обрюхатишь – жениться заставлю; чего заржал, душегуб?; сейчас тебе отсидевшую задницу-то разомнут; сам сиди, старый черт; Марты-ын, сволочь, сгною, – невольно вспоминается речь Простаковой и Скотинина из комедии Д.И. Фонвизина «Недоросль», где употребление грубых просторечий характеризует нравы людей невежественных и является вполне допустимым, даже обязательным, для так называемых «низких» литературных жанров.

Язык как средство связи разных исторических эпох

Разные исторические эпохи Б.Акунин связывает не только с помощью героев (представители разных поколений рода Фандориных) и сюжетных линий (похищение детей – киднеппинг; наказание порока, где орудием возмездия становится опять-таки один из Фандориных, и т.п.), но и использует такой интересный прием, как соединение временных пластов с помощью лексики. Так, если глава заканчивается каким-либо словом, то другая начинается им, близким по лексическому значению или контекстуальным синонимом. К примеру, глава пятая первой книги «Внеклассного чтения» заканчивается словами: Первое, что пришло в голову испуганно вскинувшемуся Николасу, – не переоценил ли он прозрачность и прочность такой необычной гробницы; а глава шестая начинается так: Сейчас, сейчас растопыренная пятерня подденет за ворот или за рукав, и тогда сей тесный закут обернется для Митридата Карпова усыпальным склепом.

А вот пример из второй книги: Он простил меня! Теперь я в вашей власти! (глава восемнадцатая). В начале же главы девятнадцатой читаем: Власть Николаса Фандорина над собственными действиями, над своей жизнью и даже смертью кончилась.

Как мы смогли убедиться, писателю удается умело использовать многообразные средства связи екатерининского времени и нашей современности.

Безусловно, связь эта строится прежде всего на контрастах: используемой лексики, как нейтральной (шампунь, собкор, программа «Поле чудес», рекламный отдел газеты...), так и с ограниченной сферой употребления – в речи секретаря-референта Николаса Фандорина – Вали Глена мы, например, часто встречаем лексемы из молодежного сленга: сейчас я этого гоблина делитом и в баскет...; с «Клятвой Гиппократа» абзац...; их вождь отъехал за большую воду. Кинул всех и нажал на искейп... То ли в Америке колбасится, то ли на Багамах. Очаровательная грубоватая непосредственность, весьма характерная для молодежной речи, слышится в словах воспитанницы детского дома Миранды: а если кто на меня наедет, дам сдачи; я по телику видела, там пацаны играли по компьютеру в приключения!.. неправильно угадаешь – тебе кранты!

«О великий и могучий, сам черт в тебе ногу сломит!»

Известно, что состояние общества отражается в языке. К сожалению, сегодняшняя действительность такова, что использование в речи вульгаризмов и арготизмов не редкость. Будучи знатоком разных пластов русской лексики, Б.Акунин не прошел мимо и этого явления, отметив наличие таких лексем в речи не только преступников: мальчика грохнули, размазало по асфальту, кто мента завалил, наводку кинуть (Жанна), но и вполне преуспевающих бизнесменов, таких, как Олег Станиславович Яценко, на котором смокинг сидит так, словно... он прямо в нем родился и с тех пор другого кожного покрова не знал, но который при этом может сказать: уши на нос натяну; а также представителей искусства: бабки на картину нужны (режиссер Оскаров).

Интересен факт, что истинным носителем русского литературного языка является английский баронет Николас Фандорин, который совсем недавно вернулся на свою историческую родину. Так, пообщавшись с «новыми русскими» и вслушавшись в их речь, Николас с горечью вздыхает: О великий и могучий, сам черт в тебе ногу сломит! – а когда Валя Глен изъясняется с клиентом, употребляя лексику явно ненормативную, герой содрогается от мысли, что через сто лет все человечество, окончательно глобализировавшись, будет изъясняться примерно так же.

Речевые характеристики героев

Язык у Б.Акунина – это средство характеристики персонажа. Конечно, это было и в других произведениях. Но мне кажется, что в нашей современной литературе этот прием встречается не так уж часто и тем более не так выразителен. Вот несколько высказываний разных действующих лиц романа о Миранде, приемной дочери косметического хирурга М.В. Куценко: девочка хорошая, деликатная (прислуга Клава). Не правда ли, так и слышатся интонации чеховской горничной, всеми силами пытающейся подражать благородным господам, у которых она служит?

Наша Мирочка – девочка необыкновенная; в чем-то сущий ребенок; она монструозно невоспитанна; девочка кошмарно запущенна (Инга Сергеевна, жена Куценко). В ее словах чувствуются «потуги новой элиты на утонченность» и в то же время проявляется женщина, знающая себе цену, убежденная, что имеет право учить других и быть для них примером, потому что муж – медицинское светило, есть деньги, которые дают право на все, да ко всему прочему еще и прадед, Серафим Пименович Конюхов, при царе Александре III получил личное дворянство.

Золушка наших дней; фея – так называет Миранду продвинутый женский журнал «ККК». Вот великолепный пример газетной образности!

И, наконец, сам Николас Фандорин называет девочку ангелоподобной инженю и новорусской инфантой. И интеллект, и сарказм одновременно ощущаем мы в этих словах.

По-своему интересна речь лесного старца Сысоя, в прежней жизни преуспевающего бизнесмена, компаньона Николаса Фандорина, много грешившего против Божиих заповедей. Да и прав, наверное, автор, говоря, что из великих грешников праведники получаются более качественные, чем из добропорядочных членов общества.

А чего стоит само сочетание таких слов, как грешники и праведники, со словами качественные и добропорядочные члены общества!

Но вернемся к речи старца Сысоя, в которой органично переплелись елейно-приторная лексика юродствующего христианина и вульгарно-грубоватая, с примесью научно-технократических элементов лексика «нового русского»: Знаешь, что такое ребенок? ... Лишний шанс свою жизнь оправдать. Выигрышный лотерейный билет. А у тебя лотерейных билетов целых четыре, и на каждый ты можешь грин-карту выиграть, да не в какую-то там Америку, а в рай! – растолковывает он паломнице, жалующейся на четырех беспутных детей.

Нет, раба Божия, я попусту воздух сотрясать не привык, не такой у меня бэкграунд, – встречаем мы такое причудливое сочетание слов разных лексических групп в речи современного старца.

И уж совсем не удивительно, что отшельник дает своему послушнику наказ: Халявщиков – в шею.

Да и может ли по-другому говорить старец, в углу кельи которого стрекотал на клавиатуре (компьютера. – Х.В.) молодой парень в черной рясе? Под стать ему были и посетители: миллионер, пришедший замаливать грехи, по всей паломнической форме – босой и простоволосый, женщина в норковой шубке, плохо сочетавшейся с черным монашеским платком. Так же плохо сочетался с отшельническим скитом и припаркованный сияющий длинный БМВ. Понятно, что речь старца – это отражение нашего времени, причудливо соединяющего современные достижения, современные нравы с желанием вернуться к утраченным истокам, к корням.