БИБЛИОТЕЧКА УЧИТЕЛЯ. ВЫПУСК
LXIX
М.В. ПАНОВ
Продолжение. См. № 32, 33/2003, 3, 11, 30, 31/2004, 13, 14/2005; 1, 7, 19,
20/2006
Работа над пониманием поэтического
текста в школе
Лекция № 9
Попадаю в иную тональность. Вот если
давать ученикам подборку каких-то стихотворений
для того, чтобы они сравнивали поэтов, то очень
важно, чтобы и эмоционально, и образно они были
различны. Различны женщины, которым посвящены
стихи, различны поэты, которые о них пишут.
<Обратимся к Маяковскому.>
 От этого Терека
в
поэтах
истерика.
Я Терек не видел.
Большая
потерийка.
Из омнибуса
вразвалку
сошел,
поплевывал
в
Терек с берега,
совал ему
в
пену
палку.
Чего же хорошего?
Полный
развал!
Шумит,
как Есенин в
участке,
Как будто бы
Терек
сорганизовал,
проездом в Боржом,
Луначарский.
Хочу отвернуть
заносчивый
нос
и чувствую:
стыну
на грани я,
овладевает
мною
гипноз,
воды
и пены играние.
Вот башня,
револьвером
небу
к виску,
разит
красотою
нетроганой.
Поди,
подчини ее
преду
искусств –
Петру Семенычу
Когану.
Стою,
и злоба взяла
меня,
что эту
дикость и
выступы
с такой бездарностью
я
променял
на славу,
рецензии,
диспуты.
Мне место
не
в «Красных нивах»,
а
здесь,
и не построчно,
а
даром
реветь
стараться в
голос во весь,
срывая
струны
гитарам.
Я знаю мой голос:
паршивый
тон,
но страшен
силою
ярой.
Кто видывал,
не
усомнится,
что
я
был бы услышан Тамарой.
Царица крепится,
взвинчена
хоть,
величественно
делает
пальчиком.
Но я ей
сразу:
–
А мне начхать,
царица вы
или
прачка!
Тем более
с
песен –
какой
гонорар?!
А стирка –
в
семью копейка.
А даром
немного
дарит гора:
лишь воду –
поди,
попей-ка! –
Взъярилась царица,
к
кинжалу рука.
Козой,
из берданки
ударенной.
Но я ей
по-своему,
вы
ж знаете как –
под ручку...
любезно...
–
Сударыня!
Чего кипятитесь,
как
паровоз?
Мы
общей лирики лента.
Я знаю давно вас,
мне
много
про вас
говаривал
некий
Лермонтов.
Он клялся,
что
страстью
и
равных нет.
Таким мне
мерещился
образ твой.
Любви я заждался,
мне
30 лет.
Полюбим друг друга.
Попросту.
Да так,
чтоб скала
распостелилась
в пух.
От черта скраду
и
от бога я!
Ну что тебе Демон?
Фантазия!
Дух!
К тому ж староват –
мифология.
[Не кинь меня в пропасть,
будь
добра.
От этой ли
струшу
боли я?
Мне
даже
пиджак
не жаль ободрать,
а грудь и бока –
тем
более.
Отсюда
дашь
хороший
удар –
и в Терек
замертво
треснется.
В Москве
больнее
спускают...
куда!
ступеньки считаешь –
лестница.]1
Я кончил,
и
дело мое сторона.
И пусть,
озверев от
помарок,
про это
пишет себе
Пастернак,
а мы...
соглашайся,
Тамара!
История дальше
уже
не для книг.
Я скромный,
и
я
бастую.
Сам Демон слетел,
подслушал
и
сник,
и скрылся,
смердя
впустую.
К нам Лермонтов сходит,
презрев
времена.
Сияет –
«Счастливая
парочка!»
Люблю я гостей.
Бутылку
вина!
Налей гусару, Тамарочка!
О чем это стихотворение? Может быть, с
учениками начать с этого разговор. О подлинных и
мнимых ценностях – вот о чем. С Лермонтовым как
будто разговор запанибрата, неуважительный, но
это именно и есть разговор об уважении к поэзии, о
любви к поэзии, о любви к природе.
Маяковский контаминировал, то есть соединил, два
стихотворения, два произведения Лермонтова. С
одной стороны, стихотворение «Тамара» – о том,
как царица Тамара, коварна и зла, губила тех, кто
пришел на ее зов. Здесь есть Тамара –
царица-губительница. С другой стороны, поэму
«Демон», где царицы Тамары нет, где она никого не
губит, где есть жертва Демона, очарованная
Демоном Тамара. Вот эти два произведения
Лермонтова Маяковский соединил, так что
получилась Тамара и та, и другая. Но это – право
поэта.
Начинается стихотворение очень издевательски:
От этого Терека
в
поэтах
истерика.
Я Терек не видел.
Интонация должна передавать иронию:
Большая потерийка.
Но надо обратить внимание учеников на
то, что ирония передана грамматически: слово потерий-к-а,
конечно, уничижительно.
Из омнибуса
вразвалку
сошел,
поплевывал
в
Терек с берега,
Ну, омнибусом (верное ударение омнибус,
но по ритму стиха – омнибус2)
поэт называет обыкновенный автобус. Омнибус
– это ведь конный экипаж, и, поскольку Маяковский
переносит в давнюю эпоху, в эпоху Тамары, он
автобус, тоже так стилизуя, называет омнибусом.
сошел,
поплевывал
в
Терек с берега,
совал ему
в
пену
палку.
Обычно всякие охальники суют палку в
пасть собаке. Значит, перед нами сравнение
скрытое: Терек, который рычит в пене, – может
быть, даже бешеная собака. Уже начинается
переоценка Терека: он похож на бешеную собаку, он
опасен.
Чего же хорошего?
– все-таки продолжает хорохориться
Маяковский. –
Полный
развал!
Шумит,
как Есенин в
участке,
– буйность подчеркивается, тема
буйности подчеркивается.
Как будто бы
Терек
сорганизовал,
проездом в Боржом,
Луначарский.
Надо рассказать ученикам, что хотя
Маяковский часто шутил над Луначарским, но он его
уважал, потому что Луначарский был по-настоящему
культурным человеком, ценил больших поэтов,
много делал для того, чтобы облегчить их участь.
Народное отношение к Луначарскому передает
такой анекдот: «Кто сейчас министр культуры? –
Фурцева. – А кто был раньше на ее месте? – Раньше
был какой-то там Немченко. – А кто был раньше на
месте Немченко? – А раньше был Потемкин. – А кто
был раньше на месте Потемкина? – Бубнов. – А кто
был раньше на месте Бубнова? – Луначарский. – А
кто был раньше на месте Луначарского? –
Луначарский был на своем месте». Значит, все не на
своем месте, только Луначарский на своем.
Так вот, у Маяковского двойное отношение к
Луначарскому: он над ним подтрунивает, но тем не
менее всегда подтрунивает благожелательно.
Здесь о чем говорится? О том, что он – организатор
культуры: куда ни поедет, даже проездом в Боржом в
отпуск, и то что-то организует. А Терек
рассматривается как культурное начинание
Луначарского.
И дальше начинается перелом.
Хочу отвернуть
заносчивый
нос
– но действует сила природы, ее мощь,
обаяние, ее красота –
Хочу отвернуть
заносчивый
нос
и чувствую:
стыну
на грани я,
овладевает
мною
гипноз,
воды
и пены играние.
Обратить внимание стоило бы на
полнозвучность этой строфы. Первая строфа весьма
бледная в звуковом отношении:
Из омнибуса
вразвалку
сошел,
поплевывал
в
Терек с берега,
– никак не скажешь, что звуки ликуют. А
тут – звуки начинают ликовать:
Хочу отвернуть
заносчивый
нос
и чувствую:
стыну
на грани я,
овладевает
мною
гипноз,
воды
и пены играние.
Вот башня,
револьвером
небу
к виску,
разит
красотою
нетроганой...
Насыщено сонорными, насыщено звонкими
согласными, большое количество взрывных. Сам
Терек в этом отношении – заводила, потому что в
его названии два взрывных, два гласных и
посередке сонорный [р].
Поди,
подчини ее
преду
искусств –
Петру Семенычу
Когану.
Петр Семенович Коган – критик,
вульгарный социолог. Сейчас его работы никто не
читает, потому что они были эфемерные мотыльки,
которые исчезли вместе со своим временем.
Неталантливый был человек, поэтому о Когане
Маяковский пишет более или менее дружелюбно,
ненавидеть его было не за что, но тем не менее и
без того сочувствия и дружеского расположения,
которые чувствуются в обращении к Луначарскому.
Стою,
и злоба взяла
меня,
– вот перелом, вдруг – переоценка
ценностей: под влиянием этой мощи Терека, мощи
скал возникает мысль о том, что есть ценности –
ценности красоты, эстетические, подлинное есть –
и мнимое.
Стою,
и злоба взяла
меня,
что эту
дикость и
выступы
с такой бездарностью
я
променял
на славу,
рецензии,
диспуты.
Мнимость того мира, в который был
погружен Маяковский, стала ему ясной:
Мне место
не
в «Красных нивах»,
а
здесь,
и не построчно,
а
даром
реветь
стараться в
голос во весь,
срывая
струны
гитарам.
«Красная нива» – журнал, очень
талантливый, который вел Воронский, потом
расстрелянный3. Это первый
советский толстый журнал, «Красная нива». Причем
людям на первых порах даже не пришло в голову, что
название «Красная нива» страшно безвкусно: нива
бывает зеленой, когда злаки <?> всходят, а
представить ее красной – это в высшей степени
уродливо.
Тем не менее этот журнал был очень хороший.
Поскольку Воронский был знаком с Лениным, в
каком-то смысле друг, Ленин некоторые свои
статьи, такие, как «Лучше меньше, да лучше», давал
в этот журнал, они там появлялись впервые. Как раз
статьи, которыми Ленин подготавливал нэп.
Так что журнал имел положительную репутацию, но
Маяковский решителен: не в «Красных нивах» ему
вести всякие дикуссии, а здесь, и не построчно, а
даром.
Я знаю мой голос:
паршивый
тон,
но страшен
силою
ярой.
Кто видывал,
не
усомнится,
что
я
был бы услышан Тамарой.
У Лермонтова Тамара зовет к себе
путника:
На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух...
А Маяковский сам ревет Тамаре, чтобы она
его позвала.
Царица крепится,
взвинчена
хоть,
величественно
делает
пальчиком.
Но я ей
сразу:
–
А мне начхать,
О рифме я потом немножко скажу, но
смотрите – просто не в силах стерпеть, чтобы не
сказать: смотрите, какая изобретательная рифма у
Маяковского! Взвинчена хоть – начхать.
Неравноударная, разные слоги: последний – и не
последний. Взвинчена хоть – хоть безударное,
в слове начхать – слог хать ударный. И
неравносложная: на-чхать – и че-на-[-хът’].
Но я ей
сразу:
–
А мне начхать,
царица вы
или
прачка!
Дальше – строфа шутливая, ну, скажем, о
хорошем отношении к прачкам:
Тем более
с
песен –
какой
гонорар?!
– жалуется поэт читателю.
А стирка –
в
семью копейка.
А даром
немного
дарит гора...
Дарит гора, даром дарит гора –
смотрите, опять пиршество звуков:
А даром
немного
дарит гора:
лишь воду –
поди,
попей-ка! –
Взъярилась царица,
к
кинжалу рука.
Козой,
из берданки
ударенной.
Звуки взметнулись, звуки сами
взъярились. И сразу снижение энергии звуковой:
Но я ей
по-своему,
вы
ж знаете как –
под ручку...
любезно...
–
Сударыня!
Чего кипятитесь,
как
паровоз?
Это поразительный звуковой перепад! То
энергия колоссальная звуковая:
Взъярилась царица,
к
кинжалу рука.
Козой,
из берданки
ударенной.
То:
Но я ей
по-своему,
вы
ж знаете как –
под ручку...
любезно...
–
Сударыня!
Чего кипятитесь,
как
паровоз?
Мы
общей лирики лента.
Я знаю давно вас,
мне
много
про вас...
Смотрите, опять какая рифма: паровоз
– и про вас. А вот эти слова: Мы общей
лирики лента – если б я вел урок по
Маяковскому, а я очень любил вести уроки по
Маяковскому... Я помню, директриса пришла ко мне
на урок, она на все ходила уроки, а не специально
на урок по Маяковскому, наверное, вдруг какой-то
ученик сидит на задней парте и читает
Маяковского. Ух, как взвилась директриса – козой,
из берданки ударенной! «Вы слушаете такой
вдохновенный урок, и вы не обращаете внимания!» Я
сидел и сладко улыбался: вдохновенный урок! Но
вообще было приятно. Вы знаете, я заметил: когда
хвалят, часто бывает приятно.
Маяковский сейчас многими воспринимается с
подхихикиванием, но, думаю, как поэт он остался. И
вот эта замечательная строчка:
Мы
общей лирики лента.
Это Лермонтов и Маяковский – они общей
лирики лента, они внутреннее самодвижение,
внутреннее развитие русской культуры. Внешне как
бы шутливо идет речь, а это слова высокого пафоса:
Маяковский, который много сделал для
развенчивния классики, для того, чтобы
оттолкнуться от шаблонного, мертвого восприятия
классики, здесь признает, что его исток – это
русская классическая поэзия: Мы общей лирики
лента.
Он клялся,
что
страстью
и
равных нет.
Ну, это телеграфный стиль Маяковского: равных
Тамаре, конечно.
Таким мне
мерещился
образ твой.
Любви я заждался,
мне
30 лет.
Почему заждался? Ну, потому
что отношения Лилии Брик и Маяковского – всех
очень интересуют, и все лезут к ним – отношения
простые.
Вот сейчас вышла переписка Маяковского и Лилии
Брик – Б.Янгфельдт выпустил на Западе, <а
сейчас, наверное, и у нас в России издана>4. Эти отношения – думают, что
это была любовь втроем: Осип Максимович Брик,
Лилия Юрьевна Брик и Владимир Владимирович
Маяковский. Все: как же это они там втроем
устраивались? Устраивались очень просто. В 14-м
году Лилия Брик заявила своему мужу, венчанному,
Осипу Максимовичу Брику, что их брак распался, –
и все. И на этом дело прекратилось. Они остались
друзьями, но брака их не было. А был гражданский
брак с Маяковским. Вот к тому времени, когда это
стихотворение написано, эта капризная Лилия Брик
сказала Маяковскому, чтобы он больше «не
чеплялся». Что она сама по себе, а он сам по себе.
Так что это сказано именно, так сказать, в
соответствии с фактами:
Любви я заждался,
мне
30 лет.
Полюбим друг друга.
Попросту.
Да так,
чтоб скала
распостелилась
в пух.
От черта скраду
и
от бога я!
Ну что тебе Демон?
Тут Маяковский перескочил от одной
Тамары к другой, к Тамаре из поэмы.
Фантазия!
Дух!
К тому ж староват –
мифология.
<...> Я кончил,
и
дело мое сторона.
И пусть,
озверев от
помарок!...
Озверев от помарок – это цитата из
Пастернака, он в одном стихотворении говорит, что
пишет, озверев от помарок5.
про это
пишет себе
Пастернак,
а мы...
соглашайся,
Тамара!
<...> К нам Лермонтов сходит,
презрев
времена.
Сияет –
«Счастливая
парочка!»
<...> Налей гусару, Тамарочка!
Лермонтов на самом деле был гусар, так
что это безошибочно.
Вот, я думаю, об этом и может быть рассказ:
ниспровергатель классических авторитетов,
Маяковский признается в том, что для него
Лермонтов, хотя он с ним шутливо разговаривает,
дорог и близок: Мы общей лирики лента.
Вместо фальшивых ценностей: суета, все эти
журнальные рецензии, диспуты, обличения друг
друга (в рецензиях Маяковского все время травили,
при жизни он не находил в печати признания), – все
это суета, неполноценный мир. А полноценный мир –
это торжество природы. Это торжество чувства
любви, признание первенства чувства – вот
возрождение подлинных авторитетов в этом
стихотворении.
Теперь все-таки надо сказать о том, что
это блестящий стих! Это паузный амфибрахий.
Начинается вне амфибрахия. Разговорный стих, как
будто больше тактовик, чем силлаботоника:
От этого Терека
в
поэтах
истерика.
Я Терек не видел.
Большая
потерийка.
Из омнибуса
вразвалку
сошел,
поплевывал
в
Терек с берега,
совал ему
в
пену
палку.
– здесь амфибрахия нет6.
Че-го же хо-ро-ше-го?
Пол-ный
раз-вал!
Шу-мит,
как Е-се-нин в
у-ча-стке,
Как бу-дто бы
Те-рек
со-рга-ни-зо-вал,
про-ездом в Бор-жом,
Лу-на-чар-ский.
Хо-чу от-вер-нуть
да
за-нос-чи-вый нос...
Я говорю да там, где пропуск
слога <необходимого по схеме размера>:
Хо-чу от-вер-нуть
да
за-нос-чи-вый нос
и чу-вству-ю:
сты-ну
на гра-ни я,
о-вла-де-ва-ет
да
мно-ю
гип-ноз,
во-ды
да
и пе-ны игра-ни-е.
Далее эти паузы усиливаются:
Сто-ю,
и да зло-ба
взя-ла да ме-ня,
что эту да
ди-кость
и вы-сту-пы
с та-ко-ю без-дар-ность-ю
я
про-ме-нял
на сла-ву,
ре-цен-зи-и,
дис-пу-ты.
Мне ме-сто
не
в «Крас-ных да ни-вах»,
а
здесь...
Почему же это не звучит? Амфибрахий,
дактиль, анапест – это некрасовские размеры.
Почему же <стих Маяковского> не поется?
Хочу-у-у отверну-у-уть зано-о-осчивый
но-о-ос
И чу-у-увствую: сты-ы-ыну на гра-а-ани я...
Чисто механически можно петь, но не
поется; а почему? А потому, что <в этом
стихотворении> две системы пауз: одна система
пауз – это пропущенные слоги, а другая система
пауз – это разрыв на строки. Обычно не
обязательно строго следовать этим разрывам, но, в
общем, надо им следовать. Когда я печатал для вас
текст, то к концу я почувствовал, что мне не
хватает места, и я некоторые разорванные у
Маяковского строчки просто слил, поставил только
знаки разделов – и почувствовал, что это
совершенно неестественно получается. Ну, вот,
например, я написал:
Мы общей лирики лента.
Я знаю давно вас, мне много про вас...
Но ведь явно звучит уродливо, если это
слить в одно.
Я знаю давно вас,
(нужен разрыв)
мне
много про вас...
Ясно, что разрывы эти надо соблюдать.
Теперь обратите внимание на рифмы Маяковского.
Ну вот: на грани я – составная рифма – играние.
Взвинчена хоть – начхать. Хоть он и в
новой коже, но сердце у него все то же. Можно это
читать [хот’], и можно [хът’], можно этот
союз читать с [о] безударным, либо с [ъ]. Вот
здесь – [хът’] надо: взвинчена [хът’].
<Если> взвинче[нъхот’] и [нач’хат’] –
рифма тогда пропадает.
Взвинче[нъхот’] – [нач’хат’], паровоз
– про вас. Это консонанс, когда ударные гласные
не совпадают.
Образ твой – попросту. Смотрите, какая
вереница звуков совпадает, но совпадение
неполное.
Получается, я бы сказал, сюжет рифмы. Как в сюжете
бывает: то победа, то поражение. То совпадают
звуки – победа, то расходятся – поражение.
Сколько в этом большом стихотворении
грамматически тождественных рифм? Обратите
внимание: грамматически тождественная рифма
может быть уместна, хороша, направлена на
содержание, но самостоятельного эстетического
значения не имеет.
Гулял – пропал, пришел – ушел, идет – метет,
паровоз – воз. Это грамматические рифмы. Есть
такая шутка: можно все рифмовать, но ботинки и
полуботинки рифмовать не надо. Потому что там
не только грамматическое, но уже лексическое
совпадение.
Пусть ваши ученики ищут, сколько во всем
стихотворении Маяковского грамматических рифм:
то есть существительное в именительном падеже
единственного числа рифмуется с другим
существительным в той же грамматической форме.
Глагольная форма – с такой же грамматической
формой.
Оказывается, глагольных рифм нет!
Нос – гипноз – одна грамматическая рифма.
Выступы – диспуты. Но смотрите, какая игра
звуков! Перестановка звуков: получается
совпадение всех звуков, но они по-разному
расставлены. Вы-с-т-у-п-ы – ди-с-п-у-т-ы. Ну,
значит, это вторая <грамматическая> рифма, но
очень изобретательная.
В пух – дух. Кажется, грамматическая, на самом
деле и это нет, потому что в пух, хотя и
пишется врозь, но это наречие, а дух – это
существительное. Значит, грамматическая рифма,
по существу, отсутствует: вот эти три случая, и то
один из них сомнительный: наречие – и дух.
Страшная изобретательность!
Можно, я бы сказал, играть в рифму Маяковского.
Какая рифма особенно, по-вашему, изобретательная?
Сторона – Пастернак, – один скажет; помарок
– Тамара, – другой скажет. Пусть ученики
исследуют рифмическую изобретательность
Маяковского.
Выходит, у Маяковского получились весы. С одной
стороны, в области ритма – амфибрахий, но с
вольностью: он позволяет себе не вполне
следовать требованию амфибрахия, но это
восполняется повышенной требовательностью к
рифме. А рифма должна быть страшно
изобретательной. Значит, если допустил где-то
известное ослабление ритмического движения, то в
другом случае надо это восполнить большей
изобретательностью. Все.
<Воспоминание о Дне Победы>
[В конце лекции, которая читалась 8 мая 1996
г., студенты поздравили М.В. Панова, бывшего
фронтовика, лейтенанта, командира
истребительного танкового батальона, с Днем
Победы, а он по их просьбе рассказал о конце войны
на фронте.]
Я вам скажу очень просто. Войска
наши вошли в Австрию, и в горной местности – там
начинались уже предгорья Карпат (со смехом:
не бойтесь, я коротко расскажу). Карпаты – это
горы, поэтому окопы сближены. Ну, ненависть
невероятная! Вот сейчас вышел роман об этом о
самом, о Власове... память мне отказывает...
«Генерал и его войско» – не помните автора? Ну,
вот сейчас он только что недавно напечатан7... И там будто бы, как только
начальство заглядится, то власовцы и Советская
армия готовы были брататься.
Совершенное вранье! Власовцы – это были
снайперы, которые убивали советских солдат, и
ненависть была страшная! Если снайпер время свое
пропустит и не успеет уйти, так солдаты штыками
их закалывали. Не давали уйти. И даже в плен не
брали. Так вот, ненависть огромная. Ночью
подымаешь на палке цигарку – в распилке; вот она
горит – немцы начинают хлестать пулями по
цигарке, думают, что это человек виден.
И вдруг – в одно майское утро – окопы, между ними
травка майская, замечательная травка, уже
довольно высокая, вдруг – солдат перемахнул
через бруствер – и пошел по траве! Это было – что
он, с ума сошел?! Это такое же чудо, как хождение
Христа по водам! Не может быть! Невероятно! Мы
просто остолбенели. И ни одного выстрела! (Плачет.)
Мы поняли: война кончилась. Все.
8 мая 1996 г.
Публикация Л.Б. ПАРУБЧЕНКО.
Комментарии С.И. ГИНДИНА
1 Строки,
заключенные в квадратные скобки, при чтении были
опущены лектором. – Прим. публикатора.
2 Это предложение
М.В. Панова спорно: амфибрахическая основа
ритма лучше проявляется при словарном ударении
омнибуса. – Прим. ред.
3 Ошибка памяти
М.В. Панова. Критик и прозаик Александр
Константинович Воронский (1884–1937) был редактором
не «Красной нивы», а первого советского толстого
журнала «Красная новь». Кстати, именно в «Красной
нови» в № 2 за 1925 г. было впервые опубликовано
разбираемое стихотворение Маяковского. – Прим.
ред.
4 См. Янгфельдт Б.
Любовь это сердце всего: В.В. Маяковский и
Л.Ю. Брик. Переписка, 1915–1930. М.: Книга, 1991 – Прим.
ред.
5 Упоминание о
Пастернаке, как кажется, выполняет в
стихотворении Маяковского более серьезную
функцию, чем цитирование короткого выражения.
Это упоминание – отсылка к вступительному
стихотворению книги Пастернака «Сестра моя
жизнь», озаглавленному «Памяти Демона» и
начинающемуся строками
Приходил по ночам
В синеве ледника от Тамары...
Таким упоминанием Маяковский, по
существу, расширял ту «общей лирики ленту», о
которой убедительно говорится в публикуемой
лекции М.В. Панова: «лента» связывала его не
только с классиком Лермонтовым, но и с глубоко
почитаемым современником – Пастернаком. – Прим.
ред.
6 Это утверждение
М.В. Панова не вполне точно. В цитируемых
начальных строках действительно не соблюдается
в точности схема амфибрахия, и тем не менее
амфибрахическая основа в них явно чувствуется.
«Лишние» безударные слоги после некоторых
ударений не мешают этому, так же как лишний слог в
строке из «Цыганской венгерки» с голубыми ты
глазами, моя душечка не помешал выше самому
М.В. Панову признать ее за анапест. У
Маяковского ощущению размера помогает еще и
«лесенка»: каждый раз после «лишних» безударных
слогов устраивается новая «ступенька», которой
отсчет амфибрахической схемы начинается как бы
заново. Прим. ред.
7 Речь идет о
романе Георгия Владимова «Генерал и его армия».
Слова будто бы в следующей фразе показывают, что
М.В. Панов судил о нем по чужим отзывам, скорее
всего по резко критической статье В.Богомолова в
газете «Книжное обозрение» в канун 50-летия
Победы в 1995 году. Сам Георгий Владимов упреки в
том, что он стремился обелить Власова и якобы
изображал «братание с власовцами», считал
заказными и отвергал с негодованием, см.:
Владимов Г.Н. «Когда я массировал
компетенцию...» (ответ В.Богомолову) //
Владимов Г.Н. Генерал и его армия. М.: Книжная
палата, 1997. С. 420–424, 436–440. – Прим. ред.
|