Свидетель, летописец и учитель

Дмитрий Сергеевич Лихачев – единственное и неповторимое явление русской истории и культуры. Судьба провела его почти через весь ХХ век, сквозь все его эпохи и сломы. На этом пути его не миновала, пожалуй, ни одна из бед, выпавших нашему народу: тюрьма, лагерь, ленинградская блокада, безвременные утраты близких. Совесть, вера и нравственная сила помогли ему выстоять. Он не только не сломился, а совершил предназначенное, открыв для современников мир древнерусской литературы, создав большую научную школу.

Но значение Д.С. Лихачева шире даже его научного подвига. Ум, наблюдательность, внутренняя дисциплина не дали ему растерять увиденное и пережитое, а дар слова и дар общения с людьми в конце жизни позволили поведать людям о своем веке. Телевизионные выступления и книга воспоминаний привели Дмитрия Сергеевича едва ли не в каждый российский дом, сделав другом и советчиком миллионов сограждан.

Сегодня его наследие – наша сокровищница, обладающая огромным воспитательным потенциалом. На текстах Лихачева можно воочию показать новым поколениям и то, что может вытворять жизнь с человеком, и что сам человек может сделать в жизни. Показать, как, не поддаваясь истории, самому стать ее творцом, воплощением неумирающего духа своего народа. Научить ценить, беречь и приумножать культуру.

Нужно, чтобы не только произведения Лихачева, адресованные юношеству, но и фрагменты самых сложных и больших его книг пришли в школу. Сегодня мы предлагаем вам два таких фрагмента из его поздних сочинений.

Лихачев считал задачей филологии учить такому пониманию текстов, которое за языковыми значениями умеет увидеть отразившуюся в текстах жизнь. Вот почему, кроме отрывка о значениях слов, мы выбрали отрывок о вещи, называемой старинным и нечастым сегодня словом тулуп.

Д.С. ЛИХАЧЕВ

ЯЗЫК – СОЗИДАЮЩЕЕ НАСЛЕДИЕ

Из доклада «Культура как целостная динамическая среда»

Точное и неукоснительное следование всем особенностям какого-либо стиля – удел людей малоталантливых. Сотворчество автора, читателя, зрителя, слушателя – это только первая ступень единства культуры, единства ее материала.

Хочу обратить ваше внимание на то, что язык народа не просто выражает мысль, наблюдения, служит средством коммуникации и т.д. Язык сам по себе прежде всего творец, созидатель; ведь то, что не имеет названия, для человека не существует. И с этой точки зрения несколько наивный, быть может, библейский рассказ о том, как Бог повелел человеку дать имена всем животным, чрезвычайно важен.

Русский язык в силу ряда обстоятельств необычайно богат. Он создавался на огромной территории, заселенной различными племенами и народностями, благотворное влияние на его развитие оказал церковнославянский язык. По мнению Алексея Александровича Шахматова и многих других специалистов, наш литературный язык, по существу, язык церковнославянский, в который лишь введены элементы русского народного языка.

С моей точки зрения в язык входят и некоторые ставшие уже символами культурные явления, например, не только поговорки, пословицы, фразеологизмы, отдельные выражения и цитаты из басен Крылова, из «Горе от ума», из пьес Островского, произведений Лескова, из русских романсов и опер, но и целые образы: Обломов, Фамусов, Репетилов, Скалозуб, Митрофанушка и так далее. К языку относится все увиденное «глазами языка» и созданное языковым искусством. В русское языковое сознание через живопись, музыку, переводы, через греческий и латынь вошли понятия и образы мировой литературы. Созданная русским языком культуросфера (если можно так сказать, используя выражение Вернадского) была необычайно богата, однако сейчас она катастрофически быстро бледнеет. Происходит это не только потому, что язык перестал творить и «видеть» многие явления. С исчезновением некоторых из них исчезает и слово. Вот, допустим, слово учтивость. В пассивном языке оно еще существует. Мы понимаем, что оно означает, но очень редко его произносим. Гибнет слово, и исчезает само явление, которое с ним связано.

Обратите внимание на такой чрезвычайно любопытный факт. Ни один из типов, созданных великими русскими писателями Грибоедовым, Гоголем, Крыловым, Фонвизиным, не исчезает из литературы. У Салтыкова-Щедрина, например, действуют Репетилов, Скалозуб, Чичиков, Митрофанушка. Они продолжают жить в новой среде, у них рождаются дети, внуки, которые, в свою очередь, становятся чрезвычайно характерными для своей эпохи. Если проанализировать русскую литературу с этой точки зрения, то есть с точки зрения литературной традиции, то вся она предстанет как единое огромное литературное произведение.

(1994)

ВЕЩЬ, ОТОРАЯ ГРЕЕТ, КОГДА ОСТАЕШЬСЯ ОДИН

На Соловках у меня был овчинный полушубок, его привезли мне родители, когда приехали на свидание. Настоящий романовский полушубок – их так называют по старинному городу на Волге, в котором их столетиями делали. Романовские полушубки славились на всю Россию. Этот полушубок очень помог мне тогда выжить – не меньше, чем окружавшие меня люди. А потом, уже в ленинградскую блокаду, он спас меня от верной смерти. Голодный, сутками морозной зимой в неотапливаемой квартире я лежал, завернувшись в него, или писал, высунув из рукавов только кончики пальцев. У него очень длинные рукава, это сделано еще в традициях древнерусской одежды, чтобы согревать руки. С этим связана известная русская поговорка: «работать спустя рукава», то есть кое-как, не освободив руки, не «засучив рукава». Но я-то в блокаду работал именно спустя рукава, только так можно было писать.
Недавно дома мы перебирали вещи, и я вновь достал свой полушубок. Оказалось, он очень хорошо сохранился. Даже не побит молью. Я надел его и удивился, как он до сих пор удобен. Получается, что я прожил с ним всю жизнь, хоть пользовался им и нечасто. Когда надо было выжить. Почему он опять появился? Неужели приходит время, когда я снова должен буду его носить?

<...>

Почему овчинный полушубок – самая близкая мне вещь?
Как раз в это время к нам приехал фотограф из «Огонька», он и снял меня в таком виде.
Хорошо иметь в жизни вещь, которая греет. Которая сопровождает тебя всю жизнь, когда ты остаешься один, когда остается надеяться только на себя. Мне кажется, у Пушкина такой вещью был его халат, у Гоголя – конечно, шинель, у Толстого – его «толстовка». Ну а для русского интеллигента нашего столетия – лагерный бушлат. Но мне повезло больше. У меня все-таки не бушлат, а полушубок. Вещь более теплая и не столь безрадостная.

<1992>