УЧЕНИЕ С УВЛЕЧЕНИЕМ

Чего мне не хватает
в учебниках по русскому языку

Когда академик В.Арнольд выступил на страницах «Литературной газеты» со статьей «Образовательная яма», мы с учениками, обсудив ее, солидаризировались с ученым, ответив подборкой откликов под названием «Вопли из ямы» (он – 11–17 декабря 2002 г., мы – 12–18 марта 2003 г.). В частности, мои питомцы, студенты колледжа № 17 архитектуры и менеджмента в строительстве, писали о катастрофически низком уровне грамотности:

«Я с первого класса... перебивалась с двойки на тройку по русскому языку. Сколько со мной мучилась мама: и сама занималась, и к репетитору водила вплоть до 11-го класса, но я так и осталась безграмотной... Наверное, так и буду до конца жизни писать с ошибками... Мне бы хотелось, чтобы мои дети не были такими безграмотными, как я», – сетует одна.

«В моей группе русский язык действительно хорошо не знает никто. Все мы выходцы из разных школ, но ни в одной из них не сумели научить детей грамотно писать по-русски», – обобщает другая.

А третья ищет причину подобного всенародного бедствия в учебнике: «...когда заглянешь в учебник, не всегда поймешь, чего от тебя хотят. Элементарное задание так сформулируют, что приходится долго ломать голову, пока не “расшифруешь” его... правило так заумно написано, что не сразу поймешь, в чем его смысл...».

Четвертая предъявляет претензии к программе: «И сейчас в нас продолжают закладывать некие аморфные термины, тогда как и азов родного языка не знает практически никто. Интересно же выглядит человек, который знает, что такое ассонанс, но пишет не пришел слитно».

А в этом году наиболее грамотная девочка высказалась так: «...учебник должен быть построен в форме игры с учеником... должен быть доступен и интересен... Красиво украшенное блюдо всегда повышает аппетит!».

Что меня не устраивало во всех учебниках по русскому языку, которыми в разные годы приходилось пользоваться? Явное превалирование теории (нередко – ненужной или по крайней мере необязательной) над тренировочными упражнениями и грамматическая (орфографическая или пунктуационная) «вивисекция» художественных текстов, будь то проза или поэзия. По-моему, одинаково кощунственно составлять схемы разбора или анализировать членение на абзацы в эпизодах предсмертных мук Базарова или гибели Лизы Бричкиной, а также выхода из Брестской крепости последнего ее защитника и искать «оксюморон» в стихах модернистов или «перелагать» «Маленького принца» в косвенную речь (все это – в учебниках для старшеклассников А.И. Власенкова, и Л.М. Рыбченковой, и Д.Э. Розенталя). К тому же во всех попадавших мне под руку учебниках не много занимательного и почти полностью отсутствует юмор.

Но вместе с тем в них есть и то, что можно «взять на вооружение». Так, в серии учебников под редакцией М.В. Панова уместно использованы черновики Пушкина, тексты Гоголя, Грина и Н.Матвеевой, занимательные книги К.Чуковского и Л.Успенского, доступно изложены правила (в частности, то, каким никак не могут овладеть «взрослые дяди и тети», выступающие по радио и телевидению: Надеть одежду. Одеть Надежду). Власенков, Рыбченкова и Розенталь насыщают свои учебники фрагментами классических и лучших современных книг, как художественных, так и литературоведческих.

В «Практической стилистике» того же Розенталя привлекают упражнения на исправления стилистических «ляпсусов» и пародия В.Ардова под исчерпывающим названием «Суконный язык». Приведу ее полностью:

«Лица, ходящие по траве, вырастающей за отделяющей решеткой, ломающейся и вырывающейся граблями, а также толкающиеся, приставающие к гуляющим, бросающие в пользующихся произрастающими растениями, подставляющие ноги посещающим, плюющие на проходящих, пугающие имеющихся детей, ездящие на велосипеде, заводящие животных, загрязняющих и кусающихся, вырывающие цветы и засоряющие, являются штрафующимися».

Пародийные материалы встречаются и в учебниках под редакцией М.В. Панова (пародия на Маяковского – в пособии для 7-го класса), и в книге К.Чуковского «Живой как жизнь» (пародия З.Паперного и М.Розовского).

Занимательные материалы можно встретить в книгах самых разных авторов. В самом начале года я обычно представляю своим ученикам два рассказа К.Чапека: «Поэт» и «Эксперимент профессора Роусса». Оба, основанные на детективном сюжете, уже этим заинтересовывая ребят, прививают им вкус к образному языку и предостерегают от языковых шаблонов и штампов. В самом деле, разве не выразительно, говоря об улице, употребить выражение: Дома в строю темнели сквозь ажур, о времени дня: Рассвет уже играл на мандолине, о заре: Краснела дева? И, наоборот, разве хорошо злоупотреблять «постоянными эпитетами»: если дуб, то непременно могучий или лесной великан, если учреждения, то соответствующие, если горизонт, то пасмурный, а если стихия, то разбушевавшаяся?

У популярнейшего отечественного автора Б.Акунина я беру из сборника «Сказки для идиотов» стилистически виртуозную «Проблему-2000. Типа святочный рассказ» и предлагаю, слушая ее, выписать, а затем «перевести» жаргонизмы (типа, конкретная, реальный, кинул, подсел, напрягла, пацан, ствол, не въехал, в натуре, базар, пурга, наезд, мочить, быки, бабки, счетчик, телка, тачка, валенок, адекватно, арбуз, тащусь, зеленая, геморрой, догоняла, врубился и т.д.).

А у Кривина есть «Карманная грамматика», и в ней много остроумно обыгранных правил (не зря автор в свое время преподавал литературу и русский язык):

«Частицы Бы, Ли, Же... вполне самостоятельны и пишутся отдельно от других слов... Хоть все они – служебные слова, но у каждой свой характер, поэтому ведут они себя в тексте по-разному. Бы – мечтает. Ли – сомневается. Же – утверждает» (Служебные слова).

«Мягкий знак давно и безнадежно влюблен в букву Ш. Он ходит за ней, как тень, из слова в слово, – но все напрасно... Не смягчается буква Ш, несмотря на все старания Мягкого знака... Но он ничего не может с собой поделать и всякий раз снова становится рядом с буквой Ш – в глаголах второго лица или в существительных третьего склонения» (Мягкий знак).

«Буква Б – далеко не последняя буква в алфавите. Прислушайтесь, как звучит. Не правда ли, звонко?.. Буква П – дальняя родственница. Родственница, потому что у нее с буквой Б одинаковое губное происхождение, а дальняя – потому, что, в отличие от Б, стоит буква П где-то на задворках алфавита. Не очень-то зазвучишь в таком положении! Но попробуйте поставить букву П перед звонкой. Уж тут-то она зазвучит! Ни дать ни взять – буква Б, вторая буква алфавита!.. Буква П обрела наконец право голоса. Буква П может свободно звучать – в ее положении это позволено» (Глухие и звонкие).

Частица не – упрямая частица,
Все повернуть по-своему стремится.
Ты хочешь счастья,
А она придет –
И выйдет все
Как раз наоборот.
С такой частицей
Нет опасней дружбы:
Она убьет
Неверием своим.
И то, что нужно,
Станет вдруг ненужным,
А то, что плохо, –
Не таким плохим.
Но если ты
Ослаб и утомился,
И о порывах юности забыл,
Притих,
Осел,
Ну, словом, примирился,
Как говорят,
С годами поостыл,
Частица не – упрямая частица –
На этот случай может пригодиться.
На помощь поскорей
Ее зови.
Она тебе придаст
Неутомимость,
Непримиримость,
И неукротимость,
И силу нестареющей любви (Частица Не).

Насколько же слабее стихотворение О.Григорьева из учебника для 6-го класса:

Сидоров хотел выпить молоко,
Перевернул бутылку над кружкой оловянной.
Но в кружку молоко не текло,
А крепко стояло, как брус деревянный.
– В чем дело? – спросил Сидоров в окно
У метущей двор тети Глаши.
– Видно, молока время истекло
И настало время для простокваши.

Неужели нельзя было найти лучший пример для иллюстрации глаголов в прямом и переносном значении?

У того же Кривина есть пьеса-сказка «Бумажная Роза». Казалось бы, в ней есть все для того, чтобы занимательно представить диалог, тем более между неодушевленными предметами: Пепельницей, Книгой, Штопором, Гвоздем, Орехом, Кактусом. Но сила Кривина – в лаконизме, а эта в свое время расхваленная сказка неправомерно растянута и прямолинейно дидактична. И я обращаюсь к сатирическим пьесам Е.Шварца, нестареющему дарованию которого в этом году исполнилось сто десять лет. В его наиболее известных, многократно экранизированных, в свое время даже запрещенных произведениях есть блещущие юмором примеры диалога и полилога:

– Верно я говорю, ослик? (Осел шевелит ушами.) Ушами я разговаривать не умею. Давай поговорим, ослик, словами. Мы знакомы мало, но раз уж работаем вместе, то можем и помяукать дружески. Мучение – ждать молча. Помяукаем.

– Мяукать не согласен...

– Как ты можешь есть колючки?.. В траве попадаются, правда, съедобные стебельки. А колючки... сухие такие!

– Ничего. Люблю острое.

– А мясо?

– Что мясо?

– Не пробовал есть?

– Мясо – это не еда. Мясо – это поклажа. Его в тележку кладут, дурачок.

– А молоко?

– Вот это я в детстве пил. Это приятно вспомнить. Утешительно. Мать добрая. Молоко теплое. Сосешь, сосешь. Рай! Вкусно!

– Молоко и лакать приятно.

– Лакать не согласен. (Дракон – перед боем Ланцелота с Драконом.)

– Арбузы, арбузы! Кусками!

– Вода, вода, ледяная вода!

– А вот – ножи для убийц! Кому ножи для убийц?!

– Цветы, цветы! Розы! Лилии! Тюльпаны!

– Дорогу ослу, дорогу ослу! Посторонитесь, люди: идет осел!

– Подайте бедному немому!

– Яды, яды, свежие яды! (Тень – первое знакомство Ученого с совсем особенной страной – шум улицы и отдельные голоса.)

Вряд ли смотревшие по телевизору любую из экранизаций «Тени» (их не менее трех) запомнили вышеприведенный диалог. А «Дракон» вообще существует лишь на сцене Кукольного театра (по телевидению показывали лишь фрагменты). Во власти учителя-словесника вызвать интерес к драматургии Е.Шварца.

В его распоряжении и литературоведческие статьи, демонстрирующие глубину анализа и силу аргументации авторов. Учебники, о которых сказано выше, включают в себя фрагменты известнейших статей (например, «Луч света в темном царстве» Н.А. Добролюбова). Мне кажется более эффективным знакомить учеников с неизвестными им авторами и текстами (как делают Власенков и Рыбченкова, включая в учебник обширный отрывок из статьи В.Лакшина о Л.Толстом). Возражая против «вивисекции» художественных текстов грамматическими заданиями и составлением разного рода схем, я считаю полезным – по крайней мере в «учебниках для взрослых» (будь то старшеклассники или студенты специальных учебных заведений) – делать это (конечно, соблюдая меру) на материале критических статей и книг, желательно не столь хрестоматийных, как затертые до дыр, входящие во все учебники и шпаргалки тексты В.Белинского, Н.Добролюбова и Д.Писарева (у последнего я имею в виду статью «Базаров», а не более образную и яркую с моей точки зрения – «Реалисты»).

Ниже приведу многократно использованные мною в качестве диктантов или материалов для комментированного письма цитаты из книг и статей, в скобках указывая возможные задания, подсказанные грамматическим своеобразием избранных фрагментов. Начну с книги Г.А. Гуковского «Пушкин и проблемы реалистического стиля», давно ставшей раритетом (во многом – из-за трагической судьбы репрессированного автора, виднейшего литературоведа и методиста). Цитируемое далее во многом помогает понять, почему «Евгений Онегин» – «энциклопедия русской жизни». Вот что сказано о главных героях романа:

«Быт дан у Пушкина... в порядке объяснения людей, как база формирования их характеров, их идейного содержания. Так, бытовой фон образует картину воспитания Онегина, как и контрастную ей картину воспитания Татьяны.

Онегин воспитан средой, типом культуры, историческим укладом жизни общества; его воспитание закономерно, исторично. Оно может стать основой трагедии скорее, чем сатиры. Воспитание Онегина лишено национальных основ. Жизнь молодого Онегина чужда жизни страны и народа... Онегин живет в светском Петербурге, городе искусственном, городе моды, а не обычая, городе власти, а не народа. Среда Онегина – даже не весь Петербург, а именно “свет”, то есть условное объединение людей, посторонних нации... Сущность этой среды предопределяет возможность двух отношений к ней: либо подчинение этой среде, то есть путь отрыва от национально-народной жизни; либо восстание против нее, борьба с ней; вторым путем пошли декабристы, пошел и сам Пушкин, первый путь, даже если на него станет хороший по натуре человек, дает Онегина.

Татьяна чужда семье Лариных, но она сформирована средой, только эта среда – не семья Лариных, а русская деревня, народная поэзия, няня – с одной стороны – и... романтические книжки – с другой... Образ Татьяны определен органическим складом народной жизни и фольклора. С первых слов о Татьяне ее образ окружен представлениями о старине, о девичьей, о вкусах простолюдинов, причем не противостоит этим представлениям, а как бы сливается с ними. Она полюбила, и именно тут, рядом с нею, оттеняя ее, возникает образ няни, простой русской крестьянки, женщины из народа... Новое событие в жизни Татьяны: грядущее свидание с Онегиным. Мучительное волнение Татьяны опять изображается на фоне фольклорного мотива... Эта песня девушек...» (Здесь есть материал для объяснения членения на абзацы, для повторения безударных гласных, проверяемых и не проверяемых ударением, непроизносимых согласных, н и нн, точки с запятой, двоеточия и тире.)

Статья И.И. Виноградова «Философский роман Лермонтова» впервые была опубликована в «Новом мире» в 1964 году и с тех пор в значительном сокращении печатается в качестве предисловия к школьным изданиям «Героя нашего времени». В ней – главное объяснение трагедии Печорина его безверием и индивидуализмом:

«...все-таки был этот человек чем-то удивительно близок, была в нем какая-то несомненная притягательная сила, какое-то будоражащее душу, загадочное, но властное обаяние. Нет, это было не просто обаяние сильной личности, крупного, яркого характера, всегда способного взволновать юношеское воображение. И не просто гипнотическое очарование, которым притягивает к себе человеческий ум, особенно юношеский, все непонятное, загадочное, необычное, непознанное. Это было ощущение высокой духовной значимости.

...источник всех “возмутительных” принципов Печорина – именно в его безверии... Таковы истоки печоринского индивидуализма... Глубокий, безысходный скепсис, всеобщее и полное отрицание, разъедающее сомнение в истинности добра вообще, в самой правомерности существования гуманистических идеалов – вот действительный крест печоринской души, ее гнетущая ноша...

...в облике Печорина есть тоже нечто истинно героическое... Печорин не ищет себе оправдания ни в чем... он сам подлинный творец своей судьбы, какова бы она ни была, и может гордиться этим. В этом гордом веянии суверенного человеческого духа, в этой безраздельной полноте ответственности за свои поступки, которую Печорин берет на себя перед всем миром, он человек, действительно достойный называться человеком...

...путь индивидуализма противоречит природе человека, ее действительным запросам». (Можно предложить не только объяснить членение на абзацы, но и составить план фрагмента, здесь есть слова на запоминание, имена собственные и нарицательные, не и ни, н и нн, частицы, однородные определения, сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, обособленные определения и различные виды многоточия.)

Статья А.Д. Синявского «В тени Гоголя» опубликована в его двухтомнике, в котором он выступает под нашумевшим в свое время (в связи с процессом над ним и Ю.М. Даниэлем) псевдонимом А.Терц. Я беру из нее в какой-то мере пророческий фрагмент о Чичикове как предтече «новых русских»:

«Ведь это Гоголь в качестве палочки-выручалочки поднес России... Чичикова. Чичиков, единственно Чичиков способен сдвинуть и вывезти воз истории... как раз недостача человеческого лица, съеденного напрочь делячеством, одноклеточность всего существа и состава... оказывались гарантией, что он и никто другой послужит генератором историческому прогрессу. В тех условиях Чичиков был откровением, был, если хотите, нуждой и надеждой общества... Вся эта веками копившаяся потребность России в двигателе, в железном дельце приводит неукоснительно к Чичикову, который поистине вытянет повозку, застрявшую в мякине где-то на полпути к идеалу. Уж он-то не свернет, не обабится. Но будет ради рубля, безо всякого понукателя, сам всех торопя и толкая, не зная отпуска, ни совести, ни любви, всецело замещенных рефлексом приумножения, тащить и двигать вперед... Подлец, почти антихрист, а между тем на нем-то – на его изобретательной, не иссякающей жадности – свет клином сошелся... посреди тюфяков, пустобрехов ему отводится место энергетического потенциала страны, незаменимой тягловой силы, причем – не притянутой за уши, не вывезенной из-за границы, но зародившейся в подворотне, в навозе... Чичиков!.. Кто, кроме Гоголя, мог так страшно, так далеко глянуть в глаза реальности?.. он везет... без него не обошлась, не прогремела бы вдохновенная тройка... и на нем, на окаянном, постылом, все в ней вертится и несется в неоглядную даль... Но прижмите ему интерес, уберите целковый...» (Здесь – не и ни, н и нн, ь и ъ, приставки, частицы, слова на запоминание, а из пунктуации – причастные и деепричастные обороты, придаточные и вводные предложения и слова.)

И, наконец, Достоевский. В моей «копилке» – цитаты из Ю.Юзовского, Л.Гроссмана, И.Золотусского, В.Кирпотина, Ю.Карякина. Из книги последнего «Достоевский и канун XXI века», вышедшей в 1989 году, я и беру материал для диктанта под названием «В чем преступление Раскольникова?» (вопрос, затруднительный для многих моих коллег и большинства учеников):

«Если Раскольников хочет убить процентщицу, чтобы отомстить за Лизавету, чтобы помочь потом Лизавете, то почему же он убивает эту Лизавету?.. Почему не задумываясь готов к тому, чтобы Миколка вместо него на каторгу пошел?..

“Два разряда”, “высшие и низшие”, “собственно люди” и “нелюди”... А куда отнести близких: сестру и мать? Тоже к “низшему”? К “нелюдям”?

Теория “двух разрядов” – даже не обоснование преступления. Она сама уже и есть преступление. Она с самого начала решает, предрешает, в сущности, один вопрос: кому жить, кому не жить?

Однако к какому разряду относится Лизавета? Ясно – к “низшему”. Значит, ею можно пренебречь, то есть, в частности, убить... для того, чтобы произнести “новое слово”? Выходит, что убийство это, хотя и “нечаянное”, непредвиденное, произошло все-таки закономерно, по теории... Непредвиденное убийство? Очень даже предвиденное, предопределенное, предумышленное теорией “двух разрядов”... Теория эта сначала “низший разряд” в “нелюди” зачислила, а на практике сама из человека “нелюдя” делает...

А подвернись на месте Лизаветы Соня? Убил бы? И последний вопрос, самый страшный: а случись (пусть один шанс из миллиарда) на месте Лизаветы сестра, мать? Убил бы?» (Это живой, эмоциональный текст, он заставляет задуматься о главном в произведении, и сегодня отнюдь не устаревшем; из орфографических сложностей в нем не и ни, союзы, частицы, приставки, из пунктуационных – обилие вопросительных предложений, кавычек, двоеточий, вводных слов.)

За пределами статьи осталось многое. В частности, возможности новых предметов, и прежде всего курса «Русский язык как средство общения». Когда-нибудь напишу об опыте «проб и ошибок» в методическом обеспечении этого курса в зависимости от будущей специальности студента специального учебного заведения. Пока же резюмирую главное: многое в сложившейся системе преподавания русского языка давно пора менять. И главное с моей точки зрения – сделать уроки по этому предмету интересными, развивающими, органически связанными с его самым близким «родственником» – литературой.

Ф.А.  НОДЕЛЬ,
канд. пед. наук,
преподаватель-методист,
колледж № 17 архитектуры и менеджмента в строительстве,
г. Москва