Первые задачи, специально направленные на обучение пониманию текстов, опубликованы в пособии «Когда книга учит»1 и посвящены в основном работе с книгой, с учебными текстами. Постепенно расширялся состав задач и области их применения отдельным сборником2. В 2001 г. вышел задачник-практикум для 8–11-х классов. Сегодня понятие «филологическая задача» имеет уже и комплексное психолого-педагогическое обоснование3. Обучение специальным приемам понимания начинается в младшей школе4. Филологические задачи построены на материале реальных текстов, и материалом для наблюдения и понимания в них служит, как правило, фрагмент текста, или «точечный контекст». Небольшой объем материала позволяет работать с текстом не экстенсивно, «вширь», но «вглубь», то есть интенсивно. Да и механизмы восприятия художественного текста удобнее всего формировать как раз «в лабораторных условиях», на доступных для непосредственного обозрения примерах. В дальнейшем умения и навыки могут быть перенесены на чтение и восприятие любого художественного текста. Задачи нацелены на прояснение «темных мест», осмысление, понимание, поскольку «основная обязанность филолога именно в том и состоит, чтобы понимать решительно все» (Г.О. Винокур). И самое главное – задачи обучают различным приемам и способам работы с текстом – тем умениям, которыми владеют сами филологи. Понимание любого текста требует от читателя множества умений: определять значение слова в контексте и осмыслять его, «распутывать» грамматическую конструкцию, прогнозировать, заполнять «скважины», сворачивать перифразы, восстанавливать эллипсисы, отличать «факт» от «мнения», отслеживать логику, включать ассоциативный план, воссоздавать предмет в воображении, удерживать информацию в памяти и т.д. и т.п. Известно, насколько важным для правильного понимания художественного текста является различение таких категорий, как «автор», «образ автора», «повествователь», «герой». Не секрет, что часто ученики принимают слово рассказчика за прямое слово автора, видят прямую оценку там, где она опосредована сложной системой взаимоотношений персонажей. По результатам ЕГЭ 2006 г. вновь был сделан вывод о «недостаточной сформированности таких умений и навыков анализа текста, как умение анализировать рамочные компоненты, различать автора, рассказчика и героя; умение аргументировать собственное мнение; умение использовать средства выразительности»5... К речи «от автора» нужно относиться так же внимательно, как и к прямой речи героев, потому что в «прямом» (на первый взгляд) повествовании тоже могут быть скрыты «голоса». Это значит: прежде чем рассуждать об «образе автора» и тому подобных литературоведческих категориях, надо проделать некоторую лингвистическую работу. Примерно такую, какую описывает Е.В.Падучева в статье, посвященной исследованию нарратива (несобственно-прямого говорения, нарративный жанр – повествовательный жанр). Пример касается реконструкции образа рассказчика. Разбирается самое первое предложение «Пиковой дамы». Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Эта фраза странным образом режет слух. Например, кажется, что будет лучше, если убрать однажды. Есть работа В.Ю. Розенцвейга (насколько нам известно, не опубликованная) о переводах «Пиковой дамы» на французский язык, из которой выясняется, что из шести переводов идея «однажды» сохранена только в одном, причем самом плохом. В английском переводе Р.Эдмондс эта фраза переведена как I was a card party in the rooms of Narumof <...>, то есть однажды тоже опущено. Если же оставить однажды, то надо изменить порядок слов: Однажды у конногвардейца Нарумова играли в карты. Разгадку этой фразы мы находим у В.В. Виноградова. Все становится на свои места, если в это предложение вставить мы: Виноградов констатирует в этой фразе присутствие повествователя, который как бы причисляет себя к тому же кругу, что и играющие (сохранившиеся наброски ранней редакции свидетельствуют, что вначале повесть действительно имеет форму повествования, ведущегося от первого лица»)6. Итак, чисто «литературоведческое» знание о том, что повествователь изначально принадлежит к кругу играющих, возникает не иначе, как из анализа порядка слов в первом предложении. Разбирая этот и многие другие контексты, Е.В. Падучева делает вывод, имеющий прямое отношение не только к тенденциям развития науки, но и к школьному образованию: «На этих примерах видно, какие задачи должна решать лингвистика нарратива: факты типа тех, которые были выявлены В.В. Виноградовым, должны перестать быть «ценными наблюдениями», «гениальными догадками» и прочее. Такого рода сведения о семантике текста должны получаться в результате тривиального лингвистического анализа – вроде анализа по членам предложения». Однако технологии такого «смыслового» лингвистического анализа не описаны или по меньшей мере не систематизированы. И все-таки не нужно ждать, пока появится полный список таких технологий. Надо как можно чаще показывать учащимся, что обоснованные выводы о содержании какого-либо текста можно получить только «посредством тщательного анализа самой словесной ткани литературного произведения» (В.В. Виноградов). Чтение и понимание «любого» текста и текста «эстетического» различаются тем, что полноценное восприятие художественного текста предполагает повышенное внимание к любому элементу формы, будь то знак препинания, расположение строк или звукопись, – поскольку в искусстве «все значимо». Об этой стороне психологии искусства писал Л.С. Выготский: «В том, как автор рассказывает эти события, каким языком, каким тоном, как выбирает слова, как строит сцены, описывает ли он сцены или дает краткое изложение их итогов, приводит ли он непосредственно дневники или диалоги своих героев или просто знакомит нас с протекшим событием, – во всем этом сказывается тоже художественная разработка темы…»7. Внимание к форме, в которой запечатлен художественный текст, – непременное условие его понимания. Л.В. Щерба, автор знаменитых «Опытов лингвистического толкования стихотворений», предостерегал литературоведов от опасности «рассуждать об идеях, которые они, может быть, неправильно вычитали из текста». Но, кажется, многие ученики именно так и поступают: берутся рассуждать об «идеях», не поняв смысла сказанного в тексте. Более того, они черпают «идеи» даже не из текста, а из многочисленных интерпретаций в учебниках или из готовых «золотых сочинений», а чтение оригинала подменяют ознакомлением с его «кратким пересказом». В сегодняшних условиях учителю бывает трудно побудить учеников прочитать произведение, ничего в нем не пропуская. Один из возможных выходов из этого положения мы видим в том, чтобы составлять специальные учебные задачи на сравнение текста произведения с «кратким пересказом». Такие задачи должны мотивировать учащихся читать полные, а не сокращенные, а тем более пересказанные произведения. Приведем две такие задачи, составленные на материале романа М.Лермонтова «Герой нашего времени». Задача 1Возможно, вы пользовались пособиями типа «Вся русская литература в кратком изложении» или знаете об их существовании. В одном из них мы увидели приведенный ниже пересказ. Определите, какому фрагменту текста он соответствует и во сколько примерно раз сокращен текст романа по сравнению с пересказом. Вскоре Казбич похищает Бэлу. Печорин и Максим Максимыч преследуют его, стреляют, но Казбич, ранив Бэлу кинжалом, уходит. (При определении границ фрагмента обязательно учтите, что дальше в пересказе идет следующая информация: Через два дня Бэла умирает.) Подумайте, есть ли в этом пересказе искажения смысла. Решение Фрагмент начинается словами Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас и заканчивается словами Да притом она ему давно-таки нравилась. Мы включаем сюда не только рассказ Максима Максимыча о событиях, но и его ответ на вопрос Печорина: – Да объясните мне, каким образом ее похитил Казбич? В пересказ все «объяснения», естественно, не вошли. В пересказе сразу за Казбич... уходит следует сообщение Через два дня Бэла умирает. Это уже другая тема, и этот фрагмент текста мы уже не включали. Текст сокращен почти в 36 (тридцать шесть!) раз: компьютер помог подсчитать, что в романе этот фрагмент содержит 605 слов, в пересказе же – всего 17. Довольно значительные искажения смысла при такой краткости были неизбежны. Во-первых, исчезла вся «детективность» сюжета: Вдруг выстрел... Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение...… Опрометью поскакали мы на выстрел...… Или: «Не стреляйте! – кричу я ему. – Берегите заряд; мы и так его догоним». Или: Он что-то нам закричал по-своему и занес над нею кинжал…... Детективность создается, кстати, и тем, что рассказ о событиях иногда как бы намеренно затягивается: Я тогда поравнялся с Печориным и кричу ему: «Это Казбич!..». Он посмотрел на меня, кивнул головою и ударил коня плетью. Или: Но выстрел раздался, и пуля перебила заднюю ногу лошади: она сгоряча сделала еще прыжков десять, споткнулась и упала на колени; Казбич соскочил... – картина показывается нам подробно, во всех деталях, как в замедленной съемке. Во-вторых, неточно слово стреляют: выстрелов было всего два, и они были разные. Одним Печорин ранил лошадь Казбича, другим Максим Максимыч ранил самого похитителя: Медлить было нечего: я выстрелил, в свою очередь, наудачу; верно, пуля попала ему в плечо, потому что вдруг он опустил руку... Слово стреляют слишком обобщенное, чтобы точно передать ситуацию: можно ведь представить себе и интенсивную перестрелку с обеих сторон… Самое главное несоответствие пересказа (Вскоре Казбич похищает Бэлу) и текста состоит в том, что герои истории очень долго не знают, что похищена именно Бэла и что сделал это именно Казбич. События развиваются очень динамично, и мы вместе с героями лишь постепенно догадываемся, что на самом деле произошло. Как в настоящем детективе. Вот как это сделано: …смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле...… Дальше: И наконец я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед собою. И наконец: Казбич соскочил, и тогда мы увидели, что он держал на руках своих женщину, окутанную чадрою…... ...Это была Бэла…... Максим Максимыч очень увлеченно рассказывает историю похищения Бэлы. В ходе рассказа он и выдвигает версии того или иного развития событий (измучена ли была у Казбича лошадь или хуже наших, только, несмотря на все его старания, она не больно подавалась вперед), и выражает свои тогдашние чувства (например, жалости и сочувствия к Казбичу: Я думаю, в эту минуту он вспомнил своего Карагеза...). Комментируя, Максим Максимыч даже подпускает шпильки (Уж эта молодежь! вечно некстати горячится...) Все это делает рассказ «живым» и, конечно, не может быть сохранено в пересказе. Наконец, в пересказе нет ничего о том, как вел себя Печорин во всей этой истории с похищением. Стало уже штампом, что Печорин равнодушно относится к женщинам или манипулирует ими. К моменту описываемых событий Печорин, считается, достаточно охладел и к Бэле. Но вот мы читаем, как напрасно Печорин целовал ее холодные губы – ничто не могло привести ее в себя. Пересказ лишает нас возможности различать нюансы психологического состояния и характера Печорина. Считать ли это искажением смысла? Скорее потерей… Данная задача требует от ученика не только формального сравнения объема двух текстов, но и побуждает проанализировать, как выражена одна и та же информация: как именно описано «похищение», как – «преследование»… Сравнение пересказа и оригинала с необходимостью приводит к выводу, что уничтожение художественной формы делает текст содержательно, эмоционально и психологически беднее. Фрагмент повести «Максим Максимыч», который мы взяли за основу следующей задачи, начинается словами: – А кто твой господин? – и заканчивается: Не прошло десяти минут, как на конце площади показался тот, которого мы ожидали. Работа с небольшим, помещающимся на странице фрагментом привычна на уроках литературы – это «анализ текста», который можно проводить с разной степенью детализации. И, конечно, глубина любого текста практически неисчерпаема. У Власа Дорошевича в рассказе «Маленькие чиновники» есть замечательная ироническая иллюстрация этого тезиса: «...а “Слово о полку Игоревом” Е.В. Барсов вот шестьдесят седьмой год разбирает, четырнадцать томов написал, и все еще, кажется, первое предложение разбирать не окончил». Поэтому различные аспекты «анализа текста» удобнее распределять по нескольким небольшим задачам. Задача 2Перечитайте эпизод из повести «Максим Максимыч», начиная с того момента, где слуга назвал имя своего господина (– Что ты? что ты? Печорин?.. Ах, боже мой!.. да не служил ли он на Кавказе?.. – воскликнул Максим Максимыч, дернув меня за рукав) и заканчивая появлением Печорина (Не прошло десяти минут, как на конце площади показался тот, которого мы ожидали). В одном из пособий типа «Вся русская литература в кратком изложении» эта ситуация передана так: Старик рад предстоящей встрече, с нетерпением ждет ее, а Печорин все не идет. Какая часть смысла, на ваш взгляд, сохранилась, а какая потеряна? Решение Сохранился только самый общий смысл, пересказ отвечает на вопрос «что происходит?». Старик действительно рад, действительно ждет встречи, а Печорин действительно все не идет. Возразить тут нечего, но и почувствовать, как это происходило, нельзя. То, насколько велика радость Максима Максимыча, что именно стоит за словами с нетерпением ждет, мы по пересказу понять не можем. Смысл старик рад предстоящей встрече передается в тексте несколькими способами. На что нужно обратить внимание? 1. На несвязность эмоциональной речи Максима Максимыча: – Что ты? что ты? Печорин?.. Ах, боже мой!.. <...> Ну так!.. так!.. <...…> Экой ты, братец!.. Да знаешь ли?.. 2. На однотипные конструкции – в основном это вопросы, начинающиеся с частицы да: да не служил ли…; Да знаешь ли?.. Да где же он сам…?; Да не зайдет ли…? 3. На характерные слова автора: воскликнул; в глазах сверкала радость. 4. На экспрессивность жестов: дернув меня за рукав, <...…> ударив дружески по плечу лакея, так что заставил его пошатнуться... Жесты особенно важны: согласитесь, в них есть некоторое нарушение «приличий», что говорит о высшей степени взволнованности Максима Максимыча. Простое и нейтральное слово рад передать эти тонкости состояния не может. В сцене разговора с лакеем есть и такой смысл, который совершенно упущен в пересказе. Старик не только рад, он еще и гордится таким знакомством. Более того, он стремится показать, что «соответствует» такой дружбе: мгновенный переход от были приятели к были друзья закадычные с психологической точки зрения говорит о том, что герой хочет повысить свой «статус» в глазах и рассказчика, и лакея. Зачем Максиму Максимычу так самоутверждаться? Вопрос остается открытым. Смысл, которому в пересказе соответствует выражение с нетерпением ждет встречи, тоже понес большие потери. Заметим, с чего начинается фрагмент, описывающий ожидание встречи: – Ведь сейчас прибежит!.. – сказал мне Максим Максимыч с торжествующим видом, – Пойду за ворота его дожидаться... И «торжествующий вид», и особенно «сейчас прибежит» не случайны: Максим Максимыч ждет встречи не только для того, чтобы поговорить с человеком, с которым жил вместе около года, получить информацию о жизни Печорина от него самого, но и для того, чтобы подтвердить (в глазах рассказчика!), что он занимал большое место в жизни Печорина и был дорог ему: …говорил о своей с ним дружбе и еще час тому назад был уверен, что он прибежит, как только услышит его имя. Посмотрим, как смысл «с нетерпением ждет» развивается в тексте романа по ходу нашего чтения. Итак, Максим Максимыч сел за воротами на скамейку. Он дважды отказывается от чая, причем раз–сразу после реплики рассказчика Смотрите, ведь уж поздно, холодно... – даже такой аргумент не действует. Когда же Максим Максимыч все-таки зашел выпить чаю, то, во-первых, сначала оправдал Печорина (видно, что-нибудь задержало), а во-вторых, отнесся к чаепитию как к досадной необходимости, отвлекающей его от главного дела: наскоро выхлебнул чашку, отказался от второй и ушел опять за ворота в каком-то беспокойстве…... Рассказчик описывает ситуацию так, что Максим Максимыч становится похож на увлеченного чем-то ребенка: Уже было поздно и темно, когда я снова отворил окно и стал звать Максима Максимыча, говоря, что пора спать; он что-то пробормотал сквозь зубы; я повторил приглашение, – он ничего не отвечал. Домой Максим Максимыч приходит уж очень поздно. Все его действия выдают в нем неспокойное состояние духа и даже, может быть, раздражение: Он бросил трубку на стол, стал ходить по комнате, шевырять в печи, наконец лег, но долго кашлял, плевал, ворочался... На вопрос он отвечает, тяжело вздохнув. (Раньше рассказчику явно было, что старика огорчало небрежение Печорина, но с нашей точки зрения от огорчения трубку не бросают и не плюют – это делают с досады.) Утро вечера мудренее не стало: На другой день утром я проснулся рано; но Максим Максимыч предупредил меня. Я нашел его у ворот, сидящего на скамейке. Упорство Максима Максимыча поистине удивительно: так ждет влюбленный… Рассказчик тоже заметил, что Максим Максимыч как будто помолодел: получив обещание, что за ним пришлют, если Печорин придет, Максим Максимыч к коменданту не просто «пошел» или «отправился», а побежал, как будто члены его получили вновь юношескую силу и гибкость. Вывод? Пересказ, тем более такой краткий, не может дать представления о том, как происходили события и что чувствовали люди, в них участвовавшие. Слово с нетерпением лишь обозначает состояние героя, но тот, кто не читал всей сцены, по одному этому слову не сможет увидеть на мысленном экране, как Максим Максимыч наскоро выхлебнул чашку и опять убежал сидеть на своей скамейке и ждать, ждать… Решение (самостоятельное или полученное из ответа) подобных задач позволит ученику приобрести такое свойство филолога, как «уметь осознать и использовать для толкования все лингвистические указания текста» (В.П. Григорьев). Важно, что ни один из элементов формы не разбирается как «вещь в себе», – мы стараемся не вести «наблюдений ради наблюдений», и анализ любой мельчайшей детали организован стремлением понять и объяснить, из чего это понимание складывается. Свою задачу мы видим в том, чтобы разрабатывать такие задания на материале художественного текста, в которых лингвистический анализ приводил бы к прояснению содержания текста, к пониманию сути эстетического эффекта, создавал основу для последующих литературоведческих и иных обобщений. 1 Граник Г.Г., Бондаренко С.М., Концевая Л.А. Когда книга учит. М., 1991. (Последнее издание – 2007.) 2 Граник Г.Г. Литература: Задачник-практикум для 8–11-х кл. / Сер. «Учимся понимать художественный текст» / Г.Г. Граник, Л.А. Концевая, С.М. Бондаренко, С.А. Шаповал. М., 2001. 3 Шаповал С.А. Понимание текстов как результат решения учебных филологических задач: автореф. дисс. на соискание степени канд. психол. наук / С.А. Шаповал. М., 2006. 4 См.: Граник Г.Г., Соболева О.В. Путешествие в Страну Книги: Задачник по литературному чтению. В 4 кн. М., 2003–2006. 5 Итоги Единого государственного экзамена в Москве в 2006 году / Сер. «Инструктивно-методическое обеспечение содержания образования в Москве» / Отв. редактор Л.Е. Курнешова. М., 2007. С. 53. 6 Падучева Е.В. В.В. Виноградов и наука о языке художественной прозы / Е.В. Падучева // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 49. 1995. № 3. С. 40. 7 Выготский Л.С. Психология искусства / Л.С. Выготский. СПб., 2000. С. 219. С.А. ШАПОВАЛ, |
