УЧЕНИЕ С УВЛЕЧЕНИЕМ

Продолжение. См. № 24/2008

Литературный маскарад

9

Хагрид застонал и пошевелился.

– Ноги мои... – прокряхтел он. – Пощупай, как там.

Гарри протянул руку и, ощупывая, провел по его ноге ладонью от колена и ниже.

– Кости... – хрипел Хагрид. – Кости есть еще?

– Есть, есть, – соврал Гарри. – Не суетись.

На самом деле прощупывалась только коленная чашечка. Ниже, до самой ступни, нога была как резиновая палка, ее можно было узлом завязать.

– Врешь ведь, – сказал Хагрид. – Зачем врешь? Что я, не знаю, не видел никогда?

– Колени целы, – сказал Гарри.

– Врешь ведь, наверное, – сказал Хагрид с тоской. – Ну ладно. Ты только меня вытащи. Я тебе все. Философский камень. Карту нарисую. Все ловушки укажу. Все расскажу...

Он говорил и обещал еще что-то, но Гарри уже не слушал его. Он смотрел в сторону шоссе. Прожекторы больше не метались по кустам, они замерли, скрестившись на том самом мраморном обелиске, и в ярком голубом тумане Гарри отчетливо увидел согнутую фигуру, бредущую среди крестов.

10

На пустынной равнине невдалеке от города стоял высокий и нескладный дом. А в доме жили Наф-Наф, Ниф-Ниф и Нуф-Нуф. Наф-Наф был самый старший, Ниф-Ниф – самый красивый, а Нуф-Нуф – самый прожорливый из них троих. И были они поросята, но надо сказать, что эти трое были все же не такие злые, как многие другие поросята. Больше всего на свете им нравилось просто сидеть у себя дома и ничего не делать.

У них и домашнее животное было, в котором сочеталось приятное с полезным. Кто, как ты думаешь? Волк! Для волка он был довольно послушный и, можно сказать, вполне безобидный. Правда, однажды он откусил Ниф-Нифу большой палец на ноге. Но Наф-Наф говорил, что это не так уж важно, потому что, когда Ниф-Ниф в сапогах, этого все равно никто не видит.

Ну а Ниф-Ниф, конечно, обиделся на волка.

– Волк у нас все-таки не такой, как надо, – ворчал он.

– А я тебе скажу: волк – самое полезное и приятное из всех домашних животных, – возражал ему Наф-Наф.

– Что полезное я и сам знаю, – отвечал Ниф-Ниф. – Но когда тебя пытаются съесть, то это не очень-то приятно, даже если отъедают самую малость.

– Просто день был такой неудачный – волк у нас был голодней, чем всегда, – вмешивался Нуф-Нуф; уж кто-кто, а Нуф-Нуф знал, что такое быть голодным.

11

Роберт был шотландцем, поэтому он только добродушно свистнул (мальчик-англичанин сказал бы, что девчонки вечно надоедают) и вернулся к сестре.

– И зачем ты надела эти башмаки, глупенькая? У тебя есть кожаные, почти неношеные. Твои деревянные и то лучше этих.

– Что ты, Роберт! Или ты забыл? Ведь отец бросил в огонь мои хорошие новые башмаки, прямо в горящий торф. Не успела я оглянуться, как они уже совсем скорежились. В этих я еще могу кататься на коньках, а в деревянных нет. Ну, подвязывай, только осторожней...

Роберт вынул из кармана ремешок; что-то напевая, он стал на колени рядом с Мери и принялся подвязывать ее «конек», затягивая ремень со всей силой своих крепких молодых рук.

12

Мастер

Что ж, хорошо?

Алоизий

Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Ты, Мастер, бог, и сам того не знаешь;
Я знаю, я.

Мастер

Ба! право? может быть...
Но божество мое проголодалось.

Алоизий

Послушай: отобедаем мы вместе
В трактире Золотого Льва.

Мастер

Пожалуй;
Я рад. Но дай схожу домой сказать
Жене, чтобы меня она к обеду
Не дожидалась.
(Уходит.)

13

– Ну, – заговорил Бендер и сразу поглядел так, словно стоял перед взводом, – тэк-с. Там, стало быть, в порядке... У доктора – сыпной тиф и прочее. Ты, Зося, – сестра... Козлевич, ты за медика сойдешь – студента... Ушейся в спальню... Шприц там какой-нибудь возьми... Много нас. Ну, ничего...

Звонок повторился нетерпеливо, Варвара дернулась, и все стали еще серьезнее.

– Успеется, – сказал Бендер и вынул из заднего кармана брюк маленький черный револьвер, похожий на игрушечный.

– Вот это напрасно, – сказал, темнея, Паниковский, – это я тебе удивляюсь. Ты-то мог бы быть поосторожнее. Как же ты по улице шел?

– Не беспокойся, – серьезно и вежливо ответил Бендер, – устроим. Держи, Шура, и играй к черному ходу или к форточке.

14

Те же, Одиссей, Телемах и Евриклея.

Одиссей (Телемаху). Ты помни, только кураж и больше ничего.

(Оглядывается и раскланивается с некоторым изумлением; про себя.) Фу-ты, какая куча народу! Это что значит? Уж не женихи ли? (Толкает Евриклею и говорит ей тихо.) С которых сторон понабрала ворон, а?

Евриклея (вполголоса). Тут тебе ворон нет, все честные люди.

Одиссей (ей). Гости-то несчитанные, кафтаны общипанные.

Евриклея. Гляди, налет, на свой полет, а и похвастаться нечем: шапка в рубль, а щи без круп.

Одиссей. Небось твои разживные, по дыре в кармане. (Вслух.) Да что она делает теперь? Ведь эта дверь, верно, к ней в спальню? (Подходит к двери.)

Евриклея. Бесстыдник! говорят тебе, еще одевается.

Одиссей. Эка беда! что ж тут такого? Ведь только посмотрю, и больше ничего. (Смотрит в замочную скважину.)

Евримах. А позвольте мне полюбопытствовать тоже.

Антиной. Позвольте взглянуть мне только один разочек.

Одиссей (продолжая смотреть). Да ничего не видно, господа. И распознать нельзя, что такое белеет: женщина или подушка.

(Все, однако ж, обступают дверь и продираются взглянуть.)

Чш... кто-то идет!

(Все отскакивают прочь.)

* * *

(Одиссей, Пенелопа.)

Пенелопа (осматриваясь). Что, ушли? никого нет?

Одиссей. Ушли, ушли, никого.

Пенелопа. Ах, если бы вы знали, как я вся дрожала! Эдакого точно еще никогда не бывало со мною. Но только какой страшный этот Антиной! Какой он должен быть тиран для жены. Мне все так вот и кажется, что он сейчас воротится.

Одиссей. О, ни за что не воротится. Я ставлю голову, если который-нибудь из них двух покажет нос свой здесь.

15

– Так вот, дорогие мои друзья, и ты, Алик, – сказал Костя, – пред вами ученая собака Лобзик. Она умеет делать все: звонить по телефону, летать, печь булочки, разговаривать и поднимать ножку. Словом, все.

В этот момент щенок и в самом деле поднял ножку – как раз возле стула Алика, и на полу образовалась маленькая лужица.

– Теперь вы видите, что я не преувеличиваю: это действительно ученая собака.

– Ерунда! – сказал Алик и отодвинул свой стул от лужицы. – Любой щенок сделает такой фокус. Пусть этот Лобзик немножко поговорит. Это будет потруднее, ха-ха!

Костя обратился к щенку:

– Разве тебе трудно говорить, Лобзик?

– Нет, – ответил щенок. – Мне трудно говорить, только когда я курю сигару.

Ребята прямо подскочили от изумления. Казалось, говорит сам щенок. Но Витя все же решил, что за него говорит Костя.

И он даже обрадовался, потому что хотел иметь обыкновенную собаку, а не какую-то говорящую.

16

Узкими горными тропинками, от одного дачного поселка до другого, пробиралась вдоль южного берега Италии маленькая бродячая труппа. Впереди обыкновенно бежал, свесив набок длинный розовый язык, черный пудель Артемон, остриженный наподобие льва. У перекрестков он останавливался и, махая хвостом, вопросительно оглядывался назад. По каким-то ему одному известным признакам он всегда безошибочно узнавал дорогу и, весело болтая мохнатыми ушами, кидался галопом вперед. За собакой шел двенадцатилетний мальчик Буратино, который держал под левым локтем свернутый ковер для акробатических упражнений, а в правой нес тесную и грязную клетку со щеглом, обученным вытаскивать из ящика разноцветные бумажки с предсказаниями на будущую жизнь. Наконец сзади плелся старший член труппы – дедушка Папа Карло, с шарманкой на скрюченной спине.

17

– Не хочешь знать приятелей! Здравствуй, mon cher! – заговорил Афанасий Павлович, и здесь, среди этого петербургского блеска, не менее, чем в Москве, блистая своим румяным лицом и лоснящимися расчесанными бакенбардами.

– Вчера приехал и очень рад, что увижу твое торжество. Когда увидимся?

– Заходи завтра в артель, – сказал Звездич и, пожав его, извиняясь, за рукав пальто, отошел на середину гипподрома, куда уже вводили лошадей для большой скачки с препятствиями. <…> Он хотел подойти к своей лошади, но его опять задержал знакомый.

– А, вот Арбенин! – сказал ему знакомый, с которым он разговаривал. – Ищет жену, а она в середине беседки. Вы не видали ее?

– Нет, не видал, – отвечал Звездич и, не оглянувшись даже на беседку, в которой ему указывали на Арбенину, подошел к своей лошади.

18

Реми покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул.

«Я буду тебе табак тереть, – продолжал он, – Богу молиться, а если что, то секи меня, как сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь к приказчику сапоги чистить али заместо Маттиа в подпаски пойду. Синьор Виталис, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком на деревню бежать, да сапогов нету, морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, все равно как за матушку Барберен.

А Париж город большой. Дома все господские, и лошадей много, а овец нету и собаки не злые. Со звездой тут ребята не ходят и на клирос петь никого не пущают, а раз я видал в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие, даже такой есть один крючок, что пудового сома удержит. И видал которые лавки, где ружья всякие на манер бариновых, так что небось рублей сто кажное... А в мясных лавках и тетерева, и рябцы, и зайцы, а в котором месте их стреляют, про то сидельцы не сказывают».

Б.ИОМДИН,
О.ШЕМАНАЕВА,
г. Москва