ШКОЛА. УЧИТЕЛ. УЧЕНИК

Перемена

Рассказ

Звонок. Звонки-то у нас в школе особые – музыкальные. Не обычное, сверлящее мозг «дз-з-з-з-з-зинь-нь!», а разные популярные мелодии. Например, «От улыбки станет всем светлей». Само собой, в электронном кукольно-писклявом варианте. Кое-кто из третьеклассников начинает подпевать. Не без игривого веселья, конечно: звонок-то на перемену.

– У кого это там урок пения начался? – с будничной формальной строгостью осведомляюсь я.

– Это у Кирилла! У Кирилла! – оживляются ябедники.

Смущенный Кирилл глядит на меня с настороженной улыбкой. Рассердится Михал Михалыч или нет? Внезапно, с какой-то пугающей удалью, он вскакивает и кричит, выбрасывая к потолку сжатые кулачки:

– Перемена! Перемена! Перемена!

– Психованный! – неодобрительно бормочет умница-отличница Юля с первой парты.

– А ну сядь! – рявкаю я. Кирилл плюхается на место с глазами, в которых догорает восторг от собственного бесстрашия.

– Урок заканчивается, когда скажет учитель, – отчеканиваю я одну из пошлейших школьных формул. – Что за выходки? Или внезапно решил схватить двойку? Напоследок?..

Томительнейшая пауза. Притихший класс ожидает, чем разрешится эта полускандальная ситуация. А мне, по большому счету, все равно. Сам хочу поскорей на перемену: до смерти курить охота. Да и вообще нет вдохновения отчитывать симпатичного, в сущности, мальчишку со смышленой мордочкой. У Кирилла черные вихры, вечно всклокоченные, острый, вздернутый нос, черные глаза – бесхитростно-лукавые, откровенно плутовские… Но куда денешься? Ритуал нельзя нарушать – уважение ребят рухнет. Наверное.

– Вот еще один такой… Еще одна подобная… выходка, – говорю я, – и ты у меня опять запоешь… Но уже по-другому.

Доносится почтительное хихиканье тех, кто оценил мой угрюмый каламбур. Н-ну-с, остается сделать завершающий штрих – и в курилку.

– Все свободны, – вставая, произношу я. – И ты, Кирилл, тоже… пока…

– Пока! – радостно отзывается Кирилл и делает мне ручкой. Теперь уже засмеялся весь класс.

– Что значит – пока? – задохнулся я от ярости.

Вконец запутавшийся парень ошалело прижимает к животу ранец: он уже решил, что конфликт исчерпан, стал сгребать вещички, а тут – опять.

– Михал Михалыч сказал, что ты «свободен пока», – втолковывает ему добродушный Митрохин.

– А-а-а, – врубается Кирилл, – а я думал вы попрощались со мной…

– Прощаюсь. Но ненадолго, – пригрозил я напоследок.

В коридоре оживление. Две малышки несутся куда-то с рулонами бумаги в руках. На бегу они смешно выворачивают худенькие ножки. Известный хулиган Прокудин, пробегая мимо стенда с портретом Пушкина, подпрыгивает и с хищным рычанием пытается захватить в горсть ясный лик великого поэта. Осквернитель святыни тут же попадается. Пожилая, подсушенная многолетним стажем работы в школе Анастасия Викентьевна вцепилась ему в плечо.

– Эт-то что такое?! Эт-то что такое, я тебя спрашиваю?!.. Руки чешутся, да? Не можешь не нашкодить, да?

– Что случилось? – спрашивает рослая и унылая англичанка Ирина Анатольевна.

– Пушкин нам помешал, Ирина Анатольевна! – отзывается Анастасия Викентьевна, не ослабляя ястребиной хватки. – Пушкину только что по морде смазал…

– Проку-у-удин, – уныло пропела англичанка, – разве так можно?

Слава Богу, тут и без меня разберутся. Ныряю в учительскую, успевая подумать: «Эх, жалко Анастасии Викентьевне Дантес в руки не попался…».

Учительская. Магнитная доска с приказами и объявлениями. За столом проверяет диктанты молоденькая, источающая студенческий аромат Татьяна Александровна, Таня. Припав к белому айсбергу холодильника, спит глубоким сном полярника физрук Горохов. Проходя в подсобку, где разрешается курить, успеваю обменяться с Таней улыбками по адресу спящего физрука. Он немолод, дома не дает выспаться шестимесячный внук, да и сколько можно бодрствовать, в конце концов?

В подсобке пока никого. Плотнее прикрыть дверь – а то начнется: «Опять дымом тянет! Да что же у нас за курильщики такие!». Вынимаю портсигар, падаю в кресло. Затягиваюсь. Поплыл дым. Поплыли такие же бесформенные мысли. Взгляд механически уходит к окну, за которым нет ничего интересного. В раковину с тикающим звуком часов падают капли из крана…

– Ага, Михмих уже здесь!

Это вошла завуч по воспитательной работе Алла Владимировна. (Гос-споди! сколько же имен-отчеств приходится запоминать!) Она почти молода, энергична, решительна, носит гитлеровскую челку, курит, питает пристрастие к мини-юбкам. И вечно чего-то от меня хочет…

Завуч вошла не одна, за ней, как облако пара с мороза, вплыла тихая, дымчато-расплывчатая англичанка Ирина Анатольевна. Последняя молча опустилась на кушетку, закурила. Показалось – туман лег на болото. А Алла Владимировна села напротив меня, щелкнула зажигалкой, выдохнула вместе с дымом:

– Вы-то мне и нужны, Михмих.

Я, кажется, забыл представиться. Михал Михалыч, учитель рисования в начальной школе. Тридцать восемь лет. Прозвище – Михмих. Очень приятно.

Алла Владимировна выдерживает паузу. Смотрит в глаза, прикидывая, велики ли у нее сегодня шансы добиться от меня чего-нибудь.

– Скажите, вы готовы совершить подвиг?

Я насторожился. Опасливо прищурился.

– Нельзя ли поконкретнее, Алла Владимировна?

– Хотите конкретнее? – беглая затяжка, выдох по-дамски тонкой струйкой дыма. – Надо закрыть собой амбразуру. Нужен настоящий герой. Мы решили – вы наша последняя надежда. Готовы к подвигу?

– Алла Владимировна…

– Хорошо, я скажу прямо. Надеюсь, вы помните, что у нас школа имени… кого?

– Чехова, – говорю, – Антона Павловича.

– Так. Это вы помните. Уже хорошо. На юбилее школы будут разные мероприятия. Старшие классы репетируют спектакль по юмористическим чеховским рассказам. Средняя школа готовится к викторине «Сквозь волшебное пенсне»…

– Что-что? – изумился я.

– «Сквозь волшебное пенсне». Ну, это значит – «глазами Чехова». Взгляд на мир через призму чеховского творчества. То есть…

– Понял, понял. А почему пенсе – волшебное?

Завуч по воспитательной работе помрачнела.

– Н-ну потому… Я же сказала: взгляд Чехова на мир. Образ такой, понимаете? Чехов носил пенсне… Короче, не будем придираться к словам. Название утверждено, зафиксировано в документах. Директор поставил подпись. Это мы обсуждать не будем.

Я развожу руками, соглашаясь.

– Началка тоже должна что-то показать. Принять участие в юбилейных торжествах. Мы придумали программу вечера «Чехов и дети». Сценарий я вам потом дам. Там будет конкурс чтецов – кто лучше прочитает фрагменты из «Каштанки». Потом викторина «Вспоминаем Чехова» по рассказам «Ванька», «Детвора», «Мальчики». Кто-нибудь из ребят расскажет биографию Чехова…

– Извините, Алла Владимировна, но я пока не понимаю, какую амбразуру я должен закрыть.

– Объясняю. Нужен ведущий для чеховского вечера. Причем не просто объявляющий выступления, а попутно сообщающий что-то о жизни Антон Палыча, цитирующий его дневники, письма… в общем, нужен ведущий и одновременно исполнитель роли Чехова. Ведущий – Чехов, одним словом.

Помолчали. Она с тревожной ухмылкой. Я с кислой гримасой. Самый прикол, как говорят молодые, в том, что я внешне действительно смахиваю на Чехова: бородка, очки с цепочкой… Но, представив себе, как я выхожу на сцену и говорю: «Добрый вечер, я – Антон Павлович Чехов», я внутренне содрогаюсь.

– Ну вы же так похожи на Чехова! – с пронзительным учительским взвизгом восклицает завуч по воспитательной работе Алла Владимировна.

– Хорошо, что не на Маяковского, – проворчал я, – а то вы бы меня заставили застрелиться на очередном юбилейном вечере.

Англичанка, доселе молчавшая, прыснула в своем углу, поперхнулась дымом, закашлялась.

– Да ладно вам! – воскликнула завуч, ободренная моим, хоть и мрачноватым, но все же шутливым тоном. – Выдумали тоже – застрелиться! Не бойтесь, все нормально будет. Текст можете не учить, по бумажке прочитаете. И с ребятами у вас хороший контакт, – при вас они особо не расшумятся. Вы и одернуть можете наиболее опасных…

Англичанка Ирина Анатольевна вдруг завалилась на бок, затряслась в беззвучном хохоте.

– Ты чего, Ир? – удивилась Алла Владимировна.

– Я… я представила… – слова англичанки с трудом просачивались сквозь смех, из глаз каплями сока ползли слезы. – Я представила, как Михмих… ой, погодите…

– Ну все, завелась, – махнула рукой завуч. Англичанка была тиха, меланхолична, невозмутима, но если уж начинала иногда хохотать – унять ее не могло даже сообщение о том, что школа заминирована.

– Я… простите, Михал Михалыч, – борясь с удушьем, объясняла Ирина Анатольевна. – Я представила, как вы… в роли Чехова… кричите на вечере: «Прокудин, ты ищешь неприятностей?!».

Алла Владимировна фыркнула. Я же реагировал мудрой чеховской усмешкой. Потом сказал:

– Дайте хоть подумать пару дней.

– Время! Время поджимает, драгоценный наш Михмих! соглашайтесь. Миш, – она перешла на «ты» и даже как-то многообещающе выпятила бюст, – не подводи школу. Ты что думаешь, почему весь сыр-бор? На юбилей гостей позвали. Начальство приедет из администрации округа. Ответственнейшее мероприятие! Надо показать товар лицом. А наш товар – русская культура в лице Чехова. Покажем русскую культуру… лицом… Чехова…

Запуталась, бедная. На щеках проступил малиновый крап. Я вздыхаю. Я уже был и Лешим в новогоднем спектакле, и конферансье, и экскурсоводом по школе… Пес с ними, изображу и Чехова!

– Ну как, совершите подвиг?

– В человеке, – грустно ответил я, – все должно быть прекрасно…

– Йййесссс! – восторженно прошипела завуч, сделав рукой жест, точно резко потянула за веревку паровозного гудка. Затем сжала мне твердыми ладонями виски и сочно поцеловала в лоб.

– Ой! – вскрикнула англичанка, прекратив, наконец, беззвучные судороги смеха.

– Ну, Михмих, – голосом революционного комиссара сказала Алла Владимировна, – теперь не подкачай!

– Ладно.

Загасил окурок. Глянул на часы. Еще семь минут до звонка на урок. Какой у меня сейчас класс? Ах, да, 4-й «А». Эх-хо-хо-о-о…

Завуч с англичанкой уже обсуждают, от чего у кошек бывает понос.

– Ир, у моей, ты не поверишь, – каждые выходные! Может, потому, что муж целый день дома…

– Ал, а моя – на нервной почве. Вот если по телевизору показывают криминальные новости…

Выхожу из подсобки, набрасываю на плечо лямку моей сумки. Горькое ощущение отчего-то. Не хочется вникать, тем более скоро начнется урок. Настроиться надо.

В учительской новая мизансцена: физрук уже не спит, заполняет журнал со скорбным выражением лица. Тани нет. На столе распахнутая тетрадь с недопроверенным диктантом. Рядом – авторучка и надкусанная шоколадная конфета. На диване шепчутся о чем-то две учительницы. Временами одна из них стукает другую ладонью по колену и говорит: «Опять ты за свое!». И вновь они срастаются головами и шелестят, шелестят…

Изящная, как скрипичный ключ, учительница музыки говорит с кем-то по мобильнику, стоя лицом к окну.

– Адажио… Ты не понял, не «продажа», а «а-да-жи-о»…

Выхожу в коридор. Иду к 4-му «А». Слева и справа меня обтекает поток детей. Кто-то хватает меня за полу пиджака.

– Здравствуйте!

Сияющее ясноглазое мальчишеское лицо смотрит на меня снизу вверх, расплывается в улыбке.

– Здравствуй, Костя.

Убедившись, что я помню его имя, Костя блаженно закатывает глаза и уплывает куда-то с вереницей семенящих одноклассников.

Мельтешение детских головок. Приветственный кивок от школьного психолога Марианны, женщины закрытой, задумчивой, в темном свитере с воротником до нижней губы. Какой-то перезвон в голове и мысли о том, как я выйду на сцену в роли Чехова…

4-й «А». Половина ребят возится в коридоре, половина околачивается в классе. Кто-то здоровается со мной, кто-то нет. Сажусь за стол, вытаскиваю свои альбомы и тетради. Сегодня продолжаем иллюстрирование «Острова сокровищ». Я помню, на чем мы остановились. Знаю, что будем рисовать сегодня. Однако раскрываю свой «серьезный» учительский блокнот и притворяюсь, что обдумываю нечто важное, связанное с уроком. Зачем притворяюсь? Все просто. Кажется глупым сидеть без дела и таращить глаза на учеников. Они должны понимать, какой я занятой, вдумчивый и значительный человек. Не хочу, чтобы они видели меня праздно глазеющим по сторонам. Все просто.

Пара разудалых приятелей Вовка и Русик, обнявшись, приближаются ко мне.

– А чего сегодня рисовать будем?

– Начнется урок – узнаете, – говорю я с традиционной порцией учительского льда в голосе.

– Пиратов опять будем рисовать? – продолжает интересоваться бесхитростный белобрысый Русик.

Он, как и я, тоже лицедействует, притворяется. На самом деле он отлично знает, кого будем рисовать. Ему просто приятно хоть немного поболтать со мной приватно перед уроком. Естественное желание сократить дистанцию с учителем. Тоска по живому, без соблюдения субординации, человеческому общению.

– Тебе же сказал Михал Михалыч: начнется урок – узнаешь, – говорит Вовка и, стиснув другу шею, начинает пригибать его к полу.

Это не баловство. Это попытка скрыть смущение. Уж больно волнующе стоять рядом со мной, таким большим, интригующе бородатым, пахнущим табаком дядькой.

И вот Русик уже на полу, и красный от избытка противоречивых чувств Вовка садится на него сверху, и оба по-щенячьи дрыгают ногами.

– Так, прекратите возню! – повышаю я голос. – Скоро звонок. Лучше бы к уроку готовились.

– А мы уж-же гот-товы, – пыхтят Вовка и Русик, выламывая друг другу руки.

– Я вижу, что вы готовы. Готовы по двойке за поведение получить…. А ну встаньте!!

Вскакивают и выбегают из класса, чтобы продолжить борьбу подальше от меня. Чехов, Чехов… Козел вы, Михал Михалыч, а не Чехов! Не нашлось ни одного теплого, дружеского слова для двух приятелей, которые так к вам душевно расположены! «В человеке все должно быть прекрасно»… Тьфу!

Раздраженный взгляд на часы. До звонка три минуты. Из-за стены доносятся отдельные выкрики. Они выпархивают из обычного изматывающего душу шума, без которого невозможно представить себе перемену.

– Клинко-о-ов! Я тебя догоню-у-у-у!

– Галина Анатольевна! Можно в туалет?

– Нель-зя! Тебе нельзя. Именно Тебе нель-зя!

– 3-й «Б»! Строимся около класса!

– Это кто там у меня опять в туалете свинячит?!

– А мальчишки плюются! А мальчишки плюются!

– Еще раз пихнешь – я на тебя в суд подам!

К моему столу подлетает Настя Бочкова. Обдает меня острейшим запахом шоколада и мандаринов.

– Михал Михалыч, вам нравятся блондинки?

И, не дождавшись ответа, тычет мне под нос идиотически осклабившуюся куклу Барби с торчащими дыбом желтыми волосами.

– Мне не важен цвет волос, – осторожно отвечаю я. – Понимаешь, есть человеческие качества…

– Ага! – перебивает сидящая за партой черненькая Лика Журавлева. – Проспорила? Я же говорила, он любит брюнеток.

– Не ври! – вспыхивает Настя Бочкова, яростно взмахивая тугими русыми косами.

– Ну вот что, – произношу я, медленно поднимаясь с места, – сейчас одна блондинка и одна брюнетка встанут в угол и будут стоять там, пока не поседеют!

Девчонки переглядываются, пробуют улыбаться, прикидывая, шучу я или нет.

Звонок! Наконец-то звонок на урок! Толпа звенящих смехом детей вваливается в класс под мелодию «Не слышны в саду даже шорохи»…

Январь 2009 года

М.НИКОЛАЕВ,
г. Москва