ГОТОВИМСЯ К ЭКЗАМЕНАМ
Продолжение. См. начало в № 8, 9/2010
11-й класс
Старшеклассникам –
подборка текстов о войне
4
– Застрели меня, – глухо сказал Торбин, когда волна, разбившись о берег, отхлынула и рев воды стал слабее.
Куличенко сидел не двигаясь, прислонясь спиной к скалистой земляной глыбе, которая скрывала их со стороны берега. Синевато-серое маленькое лицо старшины казалось безжизненным, прямые пряди волос выбивались из-под бескозырки, мокрый бушлат съежился на ветру.
– Застрели, – снова повторил Торбин, и что-то похожее на презрение к малодушию товарища прозвучало в тоне его просьбы. С трудом он перевел глаза на море. Бурое, иссеченное черными полосами зыби, оно, рыча, билось о берег.
 |
“Морская пехота уходит в бой”.
|
Боль в перебитой ноге, в раненой руке и шее заставила Торбина сжать зубы, чтобы подавить стон. Куличенко сидел по-прежнему, не двигаясь и не говоря ни слова. “Закис”, – с досадой и почти озлоблением подумал Торбин. Ему казалось, что если Куличенко откажется от нелепой, безнадежной мысли тащить его, Торбина, за собой, а возьмет и застрелит, то от этого все станет проще, полезнее для дела и лучше. Во-первых, прекратится эта невыносимая боль в теле, которое все равно уже ни на что не пригодно, и заодно пройдет настороженно-тревожное ожидание, что вот сейчас их заметят немцы, а он не сможет даже поднять руку, чтобы убить еще хоть одного из них. Так он может очутиться в плену! Но, видимо, этот маленький старшина не умеет действовать с той суровой решительностью, которая необходима в таком деле.
– Сволочь ты! – выругался Торбин и закрыл глаза в предчувствии нового приступа боли.– Скис ты, я вижу, – с откровенным уже презрением бросил он.
Куличенко посмотрел на него долгим взглядом и опять ничего не сказал. И вдруг с чувством острого стыда Торбин вспомнил, как этот маленький Куличенко тащил его еще несколько часов назад ночью под минометным огнем, чтобы, пользуясь темнотой, укрыться здесь, в щелях невысокого берега.
Торбин снова посмотрел на своего товарища. Лицо его было серым от изнеможения и холода. Но странное дело, Торбин не чувствовал никакой благодарности к этому человеку. Ну зачем он тащил его? Он уже давно решил, что если его тяжело ранят в тылу врага, то он застрелится или попросит застрелить себя.
“Надо, значит, самому попробовать”, – подумал Торбин. Мысль его заработала с такой энергией, что он почувствовал жар, в глазах потемнело. Он знал, что с пистолетом ему не справиться, но вот гранаты. Две из них всегда висят у него в мешочке на поясе.
Напрягаясь всем телом и едва не вскрикивая от боли, он повернулся спиной к старшине, чтобы тот не мог видеть, как он будет выковыривать запал из ячейки патронташа. “Не замечает”, – с облегчением подумал Торбин. Он осмотрел приготовленную гранату и остался доволен. Теперь надо только отползти за тот большой камень, чтобы не зашибить старшину.
Он представил, как Куличенко удивится, услышав взрыв и узнав, что он, Торбин, сумел так запросто, по-матросски освободить его от ненужных забот о себе. Сначала ему будет неприятно, но потом он поймет, что спасать больше некого, и займется делом, то есть спасет себя и передаст добытые сведения. Все просто.
– Куда ты? – спросил Куличенко, заметив, что раненый зашевелился и собирается ползти.
– За камень вот хочу... По делу...
Он быстро, как только мог, отполз за камень и разом, не думая больше ни о чем, прижал гранату локтями к мелким сырым камням, склонился над ней и схватился зубами за предохранительную чеку.
Удар, которым старшина вышиб из-под его лица гранату, Торбин сначала принял за взрыв, так как все его существо ждало в это мгновение взрыва. Однако, увидев перед собой искаженное негодованием и, что было еще гораздо хуже, нескрываемым презрением лицо Куличенко, Торбин растерянно приподнялся и сел. Теперь у него было такое чувство, словно он хотел сделать что-то подлое и был пойман с поличным. <…>
– Ты что же это? Шум поднять захотел? Немцев накликать? – зло заговорил старшина. – О себе только беспокоишься!
Он неожиданно замолчал и уже до самого вечера не произнес более ни слова.
<…>
Когда стало темно, Куличенко подошел к нему и тихо, отчетливо произнес:
– Ты был из нас старший, а теперь старший я. Приказ тебе один – лежи тут. Гранату я тебе доверяю. Вот! Запал вставлен. В случае если подойдет какой немец, взрывай, а так не позорь матросскую стойкость. Понял?
Торбин слышал, как прошелестела галька под ногами удалявшегося старшины. Он ощупал рубчатую чугунную поверхность гранаты и крепко, до боли закусил верхнюю губу. Мысль, что этот маленький старшина теперь просто-напросто презирает его, обожгла, как прикосновение каленого железа. Видно, он решил пробираться к своим один, чтобы передать сведения, которых от него ждут.
Торбин остро ощутил одиночество, но мысль о смерти больше не волновала его.
Ночью к берегу причалила шлюпка. В тяжелом, больном полусне Торбин чувствовал гулкие близкие разрывы, шум оседающих фонтанов поднятой снарядами воды, сдержанные, отрывистые, до странности знакомые голоса.
Когда Торбин открыл глаза, было почти совсем светло. Он лежал на дне небольшой весельно-моторной шлюпки, слева, рядом с ним, проплыла старинная гранитная стена. Он заметил по-осеннему яркий клен у деревянного домика и узнал Кронштадт. Теснились силуэты зданий, гранитные причалы, доки – чугун, камень и вода любимой гавани. Он приподнялся на локте и широко раскрыл глаза.
– Очнулся, никак? – сказал, не отрываясь от весел, какой-то незнакомый Торбину матрос.
С кормы быстро поднялся маленький, укутанный в плащ-палатку моряк и склонился над ним.
– Ну, как, жить-то, ведь оно лучше? – услышал Торбин лукавый голос и увидел посветлевшее лицо Куличенко.
1942 г.
(По рассказу Н.Жданова “Вблизи Кронштадта”)
1. Сформулируйте проблему (проблемы), поднятую(-ые) в данном тексте.
2. Сформулируйте позицию автора по каждой проблеме.
3. Сформулируйте свою позицию по каждой проблеме.
4. Запишите название произведения. Как его можно использовать в качестве аргумента для подтверждения своей позиции по каждой проблеме?
5
Что мог я сделать для тебя, Оська?.. Я не мог ни защитить тебя, ни спасти, меня не было рядом с тобой, когда смерть заглянула в твои раскосые глаза, но и будь я рядом, ничего бы не изменилось. А может быть, что-то изменилось бы, и неправда, будто каждый умирает в одиночку?.. Но к чему говорить о том, чего не вернешь, не изменишь, не переиграешь? Я мог сделать для тебя лишь одно – не забыть. И не забыл. Я помнил о тебе и Павлике, самых близких моих друзьях, каждый день той долгой и такой короткой жизни, что прожил без вас, и вымучил у вечности короткое свидание с вами. Я не просто верю, а знаю, что эта встреча была. Она не принесла ни радости, ни утоления, ни очищения слезами, ничего не развязала, не утихомирила в душе. И все-таки я начну мой рассказ, нет, мой плач о тебе с этой встречи.
Это произошло несколько лет назад в лесу, неподалеку от моего загородного жилья, на долгой и таинственной тропе, которую мне никак не удавалось пройти до конца – лес неумолимо гнал меня прочь. И тогда я понял, что должен ломить по этой заросшей тропке, пока не возобладаю над чем-то, названия чему нет.
Наконец я вышел на незнакомую лесную луговину. Казалось, солнце отражается в бесчисленных зеркалах, таким блистанием был напоен мир. И зеленая луговинка залита солнцем, лишь в центре ее накрыла густая круглая тень от низко повисшего маленького недвижимого облака. В пятачке этой малой тени на возвышении – бугор не бугор, камень не камень – стояли они: Павлик и Оська. Вернее, маленький Оська полулежал, прислонясь к ногам Павлика, казавшегося еще выше, чем при жизни. Они были в шинелях, касках и сапогах, у Павлика на груди висел автомат. Оськиного оружия я не видел. Их лица темны и сумрачны, это усугублялось тенью от касок, скрывавшей глаза. Я хотел кинуться к ним, но не посмел, пригвожденный к месту их отчужденностью.
–Чего тебе нужно от нас? – Голоса я не узнал и не видел движения мускулов на темных лицах, но догадался, что это сказал Павлик.
– Чтобы вы были здесь. На земле. Живые.
– Ты же знаешь, что мы убиты.
– А чудо?.. Я вас ждал.
– Ты думал о нас. – Мне почудился в страшном своей неокрашенностью голосе Павлика слабый отзвук чего-то былого, родного неповторимой родностью. – Думал каждый день, вот почему мы здесь.
– А вы?..
– Мертвые. У него снесено полчерепа, это не видно под каской. У меня разорвано пулей сердце. Не занимайся самообманом. Хочешь о чем-нибудь спросить?
– Что там?..
Ответа не последовало. Потом Оська, его голос я помнил лучше, да ведь и расстались мы с ним позже, чем с Павликом, тихо проговорил:
– Скажи ему.
 |
Дети великой войны.
|
– Зачем ты врешь о нас? – В голосе был не упрек – презрительная сухость.– Я никогда не горел в сельской школе, окруженной фашистами, а он не выносил товарища из боя. Меня расстрелял немецкий истребитель, а ему снесло затылок осколком снаряда, когда он писал письмо. На мертвых валят, как на мертвых, но ты этого не должен делать. Думаешь, нам это надо? Ты помнишь нас мальчишками, мы никогда не мечтали о подвигах. И оттого, что нас убили, мы не стали другими.
– Вам плохо там?
– Никакого “там” нет, – жестко прозвучало в ответ. – Запомни это. Все – тут. Все начала и все концы. Ничто не окупится и не искупится, не откроется, не воздастся, все – здесь.
– Сказать вам что-нибудь?
– Нет, все, что ты скажешь, будет слишком маленьким перед нашей большой смертью.
Я не уловил их исчезновения. Поляну вдруг всю залило солнечным снегом, облако растаяло, а там, где была приютившая мертвых солдат тень, курилась легким выпотом влажная трава.
Время от времени я пробую найти этот лесной лужок, но знаю, что попытки тщетны...
(По повести Ю.Нагибина “В те юные годы”)
Материал предложили
Т.Н. НАЗАРОВА,
Е.Н. СКРИПКА,
г. Москва