ШКОЛА – УЧИТЕЛЬ – УЧЕНИК
Али-Баба и сорок разбойниковРассказЗашелестели альбомы. Я взял мел, начал рисовать на доске, попутно объясняя третьеклассникам: – Итак, рисуем пещеру. Отделяем пол от стен такой вот линией… Тут же тоненько взвизгнула молния раскрываемой сумки и металлически звякнула линейка. Я резко обернулся. – Кто это вынул линейку? Я же просил не пользоваться на моих уроках линейкой… Вихрастый Костров молча показывает пальцем на соседку по парте Лику Любецкую. В глазах его – просветленная радость доносчика. Лика перехватывает мой взгляд, замирает с прижатой к листу линейкой. – Лика, убери. Учись работать от руки. Снова поворачиваюсь к доске. – Али-Баба вошел вот отсюда… Здесь вход. В пещерах потолки сводчатые, то есть полукру… – А она все равно по линейке чертит! Оглядываюсь. Вижу завершение поспешного движения карандашом вдоль узкой стальной пластинки. Делаю шаг вперед. – Послушай, дай-ка ее сюда. Отбираю линейку. Открываю перед испуганно вздрогнувшей Ликой новый лист ее альбома. – Начинай заново… Интересно, Лика, а если бы за использование линейки полагалась смертная казнь, ты бы тоже захотела рискнуть? Кто-то в классе осторожно хихикнул. Лика Любецкая, худенькая, бледненькая, с тонко-золотистыми спиральками локонов вдоль щек, хмурится, напряженно глядит куда-то вниз. Нет времени вникать в психологические нюансы. Привычно свожу все к шутке. – Вот представь. Стоит плаха… Палач с топором… Тебе говорят: “Выбирай – либо голова с плеч, либо – рисуй без линейки”. А ты, подумав минуту, говоришь: “Эх, пропадай моя головушка!” – и, схватив линейку, стремительно чертишь, чертишь, чертишь… Воображение у детей работает хорошо. В глазах у мальчишек загорается хищный блеск. Девчонки же реагируют по-разному. Тут все зависит от степени вредности. Лена Пророкова, подружка Любецкой, сочувственно ей улыбается. Красавица Маша одаривает меня поощрительным взглядом – мол, мы-то с вами все понимаем, Михал Михалыч… Лика Любецкая вымученно усмехается и внезапно произносит: – Из-за линейки головы не рубят… Она права. Тысячу раз прав бедный ребенок! Но порядок есть порядок. Не может капитан миндальничать с матросами – судно пойдет ко дну. – Из-за линейки не рубят, – соглашаюсь я, – а вот из-за упрямства многие пострадали… Продолжим! На доске появляются сундуки с сокровищами, факелы во ввинченных в стены кольцах. На полу – россыпь золотых и серебряных монет. Рисую медленно, чтобы ребята успевали повторять за мной. Одновременно рассказываю им сказку про Али-Бабу и сорок разбойников: – Кроме драгоценностей и монет, в пещере еще было оружие. Висело оно на стенах, мерцая при свете факелов. Мечи и сабли с драгоценными каменьями на рукоятках, копья, луки в бархатных, с золотой вышивкой, колчанах… Али-Баба ошалел от всей этой роскоши. Сперва он бросился мерить шелковые халаты, любуясь своим отражением в золотом подносе… – Эх-х, мне бы в эту пещеру… – тихо простонал малорослый троечник Лешка Бобков. Он до того распалился, что даже вытащил из ботинка одну ногу. – Что, верно, прихватил бы себе сабельку на память? – весело поинтересовался я. – Ум-м-м-ф-ф-ф, – выдохнул Лешка в сладчайшей истоме. – Нэ, я бы туда пришел с двумя друзьями и трэмя мэшками! – подал голос Джаба Гуркулия и стал поспешно загибать пальцы. – В адын мэшок – золото, в другой – серебро, в третий… – Он задумался. – Что там еще было, Михал Михалыч? – Блюда с кушаньями, – говорю, – драгоценные камни, дорогая посуда, шелка, оружие… Джаба помолчал, раздувая ноздри. Затем в досаде стукнул ладонью по парте. – Нэт! Двух друзей и трох мэшков – мало! В классе понемногу нарастает шум. Многие завелись при мысли о сокровищах. Некоторые пользуются случаем, чтобы хоть чуть-чуть повалять дурака на уроке. Третьи тайком занимаются своими делами. Двое “на камчатке” сползают под парту, пыхтя и хихикая. – Последняя парта! – кричу я. – Вы куда это полезли? За сокровищами? – О! Смотрите! – тычет в их сторону пальцем восхищенный Костров. Смотрю. Конопатый “камчаточник” Серега на радость сидящему рядом другу, да и всему классу тоже, вылезает из-под парты с чудовищным пластмассовым ятаганом в руке. Ужасная рукоять сабли, выкрашенная золотой краской, ошеломляет меня грубым, восточно-деспотическим блеском. Весь класс порывисто оборачивается к Сереге. Серега и его ятаган сияют с одинаковой интенсивностью. – О господи, – говорю, – это еще откуда? – Я Али-Баба! – обмирая от счастья, объявляет Серега, вертя саблей в воздухе. – Дай позырить, – тянется к нему его приятель. – Стоп! – поднимаюсь я и двигаюсь к новоявленному Али-Бабе. Тот всматривается мне в лицо и спешит спрятать ятаган обратно под парту. – Где ты ее взял? – Из сумки, – тихо отвечает Серега. – Так. А для чего ты ее в школу притащил? Красавица Маша торопится вмешаться: – У нас сегодня репетиция после уроков. К 23-му февраля. Будет, это самое… праздничный концерт “Служу Отечеству!”. “Служу Отечеству? – мысленно спрашиваю я. – С ятаганом? Какому же это отечеству Серега собирается служить? Турецкому?”. – Убери оружие и не мешай нам, – приказываю я. – Кстати, покажи-ка, что ты успел сделать за это время. – Ой, щас… Опять нырок под парту. Выныривает он уже с альбомом. Само собой, изрядно потрепанным. – Это что же… Ты его даже и не доставал? С начала урока?! Серега затосковал. Томительнейшая пауза… во время этой паузы он, отогнув уголок злосчастного альбома, напряженно пересчитывает листы. А я мешкаю: нет желания ругать Серегу. Вроде надо, а я… мешкаю. Вдруг он поднимает на меня глаза цвета… Говорят, зеленый – это цвет надежды. И еще есть выражение “зеленая тоска”. Так вот, он смотрит на меня глазами цвета надежды и тоски и произносит: – Я просто забыл достать альбом… Я просто вас заслушался… Н-ну, по идее... По идее, я должен был сказать так: “Сереж, а почему другие могут одновременно слушать и рисовать?”. По идее, должен был. Но не сказал. Слиберальничал. Дал слабину. – Ладно, – говорю, – хоть сейчас-то начинай рисовать. И поскольку уж оказался в конце класса, пошел вдоль рядов, проверяя, у кого что получилось. Лика Любецкая мало успела: много ли успеешь, когда отберут линейку! В десятый, наверно, раз она стирает ластиком неудавшуюся линию, сгорбившись над своим рисунком. Золотистые пружинки локонов касаются измятого листа бумаги. У вихрастого Кострова сундуки с богатством оказались не на полу, а над полом. Меч, висящий на стене, получился длинный, как оглобля. – Да-а, – качаю я головой, – чтобы поднять такой меч, потребуется не меньше сорока разбойников. Лешка Бобков срывается с места, подбегает посмотреть. – Ты куда? А ну назад! – прикрикиваю я. Бобков, прикусив от любопытства карандашик, вытягивает шею, пытаясь рассмотреть исполинский меч. Приходится взять его за плечи и оттащить на место. – Ни фига себе меч! – делится он впечатлениями со своими соседями. – Как фонарный столб! Помнится, школьный психолог Марианна сказала о нем: “Оч-чень коммуникабельный мальчик”. – Помолчи, – обрываю его я. – Лучше покажи свой шедевр. Лешка застенчиво улыбается. Потом прыскает в кулак. О, его произведение действительно шедеврально! Сундукам тесно в пещере, они разрослись до такой степени, что крышки их уперлись в своды потолка. Открыть такой сундук не сможет уже никто! Пол полностью скрыт под горами золотых монет, сладострастно раскрашенных пронзительно-желтым маркером. Где-то сбоку, у самого края листа, – нечто насекомоподобное, величиной с полторы золотые монетки. Спрашиваю Бобкова: – А это что за тараканчик? Лешка становится пунцовым. Тонким и скрипучим голоском выдавливает из себя: – Это Али-Баба… – Али-Баба? Ну, знаешь… Такому Али-Бабе главное – не чихнуть… – Поч-ч-чему? – Лешка заранее прибулькивает от стыдливого смеха. – Если он чихнет, от сотрясения скатится сверху какая-нибудь монетка… и придавит его насмерть. Зря я пошутил, ох зря… класс взорвался оглушительным хохотом. Я сам почувствовал себя Али-Бабой, на которого обрушилась не одна монетка, а сверкающая, гремящая, всесокрушающая лавина. Джаба Гуркулия звонко влепил ладонь себе в лоб и пал ничком на парту, точно в него попала пуля. Лена Пророкова, прижав кулачки к подбородку, раскачивается вперед-назад и пискливо стонет. Красавица Маша откидывается назад, трясется и глядит на меня глазами, влажными от восторга. А сам автор шедевра, Лешка Бобков, сполз на пол, истерически взвизгивая и закрываясь руками… Не меньше пяти (пяти!) минут я пытаюсь их утихомирить. Только после того, как пара дневников оказывается у меня на столе, а утробно рычащий Джаба отправлен “досмеиваться” в коридор, восстанавливается относительная тишина. Продолжаю проверять работы. Теперь уже стараюсь не шутить – хватит! У доброй и ласковой Лены Пророковой сундучки стоят рядком, аккуратненькие и ладные, – этакие вагончики игрушечного поезда. Оружие она скопировала с моего рисунка на доске довольно точно, только добавила на ножнах и древках орнамента и драгоценные камушки. Особое внимание Лена уделила кушаньям на подносах. Мне запомнилась жареная курочка, растопырившая в стороны маленькие ножки. На рисунке изгнанного Джабы каждая монета, каждый драгоценный камень жирно обведены черным фломастером. Самый большой и самый кособокий сундук выкрашен сочным алым цветом. Внизу листа – четыре бесформенных пятна, под каждым проставлен номер: 1, 2, 3, 4… Ах да, это же мешки… Он же собирался наведаться в пещеру с двумя друзьями и тремя мешками. Он еще переживал, что трех мешков не хватит. Вот у него и появился четвертый. Так-с… Красавица Маша отнеслась к рисунку на доске не как к образцу для слепого подражания. Ее пещера хорошо обустроена и даже комфортабельна. Сундуки расставлены с умом, так, чтобы не мешать свободному передвижению по пещере. Пестрые восточные халаты висят на специальной вешалке. Кувшины и кубки красуются на равномерно развешанных полочках. Никакого разбойничьего беспорядка! Заметив в пещере еще и стол с компьютером, я сказал: – Маш, компьютера там быть не могло. В те давние времена ни компьютера, ни телевизора еще не изобрели. Красавице Маше это безразлично. Она снисходительно выслушивает меня, но стирать неуместный предмет не торопится. – Ты меня слышишь, Маш? Дверь класса распахивается. Появляется завуч по воспитательной работе Алла Владимировна. Она подталкивает вперед Джабу Гуркулию. Он растерян, в черных глазах беспокойное мерцание. – Здравствуйте, Михал Михалыч. Ребята встают, таращатся на Джабу. – Здравствуйте, Алла Владимировна, – отвечаю я не без испуга. – Что случилось? – Да я вот как раз у вас и хотела это спросить, Михал Михалыч. Этот вот, – дергает за плечо Джабу, – стоит один в коридоре, говорит: “апчхи!”, потом делает так, – завуч имитирует звук удара, – бу-бух! Хохочет, как сумасшедший, опять чихает… И так без конца, Михал Михалыч! Он что, и на уроке такое вытворял? Вы его за это выгнали? – Просто на мальчика слишком сильное впечатление произвели сказки Шахразады, – мягко объясняю я, а весь класс беззвучно давится от смеха… Февраль 2009 года М.М. НИКОЛАЕВ, |