КУЛЬТУРА РЕЧИ
Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН

Чушь собачья

Это, как вы догадываетесь, не просто чушь, а нечто особенное. Так сказать, квинтэссенция нелепости.

Значение оборота легко вычислить, он всегда употребляется оценочно. Вот пример из романа “Зубр” Д.Гранина, где фразеологизм становится яркой характеристикой речи главного героя – генетика Тимофеева-Ресовского: “Он умел быть беспощадным… Он мог оборвать выступающего, ткнув его в недоказанный вывод, заорать: “Чушь собачья! Грязная работа!””. А в “НРЗБ” С.Гандлевского его использует критикесса, взявшаяся прочитать “на живую нитку зарифмованный исповедальный лепет студийца”: “Все это, – сказала она, возвращая тетрадку распаленному автору через неделю жара и холода, – чушь собачья, но вы, скорее всего, гений”. Известный бард А.Розенбаум сетует: “Люди говорят: “То, что вы поете, это про меня”. А всякие эстетствующие критики называют это конъюнктурой. Чушь собачья!”. Ну и, наконец, процитируем героя многих романов Т.Устиновой – капитана Никоненко, не гнушающегося детективных сериалов, и вот почему: “Это такая чушь собачья, что даже интересно”.

Но вот какой вопрос возникает: почему чушь именно собачья, а не, скажем, кошачья?

Каких только предположений не высказывают наивные носители русского языка!

По мнению одних, чушь собачья – это лай без причины, то есть – просто собачья брехня. А может, – задаются вопросом другие, – мы называем собачий лай чушью, потому что собаки, перелаиваясь, понимают, о чем речь, а мы – нет? Кроме того, когда одновременно лают собаки разных мастей и пород, получается нечто нечленораздельное – звуковой ералаш, опять-таки – чушь. Если принять эту точку зрения, остается признать, что нести чушь – самое что ни на есть милое для собаки дело, потому что, как известно, собака лает, ветер эту самую чушь – носит… А поскольку кошки лаять не умеют, то чушь – и не их прерогатива.

Некоторые шутят: в чуши собачьей сквозит обида покусанного собакой человека!

Еще высказываются предположения: чушь собачья – это общее название карликовых пород собак. А может быть, чушь собачья – это бультерьер, мордой похожий на “чушку”-свинку? Это все, конечно, фантазии, а вот что касается родственности чуши и чушки (чухи), то это – почти доказанный языковой факт: этимологи эти два слова сближают, предполагая, что чушь досталась нам в наследство от чухи с пятачком.

Балагуры предлагают, сталкиваясь с “не очень-то и ерундой, так – ерундишкой”, называть ее чушью мышиной, о бессмыслице особо крупных размеров говорить: чушь слоновья… А обозначение чушь собачья оставить для ерунды как таковой.

Шутки шутками, а в “Толковом словаре русского языка” Ожегова – Шведовой есть четкое указание: ерунда (чушь) собачья – это полная ерунда или чушь. То есть – явление с высокой степенью проявления “ерундового” признака. А сильные проявления чего-либо действительно могут ассоциироваться в нашем языке… с собаками. Говорим же мы о собачьем холоде – очень сильном морозе, на который добрый хозяин собаку из дома не выгонит! А еще нам знакомы собачий голод, собачья усталость, собачья жизнь…

Но нужно принимать во внимание и то, что чушью и ерундой в торговых рядах называли собачью радость – лакомые для четвероногих, но отвергнутые людьми обрезки и шмотки мяса и ливера. Так сказать, пустячок, а собаке приятно! Итак, еще одна версия: чушь собачья – это то же самое, что вкусные, но неказистые кусочки.

А еще известно, что собаками в Древней Руси называли иноверцев, в частности, мусульман, людей с чуждым, непонятным для православных сознанием, потому и чужая, непонятная речь получила определение: собачья чушь (а слово чушь, по этой версии, происходит от чужь – “нечто чуждое”).

Ольга СЕВЕРСКАЯ,
кандидат филологических наук,
старший научный сотрудник ИРЯ РАН,
ведущая программы “Говорим по-русски!”
на радио “Эхо Москвы”