Двойная трудность стихотворной речи

К итогам «мышиного» конкурса

В. Ходасевич

Подходит к концу 2008 год, а с ним и конкурс «Про мышей: по следам Владислава Ходасевича», объявленный нашей газетой в № 4. О том, как много работ получила редакция и как будут отмечены участники конкурса, уже говорилось в редакционном предисловии в № 13, где была начата публикация присланной на конкурс прозы. Эта публикация продолжалась в номерах 14 и 15. И вот только сейчас, в последнем номере года, к вам приходят присланные на конкурс поэтические произведения.

Наверное, многие из тех, кто прислал на конкурс именно стихи, будут разочарованы: как мы и предупреждали в № 13, хотя все авторы стихов получат почетные дипломы, в газете печатаются только некоторые из присланных произведений. «Но ведь прозаические сочинения были опубликованы все, – скажут поклонники стихов. – Почему же к стихам бо'льшая строгость?». Поверьте, дорогие читатели, не из-за нелюбви к стихам. Просто сами стихи являются более строгой формой речи, чем проза, и предъявляют к пишущим более высокие и порой трудновыполнимые требования.

В чем же заключаются трудности стихoвой речи, с которыми не всегда справлялись участники конкурса?

Трудность первая.

Стихотворная речь сдерживает воображение.

Не любая фраза, а тем паче не любой текст, который вы пишете, «укладывается» в стихи. В стихах обычно есть определенный размер, и, следовательно, ваш текст, чтобы стать стихами, должен делиться на части-строки, каждая из которых будет соответствовать этому размеру. А если вы к тому же решили писать с рифмой, то на концах частей-строк должны регулярно появляться фонетически сходные, «рифмующиеся» слова. Понятно, круг текстов, которые можно написать на определенную тему, из-за необходимости соблюдать требования стиха сразу заметно суживается.

Но чтение присланных на конкурс стихов показало, что сужается и круг самих тем. К нашему удивлению, фантазия тех, кто прислал нам стихи, оказалась связана – даже стреножена – гораздо сильнее, чем у тех, кто писал прозой.

Вспомните: в условиях конкурса учащимся предлагалось присылать «короткие рассказы» в стихах или прозе не вообще о мышах, а конкретно о героях стихов Владислава Ходасевича: «Свечнике, Ветчиннике, Книжнике, Сырнике и их друзьях». Нужно было продолжить начатую, но не завершенную книжку Ходасевича.

Большинство приславших прозу с этими условиями справились. В результате мы прочитали о героях Ходасевича много нового, ближе узнали их характеры и повадки. А в большинстве присланных стихотворений, в том числе и в удачных, герои Ходасевича даже не упоминаются – недаром чаще всего стихи озаглавлены просто «Мышка» или «Мышата» и т.п. Если же придуманные Ходасевичем персонажи возникают у наших поэтов, то чаще всего рассказ ограничивается расшифровкой их имен: Сырник обожает сыр, Книжник грызет книжки – и все.

В прозе мышата Ходасевича попадают в разные, порой непредставимые во времена Ходасевича ситуации – например, знакомятся с мышами компьютерными. Но все эти ситуации естественны, повороты сюжета объяснимы характерами мышат.

В стихах же события чаще всего ограничиваются встречей с очередным котом. Только два старшеклассника прислали большие сюжетные стихотворения: про театральный спектакль и про морское путешествие. Оба стихотворных рассказа интересны, второй из них публикуется в этом номере. Но сравните его с прозой в летних номерах. Где события теснее связаны с характерами мышек? Где мы лучше узнаем эти характеры? Думаю, что ваш выбор будет не в пользу стихов.

Трудность вторая.

Начать говорить стихами легко, а вот продолжать...

Порой даже не пишущему стихов (и не собирающемуся их писать) человеку могут неожиданно прийти в голову одна-две стихотворные строчки. Точнее – фраза или две, укладывающиеся в какой-то стихотворный размер. Чтобы эти случайные строчки стали стихотворением, осталось немногое: добавить к ним третью и последующие строки так, чтобы в итоге все вместе они выражали некоторый завершенный смысл, соответствующий авторскому замыслу.

Одна беда – раз уже первые, невесть откуда пришедшие строчки укладывались в размер, остальные строчки должны укладываться в него же. Если в первых строчках была рифма, она должна с определенной повторяемостью встречаться и в последующих. Вообще, когда некая стихотворная форма избрана, ее требования надо соблюдать до конца стихотворения так же безусловно, как и правила грамматики. Можно даже сказать, что требования стиха в стихотворном тексте становятся частью языка этого текста.

Как видим, язык стиха строже и труднее языка прозаической речи. К сожалению, не все участники конкурса с этими трудностями справлялись, а иногда, быть может, и не осознавали обязательность их преодоления. Второклассник, который после четверостишия на одну рифму заканчивает стихотворение строчками «В закромах полно зерна: // И пшеницы, и овса», наверное, еще просто не знает, что зерна – овса не рифма. Но способная семиклассница уже должна понимать, что свои не рифмуются с в дому. И все же она оставляет в стихотворении с перекрестной рифмовкой четверостишие

Баба Шура им вяжет носочки.
Рада старая жизни в дому.
Вспоминает, как жили два сына и дочка,
Пока семьи не свили свои.

Между тем одного такого нарушения стиховой формы достаточно, чтобы разрушить воздействие всего стихотворения, сколь бы удачны ни были остальные строфы.

***

Вот почему мы должны были отбирать конкурсные стихи куда строже, чем прозу. И все же, дорогие стихотворцы, не прекращайте писать стихи. Если стихи задались, в них можно сказать куда больше, чем в прозе. Помните задорное пушкинское?

О чем, прозаик, ты хлопочешь?
Давай мне мысль, какую хочешь:
Ее с конца я завострю,
Летучей рифмой оперю...

Но о том, как именно стих «вострит» мысль, – в другой раз.

С.И. ГИНДИН,
профессор, научный редактор
газеты «Русский язык»