Печальная повесть о j-ике

(Издание пятое, стереотипное. Москва, 1999)

Жил-был j-ик (йотик). Несмотря на то, что его окружала звонкая и шумная толпа гласных и согласных, он чувствовал себя очень одиноким и несчастным.

Можно еще примириться с тем, что вполне грамотные и культурные люди удивленно пожимают плечами, когда им напоминают о его существовании: кроме них, есть лингвисты, оказывающие ему, j-ику, достаточное внимание и уважение. Но то, что собратья-фонемы никак не хотят принять его в свою семью, – это уж совсем невыносимо!

У всех фонем есть родственники, у одних больше, у других меньше. Есть такие счастливцы, как фонема <д>: мало того, что она образует пары по глухости – звонкости (<д> – <т>) и твердости – мягкости (<д> – <д’>), она гордится еще тем, что входит в «цепочку»

Конечно, не всем так везет. Но даже у фонемы <ж> (откровенно говоря, ее мало кто произносит, да и встречается она всего в нескольких словах!) есть пара – <щ>.

А у j-ика нет никого. Он, конечно, и мечтать не смеет о замкнутой паре, но могли бы его пустить хоть в «цепочку» <в’> – <з’> – <j>! Какое там! Фонемы <в’> и <з’> в один голос заявили, что его мягкость – совсем не то, что их мягкость, что они палатализованные, а он палатальный, и т.д., и т.п.

У j-ика осталась последняя надежда: если сонорные согласные примут его в свою компанию, то целых восемь фонем – <н>, <н’>, <м>, <м’>, <л>, <л’>, <р>, <р’> – окажутся ему не совсем чужими.

Но что же он услышал в ответ!

– Подумать только, что этот фрикативный j вообразил себя сонорным! Неужели он не знает, что все мы образуемся при свободном проходе воздуха, мы – носовые, боковые и дрожащие! А он образует обыкновенную щель, как <з>, <с>, <ш>, <ж>, <х>! Ведь они преспокойно называются шумными!

– Но у меня нет глухой пары! – умоляюще проговорил j-ик.

– Подумаешь, у нас тоже нет пар! – закричали <х>, <ц>, <ч> в один голос (хотя они и были глухими!).

В ответ j-ик хотел сказать, что это совсем разные вещи – не иметь звонкой или глухой пары. Но ему пришел в голову более сильный аргумент. Он объяснил, что перед ним, как и перед сонорными, различаются глухие и звонкие согласные: говорят [тjэ'ст], [пдjэ'ст], как и [тн’и^эс’т’и'], [пъдн’и^эс’т’и'].

Но тут вылезли фонемы <в> и <в’> и заявили, что в таком случае они тоже сонорные: ведь говорят [тв’и^эс’т’и'], [пъдв’и^эс’т’и?].

Конечно, j-ик мог бы сослаться на статью Романа Якобсона и объяснить им, что дело не в них самих, а в звуках, которые следуют за ними: ведь говорят [гвдв’э'], но [квну'ку]. Он мог бы также им разъяснить, что они действительно были раньше сонорными и теперь остаются такими во многих говорах, но в литературном языке они теперь относятся к шумным.

Но j-ик не стал всего этого говорить, а привел свой последний, самый сильный аргумент. Он напомнил, что они, <в> и <в’>, звучат на конце слова и перед глухими согласными как [ф] и [ф’], в то время как он, j, вокализуется и звучит в виде [и], как, например, в словах:

[ко'к], [л’э'к], [ла], [мо].

Уж лучше бы j-ик не вспоминал об этом! Тут всполошились все согласные. Они наперебой стали говорить, что он не только звучит как [и] (т.е. как неслоговой гласный!!!), но и вообще исчезает, так что часто бывает трудно понять, есть в слове j или нет. Например, в слове свои только тогда обнаруживается j, когда скажешь своя: [cвjа']! И это перед ударной гласной! А в безударном положении j исчезает в самых невероятных случаях, даже в начале слова. Многие даже говорят [и^эпо'нцы^э], [и^эмщи'к]!

Бедный j-ик хотел сказать, что исчезает он совсем не бессистемно, что у него есть свои закономерности, что в начале слова он вообще не исчезает в литературном произношении, но его никто не желал слушать. Все только твердили: «И он еще считает себя согласной! Ведь это только гласные обращают внимание на такие вещи, как ударение, а нам на него наплевать! И нам совершенно безразлично, какие после нас идут гласные!».

Если бы j-ику дали говорить, он объяснил бы им, что они очень ошибаются. Напрасно они думают, что ударение и качество следующего гласного на них не влияют: просто эти изменения у них мало заметны. А у него, j-ика, они на виду. Поэтому другие согласные могли бы узнать о себе много интересного, если бы внимательнее относились к нему и не смеялись над ним.

Но никто не давал j-ику даже вставить слово. Всем очень пришлась по душе мысль, что j – никакая не согласная. А, может быть, j – то же самое, что <и>? Тут кто-то припомнил, что именно так полагали – один устно, другой печатно – Сидоров и Кузнецов.

Прежде чем j-ик успел что-либо сообразить, в разговор бурно вступила фонема <и>. Как, разве никто не знает «фонологических этюдов» Реформатского? Ведь он доказал, что ни в коем случае нельзя объединять j и <и> в одну фонему! Ведь он опроверг Сидорова и Кузнецова!

Другие гласные тоже включились в спор. Ссылаясь на Якобсона, они наперебой стали доказывать, что j лишен как консонантности, так и вокальности. «Он противопоставлен только фонематическому нулю!» – кричали они.

Но согласные эту тему не подхватили. Они даже как будто вдруг забыли, что отказывались признать j-ика согласной. А все потому, что обнаружился еще один повод для возмущения:

– И подумать только, что, несмотря на такие фантастические изменения, он ни с чем не чередуется! Например, от <строj> образуют <строjит’>, <строjу>, в то время как приходится говорить: <ход> – <ход’ит’> – <хожу>, <св’эт> – <св’эт’ит’> – <св’эчу >, <лов> – <лов’ит’> – <ловл’у>!

Тут кто-то сообразил, что это он, j, повинен в том, что вместо <д> появляется <ж>, вместо <т> – <ч>, вместо <в> – <вл’>, вместо <ст> – <щ>, и согласные зашумели еще сильнее. Особенно возмущались фонемы <ф> и <ф’>:

– Нас даже еще не было в русском языке, когда этот проклятый?j заставил все согласные изменяться, и все-таки приходится говорить <граф’ит’> – < графл’у>! А сам-то вышел сухим из воды!

Меньше других негодовали <н>, <р>, <л> и <к>, <г>, <х>: на их чередования в современном русском языке j, можно сказать, совсем не повлиял. Смущенно молчали <н’>, <л’>, <р’> и <ш>, <ж>, <ч>, <ж>: они понимали, что если бы не?j, их было бы в русском языке гораздо меньше.

Но вступиться за j-ика никто не решился, и поток возмущенных восклицаний все не иссякал.

А?j-ик уже не слушал их. Он вдруг сделал интересное открытие. Оказывается, собратья-согласные еще не все о нем сказали: одну его странность они так и не обнаружили. Они не заметили, что он – воплощенная мягкость (можно сказать, мягкость, превращенная в отдельную, самостоятельную артикуляцию!) – морфонологически тверд!

В самом деле, говорят: столов, домов, дворов, гробов, тузов, т.е. после всех парно-твердых согласных выступает флексия -ов. А после мягких (парных и непарных) выступает -ей: коней, ферзей, зверей, гвоздей, нулей, ключей, лещей. (Интересно, что <ж> и <ш> помнят о своем мягком прошлом: ножей, ершей, а вот <ц> о нем забыло: огурцов.)

Было бы совершенно естественно, если бы он, j-ик, вел себя морфонологически мягко. Но не тут-то было! Говорят: <краjов>, <боjов>, <слоjов>...

Задумавшись, j-ик не заметил, как вокруг стало тихо. Согласные фонемы забыли о его существовании, принявшись опять за ассимиляцию, диссимиляцию, оглушение, озвончение и т.п. будничные, повседневные дела. А он, j-ик, никогда больше не пытался найти родственную душу. Он так и остался одиноким и несчастным в богатой системе фонем русского языка.

1953–1967–1975

Н.А. ЙОТ,
г. Москва