Мир и язык Пушкина

Мы часто вспоминаем пушкинскую эпиграмму 1825 г. «Прозаик и поэт (О чем, прозаик, ты хлопочешь…)». Вспоминаем и цитируем как крылатую формулировку могущества поэзии и ее превосходства над прозой. Но ведь это стихи не просто о поэте (о «поэте вообще»), но о поэте Пушкине. Это ему, Пушкину, подвластна любая мысль, это он уверен, что сможет «оперить» ее летучей рифмой, это ему будет послушен «лук» творчества. Далеко не каждому дается право на такую уверенность, да и к Пушкину эта уверенность пришла не сразу.

Такое чувство собственной творческой силы и власти над материалом и, в конечном счете, над результатом – редчайший и драгоценный феномен русской культуры. И особенно сильно его редкость и драгоценность должны были ощутить именно поэты – те, кому судьбой было назначено выступить на том же поле и встретиться с теми же противниками – с сопротивлением мысли и сопротивлением слова.

Одним из первых здесь следует вспомнить Валерия Яковлевича Брюсова. По-настоящему открыв для себя Пушкина в дни тяжелейшего кризиса, пережитого в 23-летнем возрасте, Брюсов с этого момента и до конца своих дней ощущал Пушкина как целительный образец творчества и жизни, как пример нравственного здоровья и победительной силы. Стараясь разгадать истоки пушкинского феномена и передать свое восхищение другим людям, Брюсов вникал в пушкинские рукописи, собирал и публиковал его письма и малоизвестные стихи, пытался, следуя за замыслами Пушкина, продолжить незаконченные им «Египетские ночи» и комедию «Урок игроку».

Главным же вкладом Брюсова в изучение, понимание и пропаганду Пушкина стали его многочисленные статьи и рецензии, которые он мечтал объединить в книгу «Мой Пушкин». Эту крылатую формулу сегодня принято приписывать Марине Цветаевой, но она ее заимствовала именно у Брюсова. В 1929 г., через 5 лет после его смерти, книга под таким заглавием была издана стараниями его почитателей и последователей.

Публикуемая в этом номере статья «Пушкин – мастер» – одна из последних среди этих статей, увидевшая свет в год смерти Брюсова. Заглавие ее может показаться холодно-отстраненным: к теме «мастерства» мы всегда склонны относиться с недоверием. Да и по композиции она может напомнить каталог, перечень. Но такие впечатления были бы ложны. Статья напоена страстным восхищением, преклонением перед Пушкиным и представляет попытку разгадать ту загадку, с которой мы начали разговор, загадку пушкинской уверенности, его власти над изображаемым и сообщаемым.

Принципиальная новизна брюсовского ответа на эту загадку станет ясной, если мы используем популярные сегодня в науке о языке и о литературе слова: мир и язык. Пушкин открыт всему, что есть в мире человечества, и творческое воссоздание для него – главный инструмент постижения этого мира. А язык Пушкина для такого постижения должен быть небывало пластичным и выразительным, на него должно быть переводимо все, что до него открыли и запечатлели другие художники.

Брюсовская статья – не каталог, а путеводитель по бескрайнему миру Пушкина и первый, рассчитанный на начинающих, учебник его языка.

Сергей ГИНДИН