ЖИЗНЬ ЯЗЫКА

Бродячие лингвисты

Нас справедливо возмущает и огорчает замусоренная словами-сорняками и без того убогая речь подростков: как бы, типа, короче, блин пополнили свод классических так сказать, в общем, значит. Можно высмеивать расплодившиеся невразумительные, но на заморский лад состряпанные названия магазинов. Можно и нужно...

Но есть явления, есть исторические процессы, связанные с русской речью, с которыми обязательно нужно познакомить ребят. К таким явлениям относятся сохраняющиеся у немалой части населения России местные говоры, или диалекты. Недавно в своем архиве я обнаружил записи народных песен, услышанных в деревнях Центральной России в послевоенные годы. Просмотрел несколько солидных сборников и этих крестьянских песен там не нашел. Подумал, что не мешало бы познакомить с ними интересующихся читателей газеты “Русский язык”.

Но сначала – предыстория. Еще до войны Институт русского языка АН СССР поставил задачу: “собрать обширный материал для определения состояния и перспектив сохранения русских народных говоров в России, создать и издать диалектологический атлас русского языка”. Его поддержали Наркомпрос и Президиум АН СССР. Программу составления атласа обсуждали виднейшие лингвисты и методисты: В.В. Виноградов, С.П. Обнорский, С.Г. Бархударов, А.Б. Шапиро, Л.В. Щерба и др. В результате родилась программа, изданная в 1947 году. В ней говорилось: “Составление диалектологического атласа русского языка представляет собой крупнейшее научное предприятие и является работой, имеющей общенациональное значение. Установление пределов распространения отдельных языковых явлений даст возможность по-новому осветить не только отдельные вопросы истории русского языка, но и многие области происхождения и истории русского народа, его материальной и духовной культуры”.¹

Возможно, потому, что я делал доклады и посещал кружок русского языка, руководимый профессором И.Г. Голановым, а затем Л.В. Орловой, меня, студента второго курса МГПИ им. В.И. Ленина, включили в работу диалектологической экспедиции в качестве члена и даже руководителя группы. Группа собирателей сведений о языке состояла обычно из двух человек. Принимали участие студенты, аспиранты и преподаватели. Каждое лето я проводил месяц в диалектологической экспедиции (после первого, второго и третьего курсов). Мы объехали самые глухие деревни Тульской, Смоленской и Курской областей, удаленные от городов и железнодорожных станций на 20 и более километров. Это было в 1950, 1951, 1952-м годах. Ночевали в крестьянских избах, иногда на сеновалах, ели что придется. Председатели сельсоветов, которым мы протягивали официальные письменные обращения с подлинными подписями академиков В.В. Виноградова, С.П. Обнорского, просивших оказывать нам содействие, ограничивались устройством нас на ночлег. Мы видели нищету и всем сердцем чувствовали обездоленность выносливой и терпеливой послевоенной деревни. Вспоминали и радищевское “Путешествие…”, и некрасовскую “Забытую деревню”. В некоторых избах на стенах висели фотографии живых и “пропавших без вести” близких людей. Мы записывали живую речь, песни, но люди частенько отказывались вступить в разговор, а тем более спеть – побаивались. Дескать, приехали какие-то… Кто их знает… Выпытывают, расспрашивают… Трудновато было уговорить спеть что-нибудь.

Были и иные мотивы. Про одну женщину нам насплетничали: она хорошо поет, но не придет: ей 60 лет, а у нее сорокалетний любовник – боится огласки. Другая согласилась спеть, но только если поставим четвертинку. Пришлось добывать водку за счет наших слабых ресурсов. Спела.

Кстати, о ресурсах. Я в институтские годы жил один, без родителей, и скромного гонорара за месяц летней работы хватало на покупку туфель.

Перемещались из деревни в деревню как могли. Однажды нас посадили на груженный сеном воз. Лошадь оступилась на дороге, и мы свалились в кювет. Падая, я крепко держал две бутылки свежего гречишного меда, приобретенного недорого у местного пасечника. Отделались синяками, погрузили сено на телегу, забрались снова на воз и продолжили путь. Зато в Москве угостил друзей медом. Мы были молоды, настроены оптимистично, в какие бы условия и ситуации ни попадали. Я сочинил тогда незатейливую “Диалектологическую песню”:

Мы идем по деревням и селам,
В каждый дом заходим поболтать
И за чаем дружеским, веселым,
Все слова успеем записать.

Может быть, уедем на подножках,
Может, лошадь воз перевернет
И в грязи измажет нас немножко, –
Лишь бы цел был с записью блокнот.

По дорогам, пыльным, каменистым,
С рюкзаком потертым за спиной,
Мы шагаем, юные лингвисты,
Изучаем свой язык родной…

И речь деревенских жителей, и песни мы записывали условной фонетической транскрипцией. Сейчас, перечитывая свои записи, я поразился, насколько и лексика, и фонетика говора отличается от литературного языка; о многом надо либо догадываться, либо переводить на понятный городскому человеку язык. В особенности это касается бытовой лексики, меньше – песенной.

Составителей атласа в наших отчетах прежде всего интересовали именно языковые особенности, а не песни как творческие произведения, открывающие душу народа. Нам же, собирателям, чрезвычайно интересны были песни, которые мы хотели услышать и записать, и мы упорно добивались этого, но везло нам редко.

Однажды повезло. В 1951 году в деревне Семеновское Вяземского района Смоленской области мы (я и студентка Галя Перевезенцева) познакомились с пожилой крестьянкой Татьяной Никаноровной Григорьевой. Она спела не менее десяти песен и по нашей просьбе некоторые из них повторила для записи (тексты прилагаю в конце заметок). Колхоз, в котором она трудилась, был не из худших; ему даже вручали красное знамя за успехи. Татьяна Григорьева родилась и всю жизнь прожила в деревне Семеновское. Оставаясь неграмотной, она старалась дать своим детям образование и впоследствии многому научилась у них, обогатив свой лексикон новыми словами и выражениями. Татьяна Никаноровна помнила много старинных песен и сказок. Речь ее была красочна, насыщена поговорками и народными изречениями. Конечно, не Татьяна Никаноровна – автор записанных песен; они потому и называются народными, что сочинитель, как правило, неизвестен; существует множество вариантов с индивидуальными дополнениями, усечениями и поправками исполнителей.

Школьные программы предусматирвают ознакомление с русским народным творчеством, но обычно учителя используют лишь немногие тексты песен, к тому же литературно обработанные и рекомендованные методистами. Услышать в глухой деревне песни в исполнении неграмотной крестьянки – большая удача.

Все тексты я привожу не в фонетической транскрипции, которая затрудняла бы прочтение, а в обычной записи, иногда соблюдая особенности диалектного произношения.

Содержание песен – счастливая или безответная женская любовь, разлука, измена, семейный быт, власть родителей, замужество по принуждению, без любви, деспотизм мужа, труд, тюрьма, гулянка, посиделки, хороводы с песнями, где знакомились и влюблялись.

Особое место среди записанных текстов занимает очень старая песня об известном атамане Василии Чуркине (его имя упоминается еще в сочинениях В.Г. Белинского). Песня проникнута явной симпатией к предводителю “разбойничков”. В ней сказывается влияние книжного первоисточника. Такие слова, как сраженный, окровавленный, струилась и подобные, несвойственны речи простого крестьянина далеких времен. Книжное влияние подтверждается и рифмовкой первой и третьей строк, а не только второй и четвертой (в остальных песнях первая и третья строки не рифмуются). Однако в конце песни ритм сбивается: может быть, из-за неточной устной передачи или забывчивости прежних исполнительниц. Народ переработал песню, и она стала фольклорным произведением.

Выразителен живой русский народный язык записанных песен. Отличия от литературного языка связаны со сложившимися веками традициями произношения, а также с некоторым влиянием украинского и особенно белорусского языка (сказывается территориальная близость Смоленщины). В песнях сохраняются черты южнорусского наречия: фрикативное г (?), мягкое -т’ в 3-м лице глаголов, наращение у-, замена в на у: увесь (весь), утарые (вторые), узяла (взяла), употребление перфекта (прашодши, вырывши) и другие особенности. Архаизмы встречаются редко, они требуют комментариев (“перевода”). Сама исполнительница не всегда могла как следует объяснить значение таких слов. Так, когда мы спросили у Григорьевой, что означает слово пушной (хлеб) (см. песню 6), она ответила: “плохой”. Более подробное толкование я нашел в словаре В.Добровольского.²

Оказывается, в данном значении определение пушной применимо лишь к хлебу. Читаем: “Пушной хлеб приготавливается из неотвеянной ржи, т.е. смесь ржи с мякиной мелется прямо в муку, из которой обыкновенным образом приготовляется хлеб. Хлеб этот представляет собой жесткую массу, пронизанную тонкими иголками мякины; вкусом он ничего, – как обыкновенный хлеб, питательность его, конечно, меньше, но самое важное неудобство – это что его трудно глотать, а непривычный человек и вовсе не проглотит; если же и проглотит, то потом все будет перхать и чувствовать какое-то неудобное ощущение во рту”.

Из кн.: Язык русской деревни. Школьный диалектологический атлас. Пособие для общеобразовательных учреждений. М., 1994

Фольклорные песни прекрасны искренностью, эмоциональностью и естественной художественностью. В наше время старательный школьник без труда найдет в песнях постоянные эпитеты, метафоры, может быть, обратит внимание на великолепный паралеллизм:

Нельзя было черемушку
Незрелую рвать,
Нельзя было девчоночку
Не сватамши взять.

А дотошный отличник, пожалуй, заметит здесь и анафору (единоначатие). Которую он должен вмиг опознать, как и парцелляцию.

Последнюю фразу я умышленно начал с которой, подкинув пример неудобоваримой “парцелляции”. Простите мне небольшое отступление. Но кто мне скажет, зачем от каждого сдающего ЕГЭ по русскому языку требуют заучивания всей этой терминологии: анафора, парцелляция, метонимия и проч.? Разве входит это в обязательный языковой минимум? В Госстандарт? Разве дает представление о владении русским языком? Со вздохом облегчения школяры забудут все это сразу же после сдачи экзамена.

В этой работе я не стремился дать полный анализ песен. У меня была другая задача – подготовить читателя к восприятию материала.

Песни, записанные за Татьяной Никаноровной Григорьевой

(дер. Семеновское, Вяземский р-н, Смоленская обл.)

1

На вулице сильный дождь,
Во поле туман,
Во поле туман, туман
Затуманился.
В тую пору Машенька
Зарождалася,
А к Машеньке горюшко
Приключалося.
Куды я с горя ни пойду –
Все горе за мной,
Кому ни пожалюся –
Все Машу бранять.
Журять, бронять Машеньку,
Все плакать велять.
Пуплачь, пуплачь, Машенька,
По горю свойму,
По горю великому,
По милом дружку,
По милом дружку,
По Ванюшуньке.

2

Среди лесов дремучих
Разбойнички идуть,
В своих руках могучих
Товарища несуть.
Носилки не простые,
С оружий сложены,
А поперек стальные
Мечи положены.
На них лежал сраженный
Сам Чуркин молодой,
Увесь окровавленный,
С разбитой головой.
А кровь яво строилось
Пабеим сторонам.
Немного ане прашодши,
Сказали: “Братцы, стой!
Давайте-ка, ребяты,
Могилу брату рыть.
А вырывши могилу,
Мы скажем: “Брат,
Прощай!
Прощай, прощай, товарищ,
Сам Чуркин молодой””.

3

Ничто мене не тешить,
Ничто не веселить,
Одна была утеха –
Мил плакать не велить.

Гуляла я в садочке,
Гуляла в зиляном,
Искала те слядочки,
Где мил гулял со мной.

Сидели две голубки
На ветке зиляной,
Одна из них спархнула
На белу грудь мою,
Ну я млада вздохнула
По милу по свайму.

И где ж моя отрада –
Сережа-пастушок?
Ходил, бувало, от стада
Ко мне на бережок,

Носил с собой забаву –
Серебряный рожок.
Сыграй, сыграй, Сережа,
Последненький разок.

4

Мое горе – великое,
Печаль-тоска несносная,
Пойду с горя
в чисто поле.
В чистом поле трава растеть,
Цвяты цвятут лазурливые.
Сорву цветок, совью вянок
Свайму дружку на головушку.
 – Носи, мой друг, не скидывай,
Люби мине, не спокидывай.
– Тибе любил – счастливым был,
От тибе отстал – несчастным стал.
Несчастным стал – в тюрьму пупал.
В тюрьме сяжу – в окно гляжу,
Не идеть ли кто, не несеть ли что.

5

Шла Катюша вечерком
К своей маменьке родной,
А навстречу шел к Катюше
Разудалый молодец,
Чернобровый, круглолицый
Из-за Питера купец.
Подарил он Кате шубку
И на ручку перстенек,
Словно голубь за голубкой,
Мил ухаживал за мной.
Не ходите, девки, замуж,
В девушках лучше жить.
Одна вышла, разбедняжка,
Окружилася детьми.
Один плачить – чаю просить,
Другой плачить – спать хочу.
Муж угрюмый на диване
Просит трубку табаку.
Одному чаю давала,
А другого спать клала.
Закурила мужу трубку
И с поклоном подала.
У майво мужа хлеб-то белый,
А у маменьке хлеб пушной.
Ела б хлебушка с водою
И жила бы с маменькой родной.

6

Погуляйте, девушки,
Пакуль ваша волюшка,
Не крыта головушка.
Покроют головушку –
Муж отыметь волюшку.
Муж отыметь волюшку,
И вся минуется гульня.
Гульня миновалася –
Вся девичья красота.
Отдал мине батюшка,
Молоденьку, далеко.
Рассержусь я на батюшку
И семь лет в гости не пойду.
А на восьмое летичко
Вольнуй пташкуй прилячу.
Прилечу я к батюшке
У зелененький садок,
Сяду на вакошычка
И про всё горя расскажу.

¹ Диалектологический атлас русского языка. Центр европейской части СССР. Т. 1–4. Издавался в период с 1986 по 1996 гг.

² В.Добровольский. Смоленский областной словарь. Смоленск, 1914 г.

Г.Н. ЯКОВЛЕВ,
г. Москва